Потом кто-то чистил репу ножом, порезал палец, а кровь не пошла. Другой
строгал доску, загнал в ладонь занозу, а боли не почувствовал. Третий по
пьяному делу улетел с обрыва на камни, но не затих, раскроив голову, а
встал и, ничего пока еще не сообразив, пошел дальше, соря мозгами и
прихрамывая на сломанную в двух местах ногу.
Издержавшие здоровье в трудах и боях старики просыпались среди ночи и с
удивлением чуяли - нигде не свербит, не ноет, не стреляет, не колет, не
отдает, не мозжит, не стучат в висках привычные молоточки, не скрипят
суставы и пальцы хорошо гнутся... Должно быть, погода хорошая, вот везде и
отпустило...
Но нехорошая была погода, поднялся ветер, перевернул лодку кривлянского
рыбака, тот растерялся, пошел на дно и вдруг обнаружил, что под водой
очень даже можно дышать. Так и добрел до берега по дну, и вышел, и даже
сеть вытащил, и отправился в деревню, пуская струйки из носа.
Прославленный охотник-жиганин Ухомор подстерег в заповедном княжеском
лесу лося и поразил его стрелой точно в глаз; сохатый этого как бы даже и
не заметил, помчался прочь, унося с собой стрелу, а Ухомор от стыда
спрятался на дальней заимке.
В стольном городе кривлян вешали знаменитого вора и растлителя Зворыку.
Зворыка подергался-подергался в петле и затих; а когда ночью пришли
другие лихие люди, чтобы отрезать у казненного руку (если в руку
повешенного вложить зажженную свечу, можно смело заходить ночью в любой
дом - хозяева не проснутся), то открылось, что не умер проклятый Зворыка -
будучи вынут из петли, стал ходить, замахиваться на снявших его злодеев,
только говорить не мог, хрипел, голову клонил на плечо и никак не мог
втянуть обратно язык, вывалившийся чуть не до пуза. Грабежей в эту ночь
никаких не было.
Под утро на Вороньем Поле сошлись по договоренности драться дружины
вековечных врагов - правичей и левичей, выставили для затравки поединщиков.
Сперва поединщики всласть друг друга оскорбили, потом взялись за топоры.
Махались долго, так что дружины с обеих сторон приблизились с целью
посмотреть, чего поединщики так долго возятся. Кольчуги на витязях были
изрублены, шеломы расколоты, черева распороты, крови не видно. Потом
подзуженные товарищами поединщики заревели и с новой силой друг на друга
набросились: в правую сторону отлетела рука левича, в левую - голова
правича, но рука продолжала и в траве махать топором, а изо рта головы все
еще доносились самые тяжкие ругательства. Обе дружины подумали-подумали и
в ужасе разбежались, не добыв никому ни чести, ни славы, а безголовый с
одноруким остались выяснять отношения.
Всех чудес на свете не переглядишь, всякое бывает. Слухи носились из
села в село, из града в град, из державы в державу. Дивились люди, кололи
себя шильями для проверки - боли и вправду не было. Ну, стало быть,
смилостивился кто-то там, наверху, решил побаловать человеков...
Схватились за головы винокуры: бражка в бочках перестала бродить, хоть
и следили они внимательно за тем, чтобы не попала в бражку плесень, и меду
вроде не жалели. Но ведь и старое вино перестало почему-то шибать в голову
и валить навзничь...
Лекари, знахари, костоправы и повитухи сидели в своих избах на отшибе и
напрасно ждали - больных и рожениц не объявлялось.
Случайные домашние раны не болели, но и не заживали.
Первыми встревожились Перуновы волхвы - потому что жертвенные животные
вовсе и не думали истекать кровью под ножом, наоборот - бараны с
перерезанными глотками вырывались и убегали в лес, где их до косточек
обгладывали волки, но косточки соединялись в бараний остов и по-прежнему
бегали, только что блеять не могли.
Значит, не благословение это, а совсем наоборот: боги брезгуют животной
жертвой, требуют человеческой...
Так ведь и человеческой не принесешь - пробовали, не получается.
Но главный шум подняли оставшиеся без работы гроботесы и могильщики -
выходили под окна княжеских теремов, стучали лопатами, требовали от князей
взять какие-нибудь меры к их бедствию. Князья, которые помудрее, разводили
руками и просили потерпеть до полного выяснения обстоятельств, а князья
глупые пытались учить дерзецов плеткой, но гроботесы боли не чуяли, а
обиды не понимали - они же не богатыри, чести не блюдут.
На Полелюевой Ярмарке уже почти и не торговали - только пили без толку
непьяное вино и пересказывали друг другу вести из далеких краев.
Вести были страшные.
Что там неудавшаяся битва правичей и левичей - огромное войско
Нахир-Шаха столкнулось с соединенной конницей бонжурцев и неспанцев в
борьбе за приморский город Старые Портки, и горячие южные воины не
проявили северного благоразумия, не разбежались, а гвоздили друг друга до
полной потери сил.
Нынче, сказывали, ползают по всему побережью человеческие обрубки,
бегают покалеченные кони, шевелятся отсеченные конечности, но не портятся,
не гниют, не чернеют, и даже вороны отказываются их клевать, вот до чего
дошло! Возвращаются домой оставшиеся при ногах безголовые витязи,
пронзенные витязи, перерубленные до седла витязи, а которые без ног, все
равно когда-нибудь доберутся до родного очага, на руках доковыляют, пугая
и отвращая от себя близких...
Сами собой прекращаются войны, раздоры и даже простые драки.
"Смерти нет, ребята!" - кричал, бывало, полководец, поднимая свое
войско на приступ.
Нынче не крикнешь, поскольку Смерти и вправду нет.
Ушла она, никому не сказавшись, ни у кого не отпросившись, не
предупредив никого за две седмицы до ухода, как полагается исправному
работнику, а уж такого исправного, какова она была, на земле не найдешь -
делала старуха свое дело без устатку, без перерыву, без обеда и без
праздников.
От начала времен люди ее ненавидели, проклинали, отгоняли, умоляли,
ускользали от нее, обводили, случалось, вокруг пальца, оставляли с носом
Безносую или, напротив, отпугивали своим мужеством либо знахарским умением
- и вот, наконец, нежданно-негаданно своего добились.
А может быть, просто устала она сама, вечная утешительница уставших,
устала от того, что люди на всех морях и землях чекрыжили сами друг
дружку, осуждали на казни, изводили под корень целыми племенами и народами
на всех землях и морях, поставили человеческую жизнь ни во что - а значит,
и Смерти цена была невысока.
Даже мудрец втайне надеется на бессмертие, что уж говорить про дураков.
Но чтобы так, вдруг, даром, внезапно и тем более для всех - это даже
как-то обидно получается. Ладно я вечно жить буду, так ведь и у врага
такая же доля! Куда это годится? Где справедливость? Ведь была же
единственная на весь свет справедливость - уходили в Костяные Леса и богач
и бедняк, и герой и подлец, и царь и побирушка, и старец и младенец, и
добрый и злой - а как теперь-то быть? Значит, теперь и эту горькую
справедливость у людей отнимают?
...Наконец из жарких песков, из тех мест, где скитался Жихарь во Время
Оно, пришло известие: на громадной гробнице со сходящимися наверху
треугольными каменными стенами появилась громадная же надпись, нанесенная
черной, разведенной на рыбьем клею, сажей:
"ЗЛЫЕ ВЫ. УЙДУ Я ОТ ВАС".
Но поскольку почерка Смерти никто не знает, то вполне может статься,
что глумливую надпись эту намалевали сами люди - благо дерзости и времени
у них теперь было навалом.
ГЛАВА ВТОРАЯ
Живем не на радость, и пришибить некому. Поговорка
- Не просыпается? - спросил Жихарь.
Бабка Армагеддоновна, злокачественная старушка, развела руками и вдруг
заплакала от злости. Все ее знания и умения враз сделались никчемными.
- Странно, - сказал Жихарь. - Боли нет, а горе осталось. Только за него
теперь и можно держаться.
Он теперь и тело свое ощущал как-то по-иному - кровь по нему ходила
лениво, медленно, нехотя, единственно по непонятной обязанности. И Смерти
нет, и живым назвать трудно. Словно не человек ты, а кусок солонины или
копченой рыбы.
И все вокруг ходили сонные, вялые, квелые. Даже Ляля и Доля не галдели,
а целыми днями хоронили в саду своих многочисленных куколок, плача и
причитая над ними, как взрослые.
В княжеском тереме никто не убирался, не мел полы - один Колобок
катался из угла в угол, подбирал в берестяную коробушку мышей, удавленных
котами.
Мыши пищали и шевелились.
- Ждать надо, - приговаривал Колобок. - Так быть не может - значит, и
не будет.
- Сколько ждать-то? - полюбопытствовал богатырь.
- Недолго, - успокоил его Гомункул. - Скоро Конец Света. Так всегда
перед Концом Света бывает, я знаю...
- Я знаю, я видал... - передразнил его Жихарь. - Ну и куда ты теперь
своих мышей дурацких денешь?
- В печку брошу! Они мне не дают спать, норовят отгрызть кусочек...
- Ага, додумался! Закопай лучше!
- Так ведь шебуршиться будут, выкопаются...
- Вот нашел заделье! Ты у нас, можно сказать, один мудрец остался, так
вот и думай, что делать!
- Сначала надо определить, кто виноват, - с достоинством ответил
Колобок. - А мудрецов у тебя нынче полный кабак...
Зелено вино в Многоборье, как и повсюду, утратило свою силу, а вот
Мозголомная Брага, секретом которой Беломор все-таки поделился с
обществом, еще худо-бедно действовала, дурманила голову, позволяла на
время забыть о происходящем. День и ночь гудело пламя под перегонньм
котлом. Мозголомку кузнец Окул даже не перегонял по второму, а тем более
по третьему разу - жбаны с мутным и вонючим первачом кабацкие служители
вытаскивали сразу и тащили на столы.
Народу в кабаке было полно, но не местного, не столенградского, а
гостевого. Мало того, что не ушли восвояси пораженные произошедшим
побратимы - идти было нынче некуда и незачем, - но все окрестные князья и
волхвы, не шибко даже дружественные, не сговариваясь, потихоньку,
поодиночке потянулись к Жихарю, признав тем самым его несомненное
главенство и богатый опыт по спасению белого света от всяческих напастей.
Пиром это назвать никак было нельзя, дружеским весельицем - тем более.
Мозголомка не брала одного Яр-Тура - он сидел по-прежнему бледный, но
не опухший, не запущенный, в отличие от Лю Седьмого и Сочиняй-багатура,
которые даже и умываться забыли, только подливали в знакомый глиняный жбан
воду, которая там превращалась в персиковую настойку, а она была хоть и
слабже, но все же вкуснее скорогонного пойла.
В узкий круг друзей жбана был допущен почему-то сказитель Рапсодище,
уже успевший потерять иноземный лоск заодно с парочкой вставленных зубов и
вернувшийся в привычное для многоборцев состояние. Свои чудные крутобокие
гусли он каким-то высшим промыслом еще не успел расколотить ни обо чью
голову. Рапсодище на ходу складывал свежую песню:
Я люблю тебя, Смерть, Я люблю тебя снова и снова!
Если глубже смотреть, Без тебя-то ведь тоже хреново!
С ревом жарится вол, А в ухе тихо плещется рыба - За такой произвол
Никому мы не скажем спасибо!
И в положенный час На исходе людского заката Ве уводишь ты нас В край,
откуда уж нету возврата!
Ты давай: воротись, Не бросай своего урожаю!
Хоть и люба мне Жизнь, Но и Смерть я вполне уважаю!
- Какой поэт погибает в безвестности! - восклицал Лю Седьмой. - Как
тонко чувствует он трагедию разлученных Сунь И Вынь!
Сочиняй-багатур пробовал подыграть Рапсодищу на звонком кельмандаре, но
пальцы не слушались.
А ведь задумывалось поначалу все это кабацкое сидение как совет
мудрейших, достойнейших мужей, славных героев, ответственных вождей!
Жихарь в эти дни бывал в кабаке только набегом - превозмогая себя,
ходил по городу, объезжал на водяном коне ближние и дальние поселения,
следил, чтобы люди сдуру не калечили друг друга и не забывали прежнего
порядка жизни, потом возвращался, отдыхал маленько, любуясь на
безмятежного и безымянного все еще сына, заглядывал в кабак, убеждался,
что никто от мозголомки не просветлел для дельного совета, снова садился в
седло...
Он распахнул дверь, потом подумал и вовсе сорвал ее с петель - а то
ведь и не заметят, как задохнутся! От живых умрунов и вовсе никакого толку
не добьешься!
- Эй! - заорал он, - Избранники судьбы! Сидите тут, хмелевую шишку
тешите, а того не знаете, что на свете творится!
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг