игр я не буду, чемпионом мира тоже. И пусть. Такие мысли в
моей голове тогда были. Но шел-то я все же в первую очередь
для того, чтобы разыскать утес, в который стрелял, предосте-
регая медведя. На это натолкнул меня разговор с Трофимом
Петровичем, его вопрос: "И сможете доказать?". Вполне! Я
точно знаю, что не промахнулся, попал в утес, и, значит, пу-
ля должна была от мгновенной остановки разлететься на тысячи
мельчайших капель, ажурным кружком отпечататься на каменной
поверхности.
И вот потому-то я снова на седловине. Стою, опять и опять
спрашиваю себя: "Почему все же это?"
След от пули был. Он отыскался в том месте, где его и
следовало ожидать. На черно-зеленой скальной плите белела
круглая впадинка. Я вгляделся. От впадинки во все стороны
расходились лучи разбрызганного, распылившегося металла. Пу-
ля, которую взвешивал на ладони Дмитрий Степанович, не могла
быть отсюда. Клянусь!
Я отшатнулся: у подножия утеса лежал олененок. Ему было
едва ли больше четырех недель. Нежно золотилась короткая
шерстка. Он был мертв и частично исклеван, растерзан ка-
ким-то мелким зверьем и, значит, лежал на этом месте уже
несколько дней. Следовательно, пуля тогда все же не разлете-
лась. Седая впадинка, лучи вокруг нее обманывали. Она сколь-
знула по камню. Олененок - самая настоящая моя жертва.
В моем мозгу вдруг ярко-ярко всплыло одно воспоминание.
Владимир Михайлович, дядя Володя, как зовут его все ребята,
мой первый в жизни тренер, приводит меня в плавательный бас-
сейн. Стоим на 6-метровой вышке.
Бассейн только открылся. В нашем городе это еще самая
большая новинка. Все вокруг непривычно не только мне, но и
дяде Володе: белый кафель, голубая вода, стеклянные стены,
сквозь которые виден проносящийся мимо здания снег. Мне де-
вять лет. Я в купальном костюме. Уже выяснилось, что чемпио-
ном по плаванию мне никогда не стать.
- С вышки ты хоть когда-нибудь прыгал? - с тоскливой на-
деждой спрашивает дядя Володя.
- Нет.
- А не испугался бы?
Я подхожу к краю площадки, наклоняюсь, врезаюсь головой в
воду.
- Балда, - испуганно бормочет дядя Володя, обтирая меня
полотенцем и ощупывая, чтобы удостовериться, цел ли я. -
Разве так можно? Этому учатся... Но парень ты смелый. И пос-
лушай: иди в горнолыжники, а?..
Может, и сейчас самое простое тоже вот так безраздумно
подойти к отвесному склону и шагнуть за его гребень?
Я вгляделся: по камням, через ягельники к олененку тянул-
ся след уже почерневшей, засохшей крови. Значит, к утесу он
приполз раненным. Но что меняло это мое открытие, если в
олененке все же обнаружится пуля, выпущенная из моей винтов-
ки? Или она так расплющена, смята, что ничего нельзя будет
доказать?
Но я-то знаю, кто ее выпустил!
Я увидел лебедя - большую красивую птицу. Он был от меня
шагах в двадцати.
На белой спине у него чернело мазутное пятно. Сперва я
подумал, что это всего лишь ком снега, не успевший растаять
за лето, напитанный водой, потемневший.
Волоча крыло, сдирая перья на груди и боках, шеей, клювом
цепляясь за камни, кусты голубики, полярной березки, он полз
в сторону ущелья. Тоже сорвется с обрыва, разобьется о кам-
ни. Будет еще одна жертва.
Пригнувшись, я отступил за ближайшие глыбы. Птица ранена.
Подойти - забьется из последних сил. Даже если удастся ее
схватить, удержать в руках, останется ли она живой?
Однако нельзя и не вмешаться! Что же потом? Новая фотог-
рафия на зеленом сукне стола? Надо зайти со стороны ущелья и
отогнать. В случае с хромым медведем это не удалось. Но те-
перь-то я стал умнее.
Мои парадные полуботинки, естественно, не имели на подош-
ве зацепов. В руках у меня не было ни альпенштока, ни стра-
ховочной веревки. А путь оставался только один: прокрасться
уже за гребнем склона, как раз по той его части, откуда сов-
сем недавно сорвалась осыпь. Камни там едва держатся.
Опасное дело!
Я не разрешил себе колебаться. До сегодняшнего дня не бы-
ло доказательства, кто именно губил на моем участке живое.
Теперь оно было: баллистическая экспертиза! Но когда удастся
принести в дирекцию заповедника лебедя, раненного кем-то
другим, да еще продемонстрировать след крови, оставленный
олененком на ягельниках и камнях, у меня тоже появится дока-
зательство.
Удержаться на этом склоне я не смог. Камни, которые были
и ниже меня, и выше, все разом двинулись. Вместе с ними зас-
кользил и я. Меня перевернуло на спину. Бег камней убыстрял-
ся с каждой секундой. Единственное, что еще оставалось де-
лать, - это пытаться как можно скорее добраться до той части
откоса, где из расселин торчали кусты. Но камни выворачива-
лись из-под моих ног, рук, налетали на меня, били по голове,
плечам. Я барахтался в этом потоке, упрямо скатываясь в сто-
рону, цепляясь за выступы скал, но движущаяся лавина, части-
цей которой я теперь оказался, все плотнее сдавливала, лома-
ла, сковывала. У самых моих глаз в воздухе надо мною сталки-
вались глыбы, каждая из которых могла бы меня расплющить.
Затем я вообще перестал различать какие-либо отдельные удары
и все звуки слились в громоподобный, оглушительный, беспре-
дельно, безудержно нарастающий шорох.
Вдруг - тишина. Наполовину засыпанный каменной мелочью, я
лежал лицом вниз. Постепенно возвращалось сознание. Но и
приходила боль.
Я попытался приподняться на локте, однако от еще более
резкой сверлящей боли рухнул наземь и долго не решался поше-
велиться. Было страшно, что боль повторится. В моей спортив-
ной жизни случались тяжелые падения. Я знал: самое страшное,
что может произойти, - перелом позвоночника. Может, у меня и
был сейчас такой перелом? Но тогда надо лежать неподвижно и
ждать, пока подберут. Кто же мог бы это сделать?
Соленая слюна заполняла рот, кровь из рассеченного лба
заливала глаза.
Больше не делая попыток приподниматься, я понемногу начал
выползать из-под навалившихся на меня камней.
Вверху, на седловине, мошкара уже перевелась. Но здесь
она вдруг налетела, яростная, жадная, окутала меня плотной
колышущейся пеленой, слепила, забивалась в рот, в ноздри.
Костюм был изодран в клочья. Мошкара облепила меня с головы
до ног.
Я услышал нарастающий гул и подумал, что с верхушки скло-
на сорвалась еще одна лавина. Обрушится и окончательно пог-
ребет меня. Так и сгину. Но гул стал слабеть, постепенно
растаял вдали. Это прошумел поезд, и прошел он не более чем
в сотне метров от того места, где я лежал. Значит, если вы-
берусь к рельсам, меня заметят. Буду спасен.
Минут-через десять гул поезда повторился. Но теперь мне
удалось скосить глаза в ту сторону, откуда он доносился. Там
громоздилась гряда из каменных глыб, каждая из которых была
величиною с двухэтажный дом. Я не смогу ее преодолеть. Нече-
го и пытаться.
А вот вдоль склона ползти будет можно. Он обрывался от-
весно, и потому осыпи, срываясь, оказывались отброшенными в
сторону. Отдельные глыбы, правда, встречались и у самого
подножия, но сплошных завалов не образовывали. Не было здесь
и кустов. Они, видимо, не могли расти на этой плотной и ров-
ной, как асфальт, бесплодной плите.
Какие-то мгновения я колебался: есть ли смысл ползти
вдоль ущелья, растрачивать силы? Да и в какую сторону дви-
гаться? Куда будет ближе - к устью ущелья или, напротив, к
порталу тоннеля в его глубине?
Но и выхода не было. Гряда, отделявшая меня от железнодо-
рожных рельсов, вздымалась на десятки метров! И что же? Во-
обще оставаться на месте? И сколько удастся так продержать-
ся? Уже сейчас от камней веет холодом. Ночью волна студеного
воздуха с гор хлынет в ущелье и, может быть, принесет с со-
бой снег.
Я пополз. В ту сторону, куда лежал головой. Каждое движе-
ние сопровождалось невероятной болью. Она была в руках, но-
гах, спине. Весь мой организм протестовал против того, что
ему приходится напрягаться. И так трудно давалась каждая
пядь пути!
Отдыхая, я закрывал глаза. И порою бывало, что затем,
открывая их, снова и снова видел у самой своей головы все
тот же камень, выступ скалистой стенки. На сантиметры, не
более, удавалось мне перемещаться за один раз. Да и то не
всегда.
Так повторялось все чаще. Боль, правда, делалась глуше,
будто я к ней привыкал.
Наконец усталость охватила уже не только мои руки, нервы,
сердце, но и самый мозг.
По рассказам, когда человек умирает, в его голове проно-
сятся воспоминания. Наверно, и на это у меня не было сил. Я
только подумал: "Бедная мать..."
К жизни меня вернуло странное ощущение: струйка воды
вдруг пересекла мою щеку.
Я открыл глаза, а потом, поднакопив силы, повернул голову
и увидел, откуда эта струйка упала. Шагах в пяти впереди ме-
ня в стене черной скалы была ниша высотою примерно в мой
рост, а над нею горизонтальной чертой проходила трещина. Из
нее-то и вытекали струйки воды. Они сбегали вниз и над нишей
срывались, как занавес. Ветер подхватывал некоторые из его
прядей, превращал в бисерные серебристые нити. Одна из них
долетела до моей щеки.
Новый порыв ветра упруго швырнул мне в лицо еще горсть
воды.
У меня не было сил ни удивляться, ни радоваться. Но с той
секунды, как капли этой воды смочили мне губы, я неудержимо
захотел пить.
Этот оставшийся путь - всего какие-то метры! - длился
бесконечно долго.
Много раз я слышал, что за грядой идут поезда. Мышцы мое-
го тела одеревенели, и эта одеревенелость как тупая немота с
каждой минутой все ближе подступала к сердцу. Я физически
чувствовал, насколько ему все труднее биться в моей стеснен-
ной груди!
Помню еще, что я полз в темноте. То ли у меня не было сил
держать глаза открытыми, то ли навалилась слепота?
Самую последнюю часть пути я проделал, уже ни в чем не
отдавая себе отчета, совершенно не помня, как получилось,
что вдруг лежу под одной из водяных струй и она - теплая,
ласковая - падает и падает мне на лоб, на глаза.
Я смог продвинутья дальше. Струйки воды начали доставать-
ся груди, рукам, и от каждого их прикосновения по телу расп-
ространялись потоки тепла.
Потом я смог заползти за водяную завесу. Дно ниши устила-
ла мелкая каменная труха, слегка влажная от капель воды, па-
давших с потолка, и самым настоящим образом теплая.
Я вытянулся на ней во весь рост и удовлетворенно подумал,
что отсюда никуда не уйду. Никогда и никуда. Возможно это
или невозможно? Над этой мыслью я не задумывался. Здесь, за
водяным занавесом, не только было покойно, но и от мельчай-
ших капель, рассеянных в воздухе, необыкновенно легко дыша-
лось.
С каждой минутой я все более ощущал, как постепенно возв-
ращается к рукам, ногам, достигает кончика каждого пальца
теплая кровь; "оживает", но и утихает боль, еще так недавно
охватывавшая все частицы моего тела.
Уже стемнело.
Гул поездов стал доноситься яснее. Казалось, рельсовый
путь проходит теперь совсем рядом с тем местом, где я лежу.
Но это нисколько меня не волновало. "Никогда и никуда", -
думал я, засыпая.
Утром обнаружилось, что на моих руках, ногах, груди нет
ни единой царапины.
Я ощупал лицо. Оно было чисто. От глубокой раны на лбу не
осталось и малейшего следа. Ступни ног, еще вчера вечером
измочаленные, словно в камнедробилке, теперь были тоже целы,
здоровы.
Я приподнялся - все хорошо. Встал на колени - могу и это.
Если бы не лохмотья, в которые превратился мой костюм, и
не пятна несмывшейся крови на них, я бы и сам не прверил,
что это именно мне довелось сорваться на дно ущелья, ползти,
заходиться в приступах боли.
Произошло чудесное исцеление, и не могло быть сомнений:
его принес этот источник. Я нашел сказочную "живую" воду.
Ущелье своим устьем глядело на юго-восток. Лучи солнца
вдруг ворвались в него, упали на водяную завесу. Над нишей
вспыхнула радуга, и такая яркая, плотная, что ее хотелось
потрогать рукой.
Я восторженно оглядывался. Чувство ликования переполняло
меня. Прекрасными, восхитительными казались свет дня, нагро-
мождение скал в стороне железной дороги, бисеринки падающей
воды, гул проходящих поездов, упругость моих собственных
мышц.
К тому же очень хотелось есть. И это тоже восхищало, ма-
нило меня, как еще одна предстоящая радость.
Но все же что делать дальше? Прийти к Дмитрию Степановичу
и сказать: "Вы назвали меня браконьером и выгнали. Я уезжаю.
Но - примите подарок. Стройте чудо-курорт. В этом будет еще
одно грядущее предназначение города. И может быть, самое
большое, всемирное".
Он ответит: "Спасибо. Подарок мы принимаем. Но все же по
какому праву ты пошел в горы? Я же тебе запретил" - и выло-
жит на стол фотографию олененка.
Идти к тренеру, директору заповедника Кучумову?
Они скажут: "Молодец! Такое открытие! Но объясни: почему
все же и после этого твоего выхода в горы на седловине най-
ден убитый лебедь?"
Буду повторять: "Товарищи! Я сделал открытие! Огромное!
Отдаю вам, берите!"
Однако не будет ли все это в первую очередь значить, что
вину я признал и теперь пытаюсь, попросту говоря, откупить-
ся? Мол, вот вам "подарок", но за него - простите, забудь-
те...
Конечно, будет.
Но в чем же она, эта моя вина?..
У портала тоннеля я встретил железнодорожного мастера. Он
без каких-либо расспросов дал мне ватные брюки, телогрейку,
портянки, резиновые сапоги. Этого добра у него в кладовке
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг