- Да вроде есть, - он тоже перешел на шепот. - Только со сценой у нее
никак не выходит, а у нас в институте...
- Ты работаешь в институте?
- Ну да, физика твердых тел. В общем, ситуация не самая лучшая.
- Понимаю. Бабок с наперсток, мэрия чихает на вас в три дырочки, ни
кассаций, ни дотаций. Побагровев, Иван кивнул.
- В общем, близко к тому.
- Выходит, оба на мели... А зачем в чулан полез. Испугался, что ли?
- Я нет, это Сильва велела. Она в окно выглянул и сразу поняла, что это
вы.
- Значит, семейным кораблем правит дама? - хмыкнул. - А что? На нее это
похоже...
Мы помолчали. На минуту каждый задумался своем.
- М-да,.. Ну, а про меня она что-нибудь рассказа вала?
Иван перестал мяться по стойке смирно, осторожно присел рядом.
- Послушайте, что было, то было. Важно другое. Мы любим друг друга, и я
попросил бы... То есть, если это возможно, я настоятельно порекомендовал бы вам
не вмешиваться в нашу жизнь. Это личное, поймите!
- Понимаю! Личное - оно всегда личное!
- Да, да! Каждый человек имеет право на собственную судьбу, на
свободный выбор.
- Да разве ж я спорю, Иван? Конечно, имеет! - я шутливо погрозил ему
пальцем. - А ты смельчак, Ваня! Хоть и в чулан от меня спрятался.
Он побагровел.
- Я попросил бы вас... Попросил бы тебя!..
Опаньки!.. Я ухмыльнулся. Крохи достоинства парня, судя- по всему,
имелись. Было очевидно, что он заводится, и я приложил палец к губам.
- Чшшш! А то рассержусь... - Я прислушался бренчанию на кухне. -
Давай-ка, Вань, пока она не видит, вот что с тобой обговорим. Знаешь, что такое
чек на предъявителя?.. Вот и ладушки! Я вам тут нарисую цифирку, а ты уж не
поленись, сбегай потом банк.
- Нам ничего не надо!
- Врешь, Ваня! Надо! Как всем нормальным человечкам. Кушать хлебушко,
мыться шампунями, прыскать на себе дезодорантами, покупать приятные безделушки.
Когда кругом сплошные заплаты, это всегда невесело. Короче, считай это
приложением к перстеньку. А еще телефончик черкну заветный. На самый крайний
случай. Скажешь, от Сильвы, тебя внимательно выслушают. Все, что надо,
передадут мне.
- Но я не совсем понимаю...
Сунув ему в руку чек, я поднялся.
- Ты там за мной прикрой тихонечко. Не буду я пить чай, лады?
Иван, приободрившись, поплелся за мной следом.
- Ей что-нибудь передавать?
Я остановился на пороге.
- Дурак ты, Вань, хоть и физик. Что можно таким женщинам передавать? Их
захватывают и увозят с собой. Во дворцы, в замки и прочие крепкие клетушки. А я
пустой ухожу, кумекаешь? Так что гляди в оба, не проворонь. И телефончик не
теряй. Мало ли что в жизни бывает...
Я аккуратно прикрыл за собой дверь, прихрамывая стал спускаться по
ступеням. Запоздало припомнил, что забыл в гостях трость. Но не возвращаться же
за таким пустяком!
Лицо горело, в висках болезненно пульсировало. Да уж!.. Такого со мной
еще не бывало! Никогда-никогдашеньки. И поди ж ты, - случилось! То есть, может,
и черт с ним, но мучила какая-то мальчишеская Досада. Крякай, не крякай, а у
клыкастого могучего
Ящера увели бабу! Из под самого носа! И кто увел-то! Кто?!
Впрочем... Окажись это какой-нибудь самодовольный торгаш с цепурой на
шее, я бы скорее всего отсюда не ушел. Поговорил бы с хозяином жизни по душам,
объяснил бы кто есть кто, вежливенько выпроводил вон. Но худосочный физик Ваня
из нищающего НИИ - являл собой иной коленкор. Их у нас и без того били да
выметали - в войны, в чистки, в революции. Числятся ныне российские вани в
Красной распухшей до непомерной толщины Книжице. А коли так, то и нечего
плакаться. Было да сплыло. Забыл и простил. За одного Витька - одного Ивана.
Арифметика вполне конкретная.
Все к худшему в этом. худшем из миров, и эту ночь мне пришлось провести
в офисе, поскольку к Елене ехать не хотелось. Я был отчего-то уверен, что,
увидев ее глаза, сломаюсь и передумаю. По той же самой причине я отключил факс
и все телефоны. Хотелось напиться и с автоматом двинуть в рейд по гот родским
улицам. Все равно, как те боевички с лентами на лбу, что ринулись в столицу
повоевать. Ох, как понимал я этих волков! В конец осатаневших зверюг у которых
с вертолетов постреляли все их выводки Верно говорят, и крыса, зажатая в угол,
готова метну ться к горлу. Вот они и метнулись. Меня никто никуда не зажимал,
просто так уж сподобило, - родился там, где не положено, выбрался на свет Божий
под красный запрещающий свет. Не я эти сроки и эту географию подгадывал, а
соизволения у меня никто не спрашивал. Сунули головой в ведро с водой и
приказали дышать. И задышал ведь! Как все остальные. Только никто не запретил
мне при этом ненавидеть. Чиновников за продажность, нынешних нуворишей за
шакальи ухватки, сионистов за сионизм, а антисемитов за антисемитизм. Всем
нужны были стрелочники, а я не хотел быть, как все. Лучше уж быть белой
вороной, - каким-нибудь Майком Бониславским, боксером-камикадзе, челюстью
прущим на кулаки. Или батькой Махно, который перевоевал со всеми без исключения
режимами, справедливо почитая современников за отпетых сволочей. И с Семеном
Петлюрой сабельки скрестить успел, и от дружбы с Львом Каменевым уклонился. С
азартом колотил австрийцев, а после, пластаясь с Деникиным и Шкуро, посылал
куда подале жаднючих комиссаров. Вороватого атамана Григорьева за еврейские
погромы шлепнул без малейшего колебания, под красными знаменами штурмовал в лоб
Турецкий вал, но и с большевичками немедленно рассорился, стоило тем посягнуть
на святое - на самостийность с земелькой.
А что? Может, так и следовало себя вести в те годы? Чтобы не
выпачкаться в сомнительных союзах? Хотя... Я в этом смысле предпочел бы,
пожалуй, усатого Иосифа. Вот уж где все было предельно ясно! Человек не любил
всех разом и мечтал не об отдельно взятой стране, не о материке и не о
социалистической Европе, - хренушки! Этот гигант мыслил на порядок масштабнее!
Куда там наполеонам и цезарям! Молчаливый усач всерьез уповал на освоение
земного шарика в целом! Не больше и не меньше. И черт ведь его знает! - слопал
бы всех скопом, подари ему судьба еще десяток лет жизни. Не остановили бы его
ни общественное мнение, ни ядерные фугасы Трумена. Уж я-то хорошо представлял,
что пережил этот драконище, узнав ранним утром о нападении на российские
границы другого усатого вояки. Не страх, не панику ощутил забияка кавказец -
что за ересь и блажь! - одну лишь горчайшую досаду, что опередили. Ибо
нападение комкало розовую мечту, срывало все планы, означая отсрочку
глобального передела. Хуже нет, чем топтаться и ждать, - в особенности ждать
такого великого подарка, как возможности манипулировать не сотнями миллионов
жизней, а миллиардами и миллиардами. И никуда бы не делись ни американцы, ни
англичане, ни тем более - поднаторевшие в революциях французики. Тоже шагали бы
бодренько в первомайских шеренгах с флажками и шариками, на разновеликих языках
скандируя имя любимого вождя, неся транспаранты с его святым ликом. Заокеанское
снобье по сию пору не осмыслило, какую, в сущности, жуткую амбразуру прикрыли
собой русские иваны. Или не жуткую? Может, лишилась планета величайшего шанса
познать нечто, чего не познает уже никогда?..
Где-то он сейчас - бедолага атолл Бикини? Сколько рыбьих, насекомьих и
животных душ унес тот безжалостный взрыв? Однако рука не дрогнула. Кто-то
отважно подписал, кто-то нажал заветную кнопочку. Вот и с нами приключилось
подобное. Стиснуло, скрутило и разорвало в едкую пыль, развеяло диссидентской
взвесью по миру. И все равно оклемались. Вопреки всяческой логике.
Экстремафилы - бактерии, тяготеющие к агрессивным средам. То есть могут
жить и в ином, но предпочитают огонь, соляную кислоту и серные нечистоты. В
сущности, микробы тут ни причем. Это о нас - о колонии бактерий, именуемой
человечеством. Экстремафилы...
Я достал из потайного холодильничка бутылку "Посольской", наполнил
рюмку и выпил. Наверное, зря. Почему? Да потому что завтра была война. Завтра.
И опять была. Жуткая книга о жутком времени. Хотя... Нынешнее - намного ли
слаще? Особенно если представить себя среди руин Грозного, в горящей Словении
или каком-нибудь Карабахе? Хотя что там представлять! Я пребывал в тысячах
километров от очагов боевых действий, но и здесь каждодневно в план жизни
включался обязательный посвист пуль с обязательными жертвами. Поэтому
напиваться - категорически воспрещалось. Войну встречают с трезвой головой и
сжатыми кулаками. Кулаки я уже сжал, голову следовало поберечь - тем более, что
ее без того кружило. Черные мысли сплетались в бурливом хороводе, заставляли
думать о том, о чем думать не хотелось.
Любить ближнего своего... Как же это непросто, когда ты живешь на такой
планете! Сдаем, видите ли, экзамен на сертификат зрелости! Полюбишь, уйдешь
через дымоход в космос, а нет, - останешься на второй год, на третий и
четвертый. Чтобы снова созерцать и созерцать, отыскивая образ чарующий и
примиряющий, смазывая укусы несуществующим бальзамом, пытаясь поверить в то,
чему доказательств нет и быть не должно. Потому что согласно Надюхиной логике -
с доказательствами и последний дебил поверит. Да и не верой это будет уже
назваться, - сделкой. А я... Я - всего-навсего Ящер. Ящер укушенный. И бальзама
у меня нет, потому что нетерпение и глупость - вот два кита, на которых
неустойчиво покачивается плоский, как тарелка мир. Маркс завещал дожидаться
расцвета капитализма, когда созреет класс-могильщик, но Ульянов посчитал на
пальцах и решил, что долго, что этак можно не дожить и не вкусить, и весь наш
скороспелый капитализм, чуть поднатужившись, уложился в несколько месяцев.
Смешно? Ничего подобного. Десятилетиями глотали, как должное. Такой уж
талантливый народ! Зачем ждать, если можно не ждать? И в данном случае я тоже
марионетка, принимающая правила игры, как должное. Единственная уступка - моя
нейтральность по отношению к Ивану и ему подобным. Чудаки - они всегда
инородцы, существа не от мира сего, этакие пятнадцатисуточники, угодившие в
компанию рецидивистов. Гуляя рядом, в отличие от нас продолжают жить где-то в
ином потустороннем измерении. Вот и пусть там остаются. Нечего их трогать,
благо есть свои - в серых шкурках, слюняво-зубастых, с облезлыми хвостиками.
Когда же свет перевернется, соскользнув с китовьих хребтов в пучину, то и
разлетимся мы, должно быть, в разные стороны. Мы вниз, а они вверх. Адью-адье,
братишки! И не попадайтесь нам больше на космических тропках! К чему вам земля,
когда есть небо?
Снова булькнула бутыль. Пальцы стиснули хрустальную рюмочную ножку...
Очередной классический пример: один идиот спросил другого идиота:
"Сколько людей из старого общества придется уничтожить, чтобы создать
счастливое будущее?" Спрашиваемый не смутился и не задержался с ответом:
"Необходимо думать о том, сколько их можно будет оставить." Вот вам и вся
человеческая философия. От Ромулы до наших дней...
Я прыснул, сопоставив одного Ромулу с другим, недоуменно уставился на
бутылку. Половины уже не было, а остановиться я не мог. Хандра навалилась
центнерами душного воздуха. И что-то надо было срочно делать, чтобы не
сорваться, чтобы не выкинуть какую-нибудь сумасшедшую шутку.
Шаткая тень от моей фигуры без спроса качнулась. Грубо переломленная
стеной и полом, она казалась уродливой и горбатой.
- Ну? А тебе чего? - я взглянул на нее с ненавистью. - Пошла к черту!
Слышала, что я сказал!
Ее повело, потянуло неведомым течением. Словно водоросль она
заколыхалась не в силах оторваться от моих ступней. Но черная голова успела
таки дотянуться до настенного, зеркала, по плечи погрузилась в небытие
серебристой амальгамы.
- Вот, значит, как! Интересно... - С рюмкой в руке я приблизился к
зеркалу. Здорово, друзья! Вы меня видите, а я вас нет. Даже одного из вас -
наиболее мне нужного - и того не вижу. А было бы здорово посмотреть, кто же я
есть на самом деле! Не эта же хищная плоть, что привлекает женщин и заставляет
трепетать мужчин!
Меня снова качнуло. Должно быть, от смеха. Обольститель женщин и враг
мужчин!.. А ведь первое целиком и полностью вытекает из второго. Амосов уверял,
что всегда и всюду будут привлекательны прежде всего здоровые, грудастые
толстушки. Не знаю, как там насчет толстушек, но то, что хищники
привлекательны, это точно. Работает примитивный инстинкт самосохранения. Потому
как даже самые романтичные дамы понимают: дитеныш от кулакастой гориллы имеет
больше шансов уцелеть, хотя... Тот же Иосиф с успехом доказал обратное. Этого
рябого, невысокого человечка, с покалеченной рукой, слабоголосого и
сгорбленного, по воспоминаниям Молотова, женщины просто обожали. А мужички от
одного его прищуренного взгляда получали инфаркт. Какой же напрашивается вывод?
А вывод такой. Все, что мы видим, лишь тень и отзвук настоящего. Аура - не
аура, но что-то и впрямь существует помимо телесной оболочки, что тоже способно
кусать и царапать, на расстоянии атаковать и обволакивать. Все мы - подобие
спрутов, щупалец которых обычное зрение не видит. И только чутье временами
подсказывает: не все, что ухватывается сетчаткой глаза, живет и здравствует на
самом деле. Ой, не все! И как знать, возможно, более истинной полнокровной
жизнью живут как раз наши фантомы, а мы лишь зыбкая их тень в этом насквозь
иллюзорном мире.
Я опрокинул в рот очередную рюмку, с силой швырнул ее в зеркало.
Кувыркаясь, отчего-то удивительно медленно она пробила равнодушное серебро и
точно в прорубь погрузилась в чернильную мглу. Зеркала уже не было, на меня
смотрел черный провал прямоугольника, и на лице я ощущал явственное веяние
могильного холода. Тьма приглашающе манила, и я знал, что именно в ней найду
все интересующие меня ответы, подобно грибам-поганкам соберу их в лукошко,
чтобы после вывалить в котелок памяти, сварить жутковатую похлебку, съесть и
умереть от ужаса...
Те же американцы, говорят, грибов вовсе не собирают и не едят. А мы
едим. И на кухоньках любим сидеть за прозрачными стакашками. Мы вообще многое
делаем, чего не делают они. Хотя чего я на них взъелся? Из-за "Харбина"? Чепуха
какая! Пропади он пропадом со всеми своими миллиардными оборотами! Просто у них
тепло, а у нас холодно. Вот и все отличие между нами. Другая сторона Земли,
вторая щека планетного личика. Врежь по одной, вторая тоже запунцовеет. Потому
что они наши фантомы, а мы их тени. А иногда, наверное, наоборот.
Я шагнул в зеркало, и ноги по колено погрузились в мягкое. Жирный, чуть
тепловатый пепел образовывал подобие сугробов, сажистые хлопья кружились в
воздухе. Сумрачный горизонт, отсутствие всяческого неба. И только где-то далеко
впереди всполохами мерцал крохотный костерок - зыбкий маячок, к которому я и
стал продвигаться, глубже и глубже увязая в мучнистом пепле. Температурка здесь
была еще та! Как в какой-нибудь Сахаре. И в то же время было страшно холодно.
Черт его знает, каким образом это сочеталось. Возможно, сместились шкалы и
критерии, может быть, изменилась моя собственная температура. Зубы щелкали,
выбивая дробь, руки приходилось прятать в карманы. Теперь я уже рвался к костру
не из праздного любопытства. Мне необходимо было добраться до теплого, я жаждал
согреться.
И пришло вдруг на ум странное: всю свою жизнь я только и делал, что
остывал. До абсолютного нуля и много ниже, потому что абсолютного ничего нет и
не было - хоть по Эйнштейну, хоть по фрактальщикам. Как писал Искандер,
световое пятно, что дает костер, - это то самое жизненное пространство, что в
действительности необходимо человеку. Все прочее - от лукавого, от бесовщины.
И снова неуместный смех всколыхнул грудь. Потому как и Бес, и Лука
пребывали в числе моих давних клиентов. Бывших и сплывших. В ту же безотказную
Лету. Забавно, но страшненькую эту речку по сию пору никто не осушил и не
запрудил, не зарядил в трубы на нужды подземных городов. Как тысячелетия назад,
мрачная и полноводная, она давала приют всем и каждому, с послушанием тягловой
лошади доставляя многочисленных пловцов к океану безвременья.
Опора из-под ног исчезла. Зажмурившись, я повалился вперед, силясь
ухватиться хоть за что-нибудь. Но, уцепив словно щенка за шкирку, чудовищная
сила уже несла меня назад - все быстрее и быстрее. Я брыкался и егозил ногами,
как велосипедист, но все было тщетно. Спиной я прошиб зеркало и, влетев в
кабинет, растянулся на полу.
В затылке обморочно загудело, пульсирующе ныло в висках. Вставать не
хотелось. Не хотелось открывать глаза. Все, что я мог узреть, я видел уже сотни
раз. И, нашарив в кармане блокнот, я раскрыл его на середине, прикрыв лицо, как
пляжная разнеженная дама. Повинуясь желанию, создание, эта скользкая рыбина с
угриным телом, блеснула напоследок чешуей и погрузилась в торфяные воды ночного
Лох-Несса. Встрепенувшиеся чудовища медлительно заработали ластами, потянулись
к ней со всех сторон. Начинался час кошмаров.
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ВТОРАЯ
Пустыня - это сад Аллаха, из которого он удалил всю лишнюю жизнь, чтобы
человек по достоинству мог оценить одиночество.
Восточная мудрость
Утро выдалось напряженным. Еще до десяти я успел обзвонить десяток
людей, побывать на собственном рынке и парочке супермаркетов, пройтись по
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг