Когда меня снова подняли, я увидел перед собой Глора. Он был, как всегда
великолепен -- в черных лаковых перчатках, в остроносых сапогах, аккуратно
причесанный. Мне показалось, что черный великан смотрит на меня с интересом --
даже с некоторым изумлением. Я совершил нечто такое, чего он не ждал, и потому
озадачил его, как озадачивает ученого-естествоиспытателя не умершая от
положенной дозы яда лягушка.
-- Ты... Ты... -- Слова не давались мне. Грудь ходила ходуном, словно
после долгого изнурительного бега. -- Ты был уверен, что насадил меня на
крючок, да? А я не червяк! Ты понял это, урод?.. Я не червяк!..
Самое удивительное, что я попытался его ударить. Мой кулак метнулся к его
подбородку, но один из охранников опередил меня, свалив наземь и дважды с силой
пнув по ребрам.
-- В сторону!
Эта команда, больше походившая на рык, принадлежала рыжегривому великану.
-- Не трогайте его, -- повторил он более спокойно. Охранники послушно
расступились. Дождавшись, когда я встану на дрожащие ноги, Глор с издевкой
поинтересовался:
-- Ты готов выслушать мои аргументы?
Я кивнул, и он нокаутировал меня одним-единственным ударом.
* * *
Как сытый не преемлет голодного, а здоровый больного, так свободный
человек никогда не поймет несвободного. Между двумя этими состояниями --
необъятная пропасть. Падший да возвысится! Как просто и изящно! Особенно на
словах. Но может, это и есть та самая неудобоваримая правда? Лишь рухнув и
перепачкавшись, мы испытываем первозданное детское желание подняться. И как
сюрприз, как награда за усилия, кое-кого из нас караулят неожиданные открытия.
Выкарабкиваясь наверх, мы вдруг обнаруживаем, что попадаем вовсе не туда,
откуда судьбе было угодно нас низринуть. Новое место оказывается дальше,
оказывается выше. И, стоя на краю пропасти, мы с особой ясностью видим себя
прежних, видим себя падших. Горький, но необходимый опыт. И никакой добрый
совет не поможет нам обрести свою вершину, не попачкав коленей. Все тропки
наверх лежат через овраги и буераки.
Я хочу сказать пару слов о тюрьме. Дело в том, что она разная для всех.
Крайне разная. Вероятно, это "велосипед", но мне все-таки думается, что
немудреное это открытие еще не скоро посетит армию законодателей, прокуроров и
судей. Они -- и сытые, они -- и здоровые, они -- и свободные...
Я помню, как раздольно ощущали себя в наших застенках заматерелые воры и
убийцы. Для них это было одним из привычных образов жизни, только и всего. Еще
один объем, который с ежедневным усердием они заполняли своим гнусным духом,
претворяя в реалии все ту же внелагерную мерзость, куражась над еще более
беззащитными, давая полный карт-бланш своей грязненькой фантазии. Личности
претерпевали здесь нивелирование, ничтожности стервятниками взмывали ввысь. Так
было, ибо того желала власть. Во всяком случае она тому не препятствовала. И
сильных кленовыми прутиками переламывали о колено, едва они пытались расправить
плечи. Непокорная "человечинка" являлась в этих затхлых местах своего рода
лакомством, к которому жадно тянулись руки блатных и кованые сапоги
надзирателей. Ударить и растоптать, когтями покопаться в том, что осталось!..
Тренаж над личностью был в тюрьме занятием почитаемым, требующим
определенных навыков, особого психического склада. Подглядывая в глазки,
надзиратели учились у блатных, а те в свою очередь не стеснялись перенимать
вершины познаний у тюремщиков. Люди, хоть как-то старавшиеся сохранить себя,
добивались только того, что срок их удваивался и утраивался. Непокорных
затворяли от мира физически, затворяли духовно. Ад и его зубастые подмастерья
выходили против них, истекая слюной, нетерпеливо почесывая зудящие костяшки
пальцев. Схватка происходила не один на один и потому всегда заканчивалась
одним и тем же результатом. Ад можно было обмануть, но перед ним невозможно
было выстоять. По крайней мере здесь, где распятие человеческих душ происходило
в ускоренном и слаженном ритме. Железный конвейер работал безостановочно, и
тысячи кулаков, вооруженных кастетами, дубинками и отточенными штырями
выколачивали из телесных оболочек остатки достоинства, воли и противодействия.
Не оговариваемое сроками и статьями, духовное убийство становилось идеальнейшим
из убийств. От ужаса творимого в застенках сходил с ума и завывал пуще прежнего
незримый ветер, вращая черные крылья мельниц, помогая жерновам кромсать и
перетирать противящуюся плоть. Рыбий безмолвный бог развязно улыбался с петлиц
и повязок блюстителей власти, гигантскими фильтрами тюремные дома продолжали
процеживать людей, питая мутными ручьями океан мирской ненависти.
Я не знал ничего о Лисе. Наши первые и последние шаги в подземелье мы
совершили врозь. Так вышло, что нас взяли разные люди. Я попал к Глору -- и
теперь благодарен судьбе за это. Благодарен за ту дуэль, которую навязал мне
черный великан правом сильного. Мне повезло скрестить шпаги с феодалом, не
терпящим посягательств на свою собственность. С первых дней заключения я
оказался в царственной изоляции от прочих хищников несвободы. Надзиратели
скрежетали зубами в ответ на мои насмешки и отворачивались, татуированные
жиганы витиевато грозили, но не смели притронуться ко мне и пальцем. Право на
меня имел один Глор. Этого черного монстра я ненавидел люто, сходил с ума от
его побоев и вспышек ярости и все-таки впоследствии сознавал, что только
щепетильность Глора, его холеная самоуверенность спасли меня от более худшего.
Под худшим я подразумеваю смертоносный яд, что витал здесь всюду, что валил с
ног в считанные дни.
Я выдержал у Глора месяцы.
Он устал от меня.
Мы разошлись.
###Глава 12
Бархатный от снега воздух по-щенячьи терся в грязные стекла. Ветер набирал
в невидимые пазухи воздушную мощь и дул, шепелявил непонятное, отчего,
изогнувшись от усилий, клонилась и пыталась заглянуть в наше окошко одичавшая
без листвы и тепла береза. Тускло ныла верхняя челюсть, напоминая о тяжелых
граненых перстнях черного великана. Кутаясь в старую, больше напоминающую
лохмотья куртку, Чита -- моя маленькая Чита! -- сидела рядышком и рассказывала
о своих злоключениях.
Слушая ее, я снова видел всех нас -- пассажиров одной жизни, объединенных
случаем и тем же случаем разбросанных по всему свету, по бесчисленным
автостанциям, по шипящим змеиным очередям за временным пропуском, за
продуктовой пайкой. Мы оказались каждый наедине с самим собой, и всякий
последующий день был оплеухой, приводящий в чувство -- чувство отрешенности,
подозрительной настороженности ко всему окружающему. Мы заново учились жизни --
улыбкам, обращенным к сильным, равнодушию к минутам, злобе к ближнему.
Отсутствие могущественных картонных квадратиков
, дающих право проезда, трансформировало нас в ничто, в неприкаянных
бродяжек. Небрежным желанием рыбьих служителей мы превратились в трусоватых
безбилетников. Отныне мы жили украдкой, почти незаконно. Нас ловили, высаживали
из машин, морили в кутузках, позволяя одно-единственное: ждать и надеяться.
Удивительно, но и такая жизнь одаривала своими нечаянными радостями, как то моя
внезапная встреча с тетушкой Двиной, с Чаком и Барсуком, счастливое
столкновение в людской пестроте Лиса и Читы. В волнующейся стихии мы сходились
и расходились подобно пылинкам на ветреном пустыре. Я потерял тетушку Двину на
следующий же день после встречи, опрометчиво отойдя поглазеть на вечно врущие
расписания. Увы, мы не были еще приучены к капризам этого мира, и суровым
рубанком он стесывал с нас наше незнание.
Нестерпимо захотелось потереть челюсть. Я знал, что делать этого не
следует, и все-таки не выдержал и потер. От первого же прикосновения боль
взорвалась гранатой, осколками метнулась в темя, в затылок, шипящим паром
обдала стенки черепа. Это было так знакомо!..
Глор продержал меня в своем заведении несколько месяцев. Черные плотные
дни, о которых я постараюсь никогда не вспоминать. Лиса он, к счастью, выпустил
раньше. Не случись этого, не произошло бы и чудесного спасения Читы. Так уж
нелепо вышло, что я должен был испытывать признательность к человеку, выбившему
все мои передние зубы. Освобожденный милостью Глора, Лис встретился с девушкой
в худшую из ее минут, сумев вырвать Читу из рук маньяка, возглавлявшего банду
отребья, подставив голову под удар и подарив тем самым возможность спастись
той, которую я любил. Уже позже она вернулась обратно, как оказалось, только за
тем, чтобы позволить умереть Лису у нее на руках. Случайные посторонние люди
помогли ей схоронить Лиса. А дальше... Дальше потянулась тусклая неразбериха.
Безответные письма, униженные запросы к власть имущим, долгие и безуспешные
поиски друзей.
Чудо свершилось, когда она вышла из автобуса именно здесь. На площади ее
сразу углядел Барсучок и, заикающийся, взволнованный, немедленно привел в нашу
хижину. Первый день праздника, фейерверк среди затянувшейся мглы! Как не
хватало нам сейчас Лиса!..
Вспомнив о нем, Чита заплакала. Я сделал то, что и должен был сделать:
нагнувшись к ней, приобнял за хрупкие плечики. Ничем другим утешить ее я не
мог, и, да простит мне Лис, я чувствовал себя счастливым. Это действительно
казалось чудом, что мы встретились, что, спеша нагнать разъехавшихся друзей,
яростно протискиваясь в переполненные автобусы, я вдруг сообразил, что,
оставаясь на одном месте, получаю больше шансов кого-либо встретить. С трудом я
сумел подавить в себе инстинкт бегства. Временно я сошел с дистанции и решил
выждать. Первый, кого я встретил в тот же день, был Чак, один из приятелей
Лиса. Потом появился Барсучок -- все такой же длинный, по-прежнему печальный. И
наконец -- Чита, о чем я не смел и мечтать.
Склонившись над ней, не обращая внимания на боль покрытых коростой губ, я
гладил ее щеки дыханием, и нежные незабытые пальцы снова нащупывали на моем
виске жилку, вслушиваясь в мое пульсирующее волнение.
* * *
-- Теперь мы никогда не расстанемся, правда?
-- О чем речь, принцесса! Конечно!..
Я дерзко пристукнул по подлокотникам кресла. Я верил в то, что говорил и
готов был поставить после своего утверждения с десяток восклицательных знаков.
Настроение было подходящим. Только что мы вволю нахрустелись сухарей и напились
морковного чая. И то и другое раздобыл где-то хозяйственный Чак. Коренастый, с
вечно красным лицом, не дурак подраться, он неожиданно проявил талант
домохозяина. Ей богу, он понимал что такое уют! Жуткая, кишащая тараканами
берлога, в которой мы поселились, преображалась на глазах. Отнекиваясь от нашей
неумелой помощи, Чак в одиночку убрал грязь, заново побелил стены и потолок,
забив всюду массу гвоздей, на которые мы развешивали теперь все, что нам
вздумается. Кроме того он вставил недостающие стекла и рассовал по углам банки
с бутылями, в которых лысыми пучками топорщились тополиные ветви. Чак заверил
нас, что через неделю дом расцветет и заблагоухает.
-- А разве мы не поедем дальше? -- наивно спросил Барсучок. В комнате
воцарилась недобрая тишина. Я посмотрел на Читу и увидел в ее глазах тот же
вопрос. Я и сам ощутил растерянность. Похоже, Чак забыл... Ну конечно же он
запамятовал!..
Я обернулся. Чак быстро шагал к выходу. Хлопнула дверь, и Барсучок
вымученно уставился в собственную ладонь. Он словно надеялся рассмотреть на ней
неожиданное решение проблемы. Но сие под силу только опытному хироманту.
Несмотря на то, что Чак ушел, вопрос продолжал плавать в воздухе неким
кабалистическим знаком, и, наблюдая этот пугающий призрак, мы впервые,
наверное, спросили себя, а надо ли нам в действительности уезжать?.. Это
выглядело чудовищным, почти святотатством, но именно над этим мы сейчас ломали
головы.
Жизнь вне Пути... Как могла она сложиться для нас? Какой гранью
обернуться? Ведь до сих пор мы существовали ТОЛЬКО в движении и никак иначе.
Жили стремлением добраться до горизонта. Об этом говорилось везде и всюду. К
этому мы привыкли. И вот неожиданный барьер, баррикада, перед которой мы
застыли в смущении.
Весь день после этого разговора мы ходили, как в воду опушенные. Только к
вечеру зловещий "кабалистический" знак растаял. Барсучок принялся колдовать над
сервировкой нехитрого ужина. Чак суетился на кухне, вполголоса ругая никак не
закипающий чай. Все находились при деле, и, перетащив в ванную комнату кресло,
я уселся, заботливо примостив ноющий подбородок на подушечке. В ванне, в шаге
от меня, плескалась Чита.
-- Какая огромная ванна! Я даже могу выпрямить ноги!.. Что ты смеешься?
Горячая вода -- это чудо!
-- Увы, не помню, -- пробормотал я.
-- Бедный, несчастный... Ты обязательно должен принять ванну. Сразу после
меня.
-- После тебя? Но ведь это снова накачивать воду, нагревать ее, сколько
труда!
-- Ты видишь иной выход?
-- Представь себе, вижу. Мы могли бы эту водичку поработать на нас дважды.
Ванна, как ты, верно заметила, достаточно просторная...
В дверь постучали, показалась голова Чака.
-- Вода еще не остыла?
-- Все прелестно, Чак! Я тебя люблю! -- прямо из ванны Чита помахала ему
рукой.
-- Если что, всегда могу подбросить дровишек.
-- Спасибо не надо, -- я решительно притворил дверь. Искристо улыбаясь,
Чита одарила меня одним из наиболее теплых своих взглядов.
-- Не трогай моего Чака! Он ужасно милый!
-- А я?
-- Ты? -- она состроила гримаску, изображая задумчивость. -- Ты у меня
бедненький! Потому что весь в шрамах и шамкаешь, как штарушка. Лис тоже... --
Она смолкла на полуслове и угрюмо начала гонять волны по воде. Еще пару дней
назад мы твердо условились не касаться этой темы.
Я кашлянул в кулак и попробовал улыбнуться.
-- Между прочим, не ты один в шрамах и царапинах! -- она ожила и,
дурашливо вывернув локоть, продемонстрировала бледную полоску. -- И еще есть,
на ноге...
-- Мозоль? -- осведомился я.
-- Сам ты мозоль! Шрам! Самый настоящий. Это я на стекло наступила.
Давным-давно. Знаешь, как болело!..
Бултыхаясь в ванне, она еще раз любовно пересчитала все свои синяки и
царапины. С гордостью объявила:
-- Целых четыре штуки, дружок!
-- Что ты говоришь! Должно быть это опасно. И потом, может быть, ты
обсчиталась? -- намекнув таким образом на свои глубокие познания в области
подсчета царапин, я со скрипом пододвинул себя вместе с креслом к ванне.
Безусловно, я рисковал. Мокрые, в мыльной пене руки тут же обвили мою шею.
-Эй, Русалка! Ты меня утопишь! -- соблюдая видимость приличий, я попытался
вырваться.
-- Но мы же утонем вместе!..
###Глава 13
Чак влетел в самую неподходящую минуту, когда мы чинно сидели за столом,
под бульканье старого самовара наполняя столовую аппетитным хрустом сухарей.
-- Автобус!.. Вот-вот подъедет к площади!
Барсучок как раз рассказывал чрезвычайно запутанную историю про свои
скитания по автостанциям. Отчего-то грустное у него выходило смешным, и,
поперхнувшись смехом, мы уставились на Чака.
АВТОБУС!.. Это означало только одно: нам необходимо было мчаться на
площадь. Покинув стол, нашу уютную столовую. Бежать со всех ног.
Рефлексы оказались сильнее нас. Наверное, уже через каких-нибудь десять
минут мы были на месте. Известие друга в буквальном смысле сгребло нас за
шиворот, безжалостно вышвырнув в бурлящее море тел. Никто уже не думал о чае с
сухарями. Продираясь сквозь визг и давку, мы разгорающимися глазами взирали на
людское светопреставление. Площадь была вымощена людскими головами. Тысячи и
тысячи орущих существ давили друг дружку, клокотали водоворотом вокруг
невзрачного автофургона. Это походило на какое-то массовое безумие. Ради
двух-трех десятков мест эти толпы готовы были вцепиться друг другу в глотки,
пустить в ход ножи и палки. С самого начала было ясно, что повезет лишь горстке
счастливцев -- из тех, что находились поближе. Тем не менее, рвались к машине
тысячи.
Привстав на цыпочки, я разглядел, как плечистые контролеры вышвыривают из
автофургона сопротивляющихся беспропускников. Заслон из глянцево-черных
автомобилей кое-как сдерживал натиск страждущих. Опустившись на пятки, я
прищемил чьи-то ноги и тут же получил тычок в спину. Вынырнув сбоку, Чак резким
взмахом заставил кого-то позади крякнуть. Не оборачиваясь, я лягнул крякнувшего
и, потянув Читу за руку, рванулся к автофургону.
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг