сделать необходимую запись в журнале. Когда девушка снова поглядела на море,
ребята на любительском шлюпе уже помогали пловцу взобраться на борт. Девушка
лежала в лодке. Спустя две минуты подошел катер.
...Ирина хлебнула морской воды, и ее тошнило. Девушка, в форменной, с
крабом, фуражке поднесла ей ложку с лекарством. Ирина отрицательно помотала
головой, потом все же выпила. Сразу стало легче.
- Мы вам причинили беспокойство, - произнесла она, пытаясь
улыбнуться. - Простите, пожалуйста!
- Мы для того и поставлены здесь, чтобы нам причиняли беспокойство, -
неприязненно ответила дежурная и, развернув блокнот, вооружилась
карандашом. - Ваша фамилия? - спросила она, строго глядя на Ирину, словно
именно Ирина была виновата во всем случившемся.
- Браилова... Ирина Антоновна Браилова.
- Чем занимаетесь?
- Аспирантка научно-исследовательского психоневрологического института.
- Адрес?
- Института?
- Нет, квартиры.
- Неужели все эти подробности так обязательны?
- Обязательны! - сухо ответила девушка, и Ирина назвала адрес.
Девушка оставила ее в покое и приступила к допросу Лосева. Тот отвечал
неохотно, словно отмахиваясь от назойливой мухи. Видно было, что случившееся
и огорчило и испугало его.
- А с вами опасно кататься, товарищ Лосев, - произнесла дежурная,
закрыв блокнот. - Скажите, вы всех девушек таким манером за борт
выбрасываете, или в порядке исключения?
- Послушайте, вы!.. - резко оборвал ее Лосев.
- Георгий Степанович! - с укором глянула на него Ирина. - Ну зачем же
так?..
- Я не хотел... - пробормотал Лосев и, обернувшись к дежурной,
извинился: - Простите меня, ради бога... Простите... Я так взволнован
сейчас...
- Понимаю, - сочувственно кивнула головой девушка. Свободно утопить
могли подругу. - Потом, помолчав немного, добавила уже с улыбкой: -
Следовало бы оштрафовать вас, товарищ, но, должна признаться, вы себя
молодцом вели.
- Ох и достанется мне, если отец узнает, - усмехнулась Ирина.
- А вы, если папеньку боитесь, не катайтесь на шверботах в такую
погоду, - заметил стоявший до сих пор молчаливо и сурово пыхкавший трубкой
капитан спасательного катера. - И плавать научиться нужно. На аспиранта
выучились, а плавать не умеете. Стыдно!
Тем временем швербот вернулся. Матрос принес одежду. Они оделись и
пошли к выходу. Лосев остановил первое встречное такси. Не прошло и
получаса, как Ирина была дома.
- Может, зайдете, Георгий Степанович? - спросила она, выходя из машины.
- В таком виде? Ни в коем случае. И потом, сегодня мне нужно быть еще
на станкостроительном. Другим разом, если позволите. Вы на меня не
обижаетесь, Ирина Антоновна?
- Обижаться?.. На вас?.. Вы же мой спаситель! Спаситель! - рассмеялась
она. - Право. это звучит романтично. Но не дай бог отец узнает. Так что...
Молчок, а, Георгий Степанович? - заговорщицки прищурилась она.
- Молчок! - приложил палец к губам Лосев. Ирина незаметно проскользнула
в свою комнату, переоделась. Отец работал. Ступая на носках, Ирина прошла к
нему в кабинет и, подкравшись сзади, обняла за плечи.
- Приехала уже, стрекоза! - потрепал ее по щеке Антон Романович. - Ну,
как отдохнула?..
- Чудесно, папа!.. Загорала... Каталась на шверботе...
- В такую погоду?.. Я так и знал! - с огорчением произнес Антон
Романович.
- Какой ты, право, - обиженно надула губы Ирина. - Вечно у тебя страхи.
Ведь я уже не маленькая.
- Для меня ты всегда останешься маленькой, - поднялся Антон
Романович. - Будем обедать, Иринушка. Я, признаться, проголодался, как волк.
"Как быстро летит время! - с грустью думал иногда Браилов, глядя на
дочь. - Кажется, совсем недавно девчонкой была, в седьмом классе училась, а
сейчас..."
Немного суровый, как и все сибиряки, профессор Браилов всю свою
нерастраченную любовь перенес на Ирину. Она стала постоянным источником его
радостей и тревог. Да, тревог. Он постоянно боялся за нее. Пошла в город...
А вдруг под машину попадет?.. Уехала в санаторий... Тоже волнение... На пляж
побежала - мало ли что может произойти на море? Вот и сегодня... Такой
ветер, а она - кататься на шверботе. Сегодня, конечно, что-то случилось, -
думал он, искоса поглядывая на дочь. - Возбуждена, старается не смотреть в
глаза...
Ирина с напускной непринужденностью рассказывала о чем-то, чувствуя на
себе настороженный взгляд отца, и волновалась еще больше. Наливая компот,
она пролила на скатерть.
- Никак не успокоишься, а? - заметил Антон Романович.
- Это ты все волнуешься, папа, - усмехнулась Ирина, - и знаешь, откуда
у тебя эта тревога? От переутомления. Вот откуда.
- Возможно, - рассеянно согласился Антон Романович.
6. ЛОСЕВ НЕРВНИЧАЕТ
Проводив Ирину, Лосев сразу же поехал домой, переоделся и отправился на
завод.
Новый цех автоматной линии поражал своими размерами. Длинные ряды
станков, блеск металла и кафеля, море мягкого света и чистота, почти
лабораторная чистота, все это производило впечатление чего-то сказочного,
нереального.
У пульта собрались инженеры-строители, конструкторы, представители
администрации во главе с председателем совнархоза. Главный конструктор, уже
пожилой человек с ежиком серебристых волос на круглой голове, старался изо
всех сил держаться спокойно. Но его выдавали руки: он то вытирал их носовым
платком, то принимался расстегивать и снова застегивать пуговицы своего
чесучевого пиджака.
Перед пуском не было речей, ленточки и ножниц на традиционном подносе.
Просто, главный инженер посмотрел на часы, включил рубильник - и тишина
сменилась ровным гулом сотен внезапно оживших машин.
Они и впрямь казались живыми, умными и даже по-человечески чуткими. Вот
одна бережно подхватила деталь, сделала на ней три аккуратные ложбинки и
осторожно передала второй машине, та - третьей и так далее. В конце линии
уже готовые детали, смазанные и аккуратно упакованные, одна за одной
попадали в ящик. Несколько минут - ящик исчезал в люке, а на его месте
появлялся следующий.
Люди не прикасались к станкам. Они только ходили, останавливались то
около одной, то около другой машины и лишь изредка перебрасывались словами.
Увлеченный своеобразной торжественностью обстановки, восхищенный, Лосев
позабыл, зачем пришел сюда. Спохватился. Подошел к главному конструктору.
- Скажите, что вы чувствуете сейчас? - спросил он, вынимая блокнот.
Инженер вздрогнул от неожиданности. Быстро перебирая пальцами, он
застегнул все пуговицы на пиджаке и только тогда улыбнулся Лосеву.
- Откровенно? - прищурился.
- Ну конечно, иначе какой же интерес.
- Если откровенно, так меня всего; просто распирает от гордости. Не за
себя, нет. Моя доля во всем этом, - он сделал широкий жест, словно хотел
обнять весь цех, - очень скромная. Меня распирает от гордости за всех нас.
- "Его распирает от гордости за всех нас", - со злостью подумал Лосев.
В статье это будет выглядеть примерно так: "Главный конструктор инженер
Андреев сказал, что весь переполнен гордостью. Нет, не за себя, а за нас
всех, за весь народ, за рабочих, колхозников, трудящую интеллигенцию..."
Экая страсть к парадно-фасадному трескословию!
Лосев мило улыбнулся собеседнику.
- Сказано хорошо. Но слишком обще. А мне хотелось бы поконкретнее. О
чем вы сейчас думаете? Чего бы вам хотелось больше всего в эту минуту?
- Чего бы мне хотелось в эту минуту? - переспросил инженер. - К
сожалению, это желание неосуществимо. Мне хотелось бы, чтобы рядом с нами
стоял мистер Стронг, американский инженер, очень способный и очень умный. В
двадцатых годах он помогал нам осваивать первый отечественный трактор. Он
говорил, что наша техника отстала от американской по меньшей мере на сто
лет. Мне хотелось бы услышать, что бы он сказал сейчас.
Уже поздно ночью, стоя на перроне пригородного вокзала, Лосев перебирал
в памяти детали своего интервью с инженером-конструктором. Да, этот Андреев
прав. У них есть чем гордиться. И они могут язвить, сколько душе угодно, в
адрес пророков, вещавших провал всех замыслов их, всех начинаний.
Мимо прошла девушка. Лосев оглянулся. Сердце заколотилось. Показалось,
что это - Ирина.
"Что за глупости, - подумал он. - Почему мысль об этой девушке выводит
меня из равновесия? Сентиментальный мальчишка, слюнтяй".
Сколько раз за эти дни он ловил себя на том, что, вспоминая об Ирине,
незаметно для себя начинает перебирать в памяти события последних лет,
анализировать, раскладывать все свое прошлое по полочкам, смотреть на них
как бы со стороны. Неужели эта девушка вышибла его из колеи? Его, Лосева,
чело- века без нервов? Нет, Ирина здесь ни при чем. Это копание в самом себе
началось значительно раньше, задолго до знакомства с Ириной. Ну конечно же,
раньше! Он только не замечал, считал, что хандрит. Поневоле захандришь.
Столько месяцев ожидание, ожидание, ожидание. Оно натягивает нервы, и они
начинают звенеть, как струны.
Особенно трудно было, когда он оставался наедине с самим собой, в своей
комнате на третьем этаже, с небольшим окном, выходившим на тихий переулок.
Просторная комната становилась тесной, как чулан.
Он ходил из угла в угол, курил, потом присаживался за стол, пытался
читать или писать и не мог. Дело кончалось тем, что он набрасывал на себя
пиджак или, если погода была дождливой, плащ, и выходил на улицу, поближе к
центру, в толпу. Здесь, в людской сутолоке, он чувствовал себя лучше.
Настроение выравнивалось, приходило спокойствие, а вместе с ним и душевное
равновесие.
Иной раз одолевала бессонница. Он просыпался около трех часов ночи и
уже лежал так до утра, глядя в потолок, прислушиваясь к звучащим в голове
мыслям.
Картины, встающие в памяти, казались дикими, никогда не существовавшими
в действительности. Но Лосев знал: эти картины - не вымысел. Было время,
когда такие воспоминания приносили ему большое внутреннее удовлетворение,
гордую радость.
Если б ему всего полгода назад сказали, что он дойдет до такого
состояния, - он расхохотался бы. Лосев - и тяжелые раздумья. Лосев - и
колебания. Лосев - и мучительные сомнения. Постой, постой... Почему Лосев?
Почему Лосев, черт подери?! Кто такой Лосев? Нету такого. Его выдумали. Да,
выдумали. От начала до конца. Нет Жорки Лосева, корреспондента журнала
"Новости науки и техники". Есть Джордж Громашевский, сын известного артиста,
покинувшего Россию еще в семнадцатом году. Джордж Громашевский, родившийся в
благословенной Америке, где право на жизнь давалось только сильным и
богатым, умеющим постоять за себя. Есть Джордж Громашевский, которому мать с
детства рассказывала чудесные сказки о Бове Королевиче, о красавице Людмиле,
о бесстрашном Руслане и злом, бородатом Карле, былины о Микуле Селяниновиче,
Илье Муромце, Соловье Разбойнике. Мать, которая читала ему Пушкина,
Лермонтова, Жуковского, которая на память, закрыв глаза, читала ему "Слово о
полку Игореве". Мать, которая до самой смерти надеялась, что ей все же
доведется хоть раз еще увидеть бескрайние поля, дремучие леса и покрытые
белыми шапками горы далекой стороны. Нет Георгия Лосева. Есть Джордж
Громашевский, сын известного артиста, сильного и... прекрасного в своей
ненависти к людям, отобравшим у него родину. Любовь и ненависть! Да, именно
в этом переплетении чувств представлялась Джорджу Громашевскому родина его
отца и матери. Это была чудесная страна, полная светлой музыки и ярких
красок, отобранная у него, Джорджа Громашевского, жестокими людьми.
Он учился успешно. Мало сказать успешно: он был талантлив. Это
признавали все: не только мать, не только строгий, всегда немного хмурый
отец. Это признавали преподаватели колледжа, друзья, товарищи. Он должен был
стать литератором. Почему он стал разведчиком? Он мог стать художником: его
картины были на выставке в лучшей студии столицы. Как он попал в Доневер? Он
мечтал стать знаменитым путешественником. Жюль Верн, Майн Рид, Фенимор
Купер... А может быть, именно они зажгли в его душе неугасимую любовь к
приключениям, стремление стать сильным, не знающим препятствий в достижении
своей цели? Может быть, они и толкнули его на тот путь, на котором он
очутился. Они и еще Шерлок Холмс, Нат Пинкертон. Когда началась война, он
пошел на фронт добровольцем, восемнадцатилетним мальчишкой. Он мечтал
попасть в Россию, но попал в Марокко, потом во Францию, Швецию, наконец в
Германию. Он стал разведчиком. Разведчиком крупного масштаба.
Сколько имен он переменил за последние десять лет!
Ему легко давались языки. Он владел в совершенстве французским,
немецким, итальянским, испанским. Даже сейчас он ловил себя на том, что
мыслит не на русском - русский с детства стал ему родным, - не на
английском - этот тоже был для него родным, - а на французском или
итальянском. В такие минуты становилось страшно: здесь он должен думать
только на русском. Это - закон.
Лосев надеялся, что после войны он станет литератором. Что ж, его
мечты, пожалуй, сбылись. Он - журналист. Да еще русский журналист. Нет, он
разведчик. Если прикажут, он завтра станет слесарем, токарем по металлу или
по дереву, водопроводчиком, электриком, матросом на корабле Он справится.
Школа в Доневере многому научила. Она научила выдержке, научила смелости,
умению так маскироваться, что родная мать не опознает. Она научила и
убивать. Да, если нужно, если потребуется. Это очень противно. Что?..
Противно?.. Услышал бы Фарли. Он бы вывихнул себе челюсть от смеха. Для дела
ничего не противно, все оправдано, все дозволено. Превыше всего-задание.
Жизнь отдай, а выполни.
Да, Джордж Громашевский гордился своим мастерством, мастерством
талантливого разведчика. Проникнуть, куда прикажут, войти в доверие, стать
незаменимым, вскружить голову обаянием - он все мог.
В душе он был, как и его умерший незадолго до войны отец, артистом. Его
увлекала жизнь, переполненная опасностями и приключениями. Приятно
чувствовать себя уверенным, радостно отдавать распоряжения толковым, умным и
надежным людям, своим соратникам по борьбе. Но здесь, в России, он не был
хозяином. Тут он всего-навсего исполнитель. Сколько их здесь, исполнителей?
Этого он не знал, да и не нужно было. Каждый шаг его, незримо для него
самого, учитывается, каждый успех будет отмечен, каждый промах зачтен. Нет,
промахов не должно быть!
Подошел поезд. Пассажиров было немного. Они торопливо выходят из вагона
и спешат к трамвайной остановке. Вагон почти пустой. Проводник, зевая,
протянул руку, не глядя на Лосева, надорвал билет и вернулся на свое место.
Лосев присел на скамью, посидел немного, потом вынул папиросу и, тарахтя
коробком спичек, вышел в тамбур. Темно. Сквозь окно тамбура видны
удаляющиеся огни какого-то завода. Вспомнил: вагоноремонтный. Месяц тому
назад ездил туда, заметку писал о скоростном методе ремонта. Интересный там
народ!
Когда Фарли пригласил его и сказал, что предстоит поездка в Россию,
Джордж обрадовался. Наконец-то. Теперь он сможет хоть чем-нибудь отомстить
врагам своего отца, своим врагам. Переход границы, устройство на работу,
новые знакомства - все это позади.
С жадным любопытством присматривался Лосев к окружающему. Бывал на
фабриках и заводах, беседовал с людьми-рабочими, инженерами, служащими.
Поражался их страстности в труде. Сильные люди, простые, выносливые.
Чувствовал, что слабеет ненависть к ним. У себя в Америке он думал о них
совсем иначе. А сейчас... Иногда сам себе задавал вопрос, почему они враги
ему, Лосеву? Нет, Лосеву они не враги. Они враги другому, Джорджу
Громашевскому, а не Лосеву.
Они ворчат, в беседах поругивают неполадки, злятся. Им все мало. Каждую
минуту в этой возродившейся из пепла, подобно Фениксу, стране возникает один
дом, за час - шестьдесят, за сутки - тысяча четыреста сорок. Они недовольны.
Ежедневно вступают в строй два новых завода. В месяц - шестьдесят
производств. И среди них - гиганты. Им все мало. Иногда это вечное
недовольство выражается в злых репликах по адресу власти. Но попробуй
предложи им другую. Горло перегрызут. Иногда Лосеву хотелось бросить все и
уехать, Куда?.. Разве от Фарли укроешься?
...Стучат колеса на стыках. В такт им поскрипывает старенький вагон.
Лосеву слышится: "И-ри-на... И-ри-на..." Какое у нее было испуганное лицо
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг