ругают. Они будут нас ругать, а мы встанем так перед ними, головы опустим и
будем канючить: "Мы больше не будем!" А?
Девчонки снова переглядываются.
- Да не бойтесь вы! - убеждаю я. - Вы что, плавать не умеете? Ну
ничего, я тоже не умею. Мы далеко не полезем. Ну?
- Пошли! - Танька решительно встает. - Только мы купальники наденем,
ладно?
Они убегают в корпус.
- Чего это ты? - спрашивает Валька. - Решила похулиганить? Обещала же
вести себя тихо.
- А я и веду себя тихо. Подумаешь, распорядок этот их скучный нарушим.
И потом, я обещала вести себя тихо в смысле того, что никаких разрушений не
буду причинять. А насчет моря мы с ними не договаривались. Убирай экран,
пойдем хоть не в настоящем море поплаваем!
Валька скептически усмехается, но экран убирает.
- Как будем плавать-то? У нас купальников нету.
- Пошли, в тумбочке посмотрим. Мне кажется, там что-то еще лежало.
Но в тумбочке купальных принадлежностей мы не находим.
- Ладно, - говорю я. - Невелика беда. Обойдемся.
- Ага, обойдемся, - ворчит Валька. - Ты как хочешь, а я стесняюсь.
- Гляди, стеснительный какой! Это же здорово, искупаться в море! И
пусть оно не настоящее! Пошли.
Вчетвером идем тем же путем, что мы ходили с Валькой, пересекаем
мостик, поднимаемся на пригорочек и перед нами открывается безбрежное море.
Девчонки визжат от восторга, быстро скидывают с себя форменную одежду,
остаются в цветастых купальниках и прыгают в невысокую волну. Валька стоит,
мнется.
- Ну что? - спрашиваю я. - А навести на нас купальники слабо, что ли?
Валька сначала смотрит непонимающе, а потом улыбается, кивает. Мы раз-
деваемся до трусов и бросаемся в воду. Вода теплая-теплая! Купаемся
вдосталь, плещемся, играем в догоняшки, потом выходим на берег, обессиленно
падаем на песок. И вдруг слышим:
- Тааак. Вот, значит как мы проводим время.
Это Никита. Он возвышается над нами горой, смотрит осуждающе. Мы нехотя
встаем, выстраиваемся в шеренгу. Никита ходит вдоль шеренги и читает нам
нотацию. И такие мы, и сякие. И нехорошие, и даже больше. Да разве мы не
знаем, что в море водятся зубастые акулы, которые легко могут перекусить нас
пополам? В общем, читает нотацию он долго, просто-таки мучительно долго. Мне
это быстро наскучивает и я перебиваю его:
- Никита, а вот скажи лучше, почему этот лагерь - пионерский?
Никита недовольно морщится, молча смотрит на меня некоторое время - его
перебили на какой-то мысли, которую он очень хотел бы досказать, потом,
наконец, сосредоточивается на моем вопросе, понимает, что он совсем
невпопад, и говорит:
- Сейчас речь не об этом. Сейчас я вынужден вас наказать, чтобы впредь
не повадно было. Каждому присесть пятьдесят раз. Вот так. Начали! Раз. Два.
Три.
Смешное какое наказание. Правда, завтра ноги будут болеть со страшной
силой. Ну да ничего - купание в море этого разве не стоит? Старательно
приседаем, пыхтим, Никита считает, зорко следя за тем, чтобы мы не филонили.
Потом одеваемся, бредем под взглядом Никиты в лагерь. Я, пристаю, все-таки к
нему со своим вопросом, и как-то так получается, что мы оказываемся на
скамейке у своего корпуса вместе с ним.
- Ну откуда я знаю, почему он пионерский? - говорит Никита. -
Смотрителям так захотелось. Ностальгия, видать. Старший Смотритель старый,
ему за шестьдесят уже, видимо ему в голову и взбрело насадить тут пионерию,
тогда как во всей остальной стране давно никаких пионеров уж нет. Что? Нет,
я здесь по контракту. Меня перед выбором поставили - или служить в Чечне,
или здесь вожатым работать. Какой же дурак Чечню выберет? Тем более, что там
задаром служить надо, а здесь платят, и неплохо. Ну и оказался здесь. Скучно
тут, никаких развлечений. И не удерешь отсюда - кругом море. Вот так и живем
тут, со скуки дохнем. Братцы, у меня к вам просьба. Не ходите вы на море,
ради Бога. Неровен час утонет кто или акула слопает. Да и Смотрители
узнают - мне несдобровать. Вам-то что, полсотни раз присел и все дела, а мне
могут навредить капитально. Не портите мне нервы, ладно? Договорились? Ну
вот и хорошо. Вон, ваши, кажется идут. Ну ладно, отдыхайте. Не так уж тут и
тяжело, если разобраться. Пока, ребята.
Никита уходит, по пути потрепав по головам подходящих Витьку, Пашку,
Зойку и Маринку.
- Хороший парень, - говорю я вслух. - Добрый и мысли у него добрые.
Валька толкает меня в бок, я прикусываю язык, но уже поздно - Танька
все слышала.
- Так ты мысли можешь читать? - ахает она. - А говорила, что не можешь
ничего.
- Ну, - говорит мне Валька мысленно, - давай, выкручивайся теперь.
- Да нет, - начинаю выкручиваться я. - Не умею я мысли читать. Просто,
когда я разговариваю с человеком, у меня в голове возникает такой образ...
Ну, его мыслей, что ли. Если плохой человек, то я вижу что-нибудь такое,
нехорошее, ну, тигра, например, или там, колючую проволоку. А если хороший,
то зайчика там, или котят пушистых.
- Ааа, - тянет Танька. - А я подумала было...
Она встает, подходит к Зое и Марине, что-то говорит им.
- Уф, - вздыхаю мысленно. - Надо же так проболтаться, а?
- Да уж, - отзывается Валька. - Язык тебе пора отрезать. Я вообще не
понимаю, как ты из такой молчаливой девчонки, которой ты была вчера, вдруг
превратилась в болтушку.
- Я и сама не пойму, - говорю я. - Прорвало, наверное. Ладно ты, не
пыхти, ничего страшного не произошло. Все равно Смотритель знает про нас
гораздо больше, чем ребята.
- Ну, знает, конечно.
Тут звучит горн.
- Это что? - спрашиваю у девчонок.
- Это сигнал на полдник, - отвечает Танька.
- Ух ты! - восхищаюсь я. - Так тут еще и полдники есть? Хорошо живем!
- Только с в столовку надо строем идти, - говорит Пашка.
- Строем?! - ахаю я. - А я не умею строем. Ну вот нисколечко.
- Да ладно, - снисходительно усмехается Пашка. - Невелика премудрость.
Научишься. Надо только запомнить, что по команде "Марш" первый шаг делается
левой ногой, вот и все.
- Левой? - удивляюсь я. - Почему левой? Что у вас, пионеров, за порядки
тут такие - левой. Почему не правой?
- Ладно, пошли, - смеется Пашка. - А то не успеем.
- Я уже второй раз сегодня слышу - не успеем, не успеем, - говорю я,
пристраиваясь в хвост нашего небольшого строя. - А что, если не успеть на
полдник, то облом, да?
- Полный облом, - подтверждает Пашка. - А на полдник что-нибудь
вкусненькое дают. Банан или апельсин, например.
- Ух ты!
- А то. Ладно. В столовку шагом марш!
Я, конечно же, забываю Пашкины наставления и делаю шаг правой ногой, (я
ведь, все-таки, правша!) наступаю на пятку Вальке, который идет впереди,
Валька чуть не падает, наш строй сбивается, мы с Валькой подстраиваем ноги
под шаг, еще раз сбиваемся. В общем, так и идем до столовой, наступая друг
другу на ноги.
- Невелика премудрость, - ворчу я. - Ни фига себе. Ну вот, Валька,
опять ты ноги свои мне суешь. Держи ноги под собой!
- Чего ты! - огрызается Валька. - Ходить совсем не умеешь, что ли?
- Строем - не умею. И уметь не хочу. А ты-то где строем ходил? До моего
рождения, что ли? Фу, наконец-то пришли!
На полднике мы съедаем по прянику и выпиваем по стакану апельсинового
сока, а полагающееся каждому яблоко уносим с собой. Усаживаемся на скамейки
у футбольного поля и грызем яблоки.
- Ммм, - говорю я, упиваясь сладким соком, - вкусно. Вообще, здесь
можно жить. Пашка, ты говорил, тут муштрой достают. Что-то не видно.
- Ага, не видно, - отвечает Пашка сквозь яблоко. - Сегодня ж выходной!
Воскресенье. Вот завтра и начнется. А сегодня отдыхаем. После ужина видик
пойдем смотреть, может быть даже дискотеку устроят. Так что отдыхай пока. А
там видно будет.
- Угу, - соглашаюсь я, ищу, куда бы деть яблочный огрызок, не нахожу,
зажимаю его в кулаке. Потом выброшу, где-то здесь я видела большой
деревянный ящик для мусора.
Пашка швыряет свой огрызок в кусты, но огрызок тут же возвращается к
нему. Пашка смотрит на него как на ядовитого скорпиона, отбрасывает в
сторону, но огрызок словно привязан к его руке невидимой резинкой - вот он
снова у него в кулаке.
- Ну ладно, ну чего вы, - говорит Пашка. - И кто это забавляется?
Танька тоже швыряет огрызок и точно так же получает его обратно. Дев-
чонки хохочут. Мы с Валькой, чтобы никто не заподозрил нас, тоже
проделываем этот опыт и стараемся изобразить на лицах удивление. Все
переглядываются, пытаясь определить, кто не дает огрызкам упасть. Валька
внутренне вздыхает, косится на меня, я делаю невинное лицо, он слегка качает
головой.
- Послушайте, - говорю я, на всякий случай бросив и поймав огрызок еще
раз. - Я поняла, в чем дело. Нужно огрызки выбросить в мусорный ящик. Где-то
здесь такой есть.
- Вон там! - Маша показывает рукой.
Мы встаем, идем к ящику, избавляемся от надоевших огрызков, и
возвращаемся на скамейку. По пути Маша подходит ко мне, наклоняется к уху и
шепчет:
- Ты молодец!
Я делаю удивленное лицо, но Маша только подмигивает в ответ и отходит.
- Ох, Наташка, Наташка, - мысленно говорит Валька.
- Да ладно тебе, не пыхти, - отвечаю я. - Так жить гораздо веселее.
Сидим, болтаем ногами и беседуем.
- Марина, - говорю я, - ты одна у нас осталась.
Марина распахивает свои большие карие глаза, удивленно смотрит на меня.
- Ну да. Ты еще не показывала, как сквозь стены проходишь.
Марина с готовностью спрыгивает со скамьи. Она маленькая, худенькая и,
на мой взгляд, очень симпатичная (кстати, я удивляюсь, что Валька не
обращает на нее никакого внимания). Она оглядывается по сторонам, но,
поскольку поблизости нет никаких стен, подходит к ближайшему тополю,
растущему в ряду других вдоль футбольного поля, и просовывает руку сквозь
него. Я ахаю, подбегаю, трогаю ладонь, торчащую прямо из ствола, сам ствол.
- Да, - говорю уважительно. - Это здорово. Это даже очень здорово. А
как ты это делаешь? Это фокус, да? Я тоже хочу попробовать!
Это, и в самом деле, удивительно, потому что мы с Валькой ничего
подобного не умеем. Несколько минут я пытаюсь всунуть руку в дерево под
веселый гомон мальчишек и девчонок.
- Не выходит, - говорит Валька, колупая ногтем кору.
Марина стоит пунцовая от смущения. Я смотрю на нее с восхищением.
- Как ты это делаешь? - спрашиваю еще раз.
Марина встряхивает головой, отчего ее легкие каштановые волосы взлетают
облачком.
- Да вот, делаю как-то. А как - и сама не знаю. Точнее - знаю.. - она
умолкает, будто спохватывается, что проболталась. - Только это сложно
объяснить... В общем, я как бы выхожу в другой мир, призрачный, где есть
только земля, и никаких построек, деревьев и всего такого. Просовываю руку
сквозь призрак тополя, а вы видите, будто я просунула ее сквозь настоящий
тополь. Вот и все. Поэтому я не могу проходить сквозь землю. А сквозь стены
или еще что - легко.
- Здорово! - восхищаюсь я, а Вальке мысленно говорю, что надо бы этому
научиться. Валька в ответ кивает мне на свою руку, которую он просовывает в
доску скамьи. Я ощупываю руку - все без обмана. Я и сама проделываю то же
самое, поняв, КАК это нужно делать. И тут наше внимание привлекает Зоя. Она
всхлипывает, закрыв лицо ладонями.
- Зоя, ну что ты? - с досадой говорит Танька.
- Да, - всхлипывая, говорит Зоя, - вы вон все что-то умеете такое...
этакое, а я... У меня папа богатый, он меня сюда пристроил. Я ничего не
умею. Говорят, что он новый русский, мой папа. У него денег - куры не клюют.
Зачем он меня сюда отправил? Им с мамой некогда за мной смотреть, у них
дела, бизнес этот проклятый. Я им пыталась говорить, что все дети здесь
насильно держатся, они не верят, они пойдут, поговорят со Смотрителем, тот
навешает им лапшу на уши, они и уходят успокоенные. Еще и меня успокаивают,
дескать, все дети тут нормальные, такие же как ты, и так далее.
- Да ладно тебе! - морщится Танька.
Зоя умолкает, вытирает покрасневшие глаза платочком, а мы с Валькой
думаем, что не понимает она счастья своего - быть нормальной девчонкой.
И тут у меня появляется какое-то тревожное чувство. Боже мой! Что-то с
мамой? Нет, успокаивает меня Валька, тут что-то другое. Кто-то очень сильно
думает о нас. Или говорит о нас.
- Кто? - спрашиваю.
- Не знаю. Кто-то вон там, в том домике.
Домик этот едва виден за полем, он стоит среди берез. Этот домик новее
всех остальных, его построили недавно. Мы сидим минут пять, прислушиваясь к
волнам, исходящим оттуда.
- Там совещание, - сообщает Валька. - Про нас говорят. Подслушаем?
- Ты же знаешь, подслушивать нехорошо, - отвечаю я. - Но раз говорят о
нас, давай послушаем, ЧТО говорят.
Мы незаметно смываемся от всех остальных, увлеченных беседой о всякой
запредельной всячине вроде летающих тарелок, снежном человеке и прочем,
находим уединенную беседку, замусоренную конфетными фантиками, я по ходу
дела поднимаю вихрь из этих фантиков и отправляю их в мусорный ящик.
Усаживаемся и начинаем слушать. И смотреть, чего уж там греха таить. В
комнате трое мужчин. Они сидят в удобных мягких креслах вокруг круглого
стола, на котором возвышаются бутылка коньяку и прозрачные стаканы. Один из
них, самый старый, ему лет шестьдесят, если не больше, курит сигариллу
(кажется так называются эти тонкие сигареты из листового табака). У него
совершенно седые волосы, постриженные аккуратным ежиком. Второй, помоложе,
лет пятидесяти, с беспокойными глазами, постриженный почти наголо, так, что
на голове у него только черная поросль, морщится от табачного дыма,
почесывает покрытый недельной щетиной подбородок. Третий - тот самый
Смотритель, к которому мы сегодня ходили в лазарет, Павел Прокопьевич. Он
тоже курит, но обыкновенную сигарету. В комнате плавают клубы табачного дыма
и стоит запах дорогого коньяка. Я не знаю, отчего мы с Валькой решили, что
коньяк дорогой, но уж больно запах у него очень хороший, - значит дорогой.
- ... совершенно уникальная пара, - говорит Смотритель. - они выбили
окно в лазарете без всяких усилий, без видимого напряжения, стекло вылетело
как бы само собой, словно они тут совершенно ни при чем. И еще... Мне
неприятно об этом говорить... потому что я испытал жуткие ощущения... это
было ужасно... Но я должен сказать... Они били молотом по моему экрану...
- Как это? - старший подается вперед, нижняя губа у него отвешивается,
открывая неровные желтые зубы.
- Не знаю как им это удалось, - Смотритель яростно давит сигарету в
пепельнице, отхлебывает из стакана коньяк. - Но ощущения неприятнейшие. Я,
кажется, даже что-то закричал, что-то вроде того, чтобы они прекратили.
Впечатление такое, словно ты находишься внутри гигантского колокола в то
время, когда бьют набат. Ладно, это мои личные переживания. - Он закуривает
очередную сигарету, поигрывает серебристой зажигалкой. - Они каким-то
образом связаны с матерью. Они знают, что ее не собираются выпускать из
лечебницы. И они поставили условие - ее должны выпустить. И этот вопрос
нужно решить сегодня же, в противном случае они обещали устроить нам... как
это?.. свистопляску. Не помню точно, как выразилась девочка, но что-то в
этом роде. В подтверждение своих слов она и выбила стекло в кабинете. Я
полагаю, что слишком сильно злить их не стоит и вопрос с матерью нужно
решить. Далее. Наша методика достаточно хорошо отработана, но здесь не тот
случай - таких детей у нас еще не было. Поэтому предлагаю: поспособствовать
тому, чтобы их мать была выпущена и давление на них снизить до минимума.
- Что значит "до минимума"? - спрашивает небритый. - Вы понимаете, что
это будет означать?
- Я понимаю, что это будет означать, - отвечает Смотритель, вежливо
кивая. - Это будет означать смягчение нашей методики. Периодически злить их
нужно, без этого мы не сможем определить их истинные возможности, но делать
это нужно осторожно. Потому что я подозреваю, что их возможности
простираются далеко за пределы того, что мы с вами можем вообразить.
- Что это значит? - опять спрашивает небритый. - Они что, могут
вызывать стихийные бедствия?
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг