рошу подойти со всей ответственностью. А теперь попрошу начать чтение.
- Павел Сергеевич, - я встаю, делаю полупоклон. - Позвольте мне сыграть
Михаила так, как Я его вижу. Ну хоть раз, Павел Сергеевич. - Я унижаюсь до
заискивающего тона.
Художественный руководитель хмурится, на его широком лице написано неу-
довольствие. Целую минуту он думает, а я разглядываю его физиономию. Чем
старше человек, тем шире его лицо - это закон я вывел совсем недавно, за
кружкой пива совместно с Викентьичем. Закон справедлив для людей старше
тридцати пяти и моложе семидесяти. Вот у Павла Сергеевича лицо очень широ-
кое, очень, потому что ему за шестьдесят. Стриженый под полубокс (Бог мой,
какая древняя стрижка!), гладко выбритый седеющий шатен, вот что такое Па-
вел Сергеевич.
Труппа затихла, все ждут вердикта. Агнесса Павловна, как всегда, готова
меня защищать. Павел Сергеевич обводит взглядом притихшую труппу и говорит,
очень медленно и протяжно:
- Сейчас время экспериментов. Играйте. Посмотрим, что получится.
Всеобщий вздох восхищения. Лешка хлопает меня по плечу, а Алексей Про-
копьевич пожимает руку. Я не верю своим ушам. Краем глаза вижу Инну, сидя-
щую сбоку от меня, она старается не смотреть в мою сторону, но, судя по
всему, у нее это плохо получается: ее ресницы то и дело взлетают вверх, и в
меня почти физически ударят ее взгляд, полный нежности. От этого взгляда
меня начинает трясти, я перестаю понимать, что именно я делаю здесь, почему
я здесь, а не вместе с ней. Боже мой, что делает со мной эта женщина!
Никак не можем начать - выясняем, чья реплика первая, хотя это и так
ясно - первая реплика Инны Андреевны. Инна Андреевна очень долго ищет свою
реплику в листах, они у нее рассыпаются, окружающие бросаются их поднимать,
возникает так нужная всем заминка.
- Так! - Павел Сергеевич громко хлопает в ладоши, Инна Андреевна вздра-
гивает, снова роняет листы, Агнесса Павловна смеется, Павел Сергеевич мор-
щится. - Что у вас там, Инна Андреевна? Ну вот всегда вы так... Соберитесь,
а то мы никогда не начнем...
Инна Андреевна наконец начинает. Она произносит свои реплики механичес-
ки, монотонно, без всякого выражения - обычно она так не делает при первом
чтении. Ничего особенного не происходит - в действие вступают другие, чита-
ют, добавляют свои замечания... А я вдруг замечаю Наташу, свою бывшую жену.
Она сидит среди актеров и как-то странно посматривает на меня. Она-то что
здесь делает?!
Постепенно действие захватывает - актеры начинают вставать, ходить по
сцене, имитировать какие-то движения. Стулья исчезают со сцены, как исчеза-
ют и все лишние. Теперь все толпятся в кулисах, а на сцене присутствуют
только те, кто должен там присутствовать по ходу пьесы. Я нахожу Наташу,
пробираюсь к ней.
- Что ты здесь делаешь? - пытаюсь говорить как можно мягче, но у меня
плохо получается.
- Ты мне изменил, - вместо ответа говорит Наташа и на глаза у нее на-
вертываются слезы.
- Что такое ты говоришь? - я отвожу ее в сторону, а то на нас уже начи-
нают обращать внимание.
- Ты мне изменил, - повторяет Наташа.
- Послушай. Я тебе не муж, чтобы ты...
- Как это не муж?! Как это не муж?!
- Тише, пожалуйста, люди кругом.
- Что ты сказал? Как это ты мне не муж?! - громким шепотом говорит На-
таша. - Ты со мною еще не развелся, чтобы так говорить.
"Бедная Наташа, - думаю я. - У нее разум помутился..."
- Я не понимаю... Как это не развелся?
- Боже мой, Миша, ты меня пугаешь!
- Миша?! - это у меня разум помутился! - Ты назвала меня Мишей?
- Ах, перестань! Эти твои актерские штучки, вживание в образ и так да-
лее... Оставь их! Можешь ты поговорить со мной нормально?
- Прямо сейчас? У меня скоро выход. У нас чтение новой пьесы, ты пони-
маешь?
- Я все понимаю! - упрямо говорит Наташа. - Но мы должны поговорить!
Да, прямо сейчас!
- Хорошо, хорошо, давай говорить. Чего ты хочешь от меня?
- Ты мне изменил.
- Это я уже слышал. Что дальше?
- Дальше уже некуда! - кричит Наташа, и на нас начинают шикать. - Даль-
ше некуда! - говорит она уже тише и в глазах у нее снова появляются слезы.
- Ты не хочешь оправдаться?
- Зачем? Зачем мне оправдываться? И в чем?! Кто тебе сказал, что я из-
менил?
- Разве об этом обязательно должен кто-то сказать? Не хватало еще, что-
бы мне об этом сказали! Я это почувствовала.
- Слушай, Наташа...
- Вот! Вот! Ты уже называешь меня ее именем! Ее зовут Наташа?!
Я вдруг понимаю, что передо мной стоит не бывшая жена, а просто жена, и
зовут ее вовсе не Наташа, а Надя, и это открытие повергает меня в ужас.
- Прости, прости, - бормочу я в смятении. - Это все проклятая роль! Ну
никак не могу из нее выйти! Наденька, прошу тебя, перестань. Эта твоя мни-
тельность сведет меня с ума. Опять ты вообразила Бог весть что.
- Меня не проведешь! - Она пристально разглядывает меня, пытаясь на ли-
це увидеть доказательства того, что виной всему только ее мнительность. - Я
чувствую, - говорит она потерянно, очевидно не обнаружив этих доказатель-
ств.
- Вот как. Ты чувствуешь. Ты что - экстрасенс? Ты ясновидящая? Она
чувствует, видите ли! - Я раздражаюсь все больше от того, что она говорит
правду - я ведь действительно ей изменил. - А я вот чувствую, что у меня
скоро премьера, мне нужно учить роль, вживаться в образ, но мне не дадут!
Нет, не дадут! Меня будут допекать беспочвенными подозрениями на том осно-
вании, что, видите ли, что-то там чувствуют! Мало того, что меня мучают до-
ма, так приходят еще и в театр, и допекают здесь! Мыслимое ли дело!
Краем глаза замечаю, что каким-то непостижимым образом мы оказались на
сцене, а в кулисах сверкают восхищенные глаза...
- Послушай, Ната... Надя, - я смущаюсь от этих взглядов. - Это все не
более чем твои страхи, раздутые богатым воображением. Поверь мне, я тебе не
изменяю.
Надя всхлипывает, достает платочек, прикладывает к глазам.
- Ты меня любишь?
- Люблю, конечно люблю!
- Скажи не так!
- Как не так?
- Без раздражения. Ну пожалуйста!
- Я тебя люблю, - говорю я, пытаясь подавить раздражение. - А теперь
иди, не мешай мне.
- Поцелуй меня, - просит она.
Я целую ее в губы, мысленно воздев очи горе.
- Ну иди же!
Она уходит в одну сторону, я иду в другую, и тут на меня сваливается
аплодисмент. Аплодируют все. В кулисах я попадаю в объятия, меня тискают,
жмут руку, похлопывают по плечам, женщины оставляют у меня на щеках следы
помады.
- Николай, это было гениально! - восклицает Агнесса Павловна. - Вы нас-
тоящий актер. Браво! Браво!
А Павел Сергеевич пожимает мне руку и говорит:
- Не ожидал, не ожидал. Только почему вы решили, что я заставлю вас иг-
рать совсем по-другому? Именно так я и видел вашего героя!
Я в растерянности принимаю поздравления, и вижу, как в противоположной
кулисе так же поздравляют Наташу... Нашу Наташу, а не мою бывшую жену. Вот
как, оказывается, сходят с ума... Проклятая пьеса! Ну что же, мы славно
отыграли свой эпизод, пусть другие попробуют сыграть лучше.
Я вдруг чувствую слабость в коленках, нахожу стул, усаживаюсь, краем
уха прислушиваюсь к тому, что происходит на сцене. А там Инна Андреевна
объясняется со своим мужем. Мужа играет Григорий Самуилович. Ну еще бы,
Алексей Прокопьевич ни за что не согласился бы на такую роль - роль обману-
того мужа, он предпочел вообще не участвовать в спектакле, и Григорию Саму-
иловичу ничего не оставалось делать. В принципе, и он мог отказаться, но не
устоял перед обаянием Агнессы Павловны, которая сказала ему своим неподра-
жаемым голосом: "Гриша, голубчик, ну что вы? Вам эта роль очень к лицу. Не
подумайте плохого, голубчик, это же только роль!" И он стал играть.
Я подхожу поближе, посмотреть как играет Инна Андреевна. Она играет ве-
ликолепно, и если бы не измятые и потрепанные листки пьесы в руках, в кото-
рые она, впрочем, и не заглядывает, можно подумать, что она на самом деле
объясняется с мужем. Она краснеет, смущается, мнет листки, негодует, возму-
щается... Она просто прекрасна! Я смотрю на нее, открыв рот. Вот именно та-
кую женщину я и мог полюбить! Настоящая, живая женщина, а не такая, которая
уже при рождении понимает, что никакой любви нет на свете, есть только
секс, инстинкт продолжения рода и желание жить богато. Инна Андреевна спо-
собна краснеть и долго корить себя за неблаговидный поступок, она живет, а
не существует от постели к постели...
Она не замечает моего взгляда, она играет свою роль, и я понимаю, что
никакая это не роль, точно так же, как было у меня в моей сцене... И я
счастлив от того, что меня любит ТАКАЯ женщина. Нет, нет, только любовь
имеет значение. Счастье - в любви. Даже не тогда, когда тебя любят, а когда
ТЫ любишь. Одно это уже счастье, а если предмет твоей любви еще и любит те-
бя в ответ, это вообще нечто такое...
Чем плох театр? Тем, что приходится говорить громко, так, чтобы тебя
слышали зрители из последних рядов, и не только слышали, но и понимали, ЧТО
ты говоришь. Ты не можешь бормотать себе под нос, шептать и говорить нев-
нятно - каждое слово должно быть произнесено громко и отчетливо. В жизни
никто так не разговаривает. Поэтому театр плох своей театральностью - когда
надо шептать - мы говорим, когда надо говорить - мы кричим, ну, а уж когда
надо кричать, мы лезем из кожи вон и брызги слюны долетают до пятого ряда.
Чем хорош театр? Тем, что он объединяет совершенно невозможных, неверо-
ятных людей, немного сумасшедших, не от мира сего. Тем, что твое сумасшест-
вие никому не бросается в глаза - считается, что ты вжился в роль, перевоп-
лотился и уже не играешь, а живешь на сцене. Тем, что тебя тянет и тянет
приходить сюда, в здание театра, даже тогда, когда твое присутствие здесь
совсем не обязательно. Тем, что вся твоя жизнь - здесь, а не там, в убогой
квартирке в восемнадцать квадратных метров, снятой за тысячу рублей в ме-
сяц.
Ничего страшного не произошло, я имею в виду чтение пьесы всем соста-
вом. Никто не свихнулся, не преставился и не прыгнул с крыши (подозреваю,
что этот прыжок оставлен мне, но тут уж мы поборемся!). Кажется жизнь вошла
в колею, тем более, что Павел Сергеевич прочитал эту пресловутую пьесу на
самом деле и не нашел в ней ничего сверхестественного. Другое дело я и Ин-
на. Я люблю ее и там, и здесь, и от этой удвоенной любви мне так хорошо,
что я на многое не обращаю внимания. Я не обращаю внимания, на то, что Инна
и не думает уйти от мужа, на то, что нам приходится прятаться и скрываться
( а зачем, собственно, если и так все про нас давно уже знают?), на то, что
любовь украдкой унизительна и аморальна, на то, что я для Инны не более чем
очередной любовник, не знаю, какой по счету. В слове "любовник" мне чудится
что-то унизительное, хотя многие склонны видеть в нем совсем другой смысл и
даже потешаются тайно или явно над обманутыми мужьями. Но заговаривать об
этом с Инной я не хочу, у меня просто нет на это времени, да я и знаю, что
у нее тут же начнется мигрень и никакого разговора не получится.
После объяснения с мужем Инна избегает меня, во всяком случае, мне так
кажется. По отношению ко мне муж не предпринял никаких действий, хотя я и
опасался встречи с ним. Не потому, что боялся его, а потому, что боялся
объяснений. Оправданием моего поступка может служить только любовь, и для
меня этого достаточно, но для мужа, конечно это не аргумент, хотя я никак
не могу понять - почему.
А моя Надя? Она пришла в театр и устроила мне сцену на виду у всех -
мыслимое ли дело! И ведь мы на самом деле с ней не разведены... Или разве-
дены? Наверное нет, развод я бы запомнил. Но мы давно не живем вместе, ка-
кое она имеет право ревновать меня? Значит, я не свободный человек? Она
спрашивала - люблю ли я ее и я был вынужден солгать. Дурдом... Вся жизнь -
дурдом, как сказал Петька.
Я слоняюсь по театру, стараясь не подходить к гримерной Анны Макаровны,
но меня так и тянет туда, и, чем дольше я хожу, тем сильнее эта безумная
тяга. Хоть бы Петька появился, что ли! А что я жду? Вон Викентьич с Сашкой,
сейчас схожу в магазин, деньги у меня есть, наберу пива на троих и все. Так
я и делаю, и, когда возвращаюсь в театр, в дверях сталкиваюсь с Анной.
Сердце стукает так, как будто это его последний стук на долгую оставшуюся
жизнь.
- Мишенька? - Анна останавливается, беспомощно смотрит на меня. - А я
ухожу.
- Вот как? - глухо говорю я. - Совсем?
- Совсем, - она смущается, порывается что-то сказать, но не говорит.
- Анна Макаровна, - я растерянно заглядываю ей в глаза. - Как же так -
совсем? И я сегодня вас больше не увижу?
- Да, Мишенька, совсем.
Мы стоим перед дверью и лепечем как подростки на первом свидании.
- Ну что ж, совсем так совсем. До завтра Анна Макаровна.
- Вы обиделись на меня, Мишенька?
- Что вы, как можно? - бормочу я. - Ничуть не обиделся. - А самого раз-
бирает такая досада, что хоть плачь. Вот уйдет она сейчас, я возьму и напь-
юсь. Пакет с бутылками звякакет. - Анна Макаровна, а хотите пива?!
- Пива?!
- Да. Вы пьете пиво?
- Я... Я... Пиво? Я пью пиво. Оно... Оно полезное...
- Ну так пойдемте!
- Что вы, куда?
- В театр. Я хочу выпить с вами пива!
- Боже мой! - она весело смеется. - Пива? А отчего бы и нет?
И мы идем в театр, я увлекаю ее в нашу с Петькой гримуборную, она пос-
лушно идет и в глазах ее прыгают бесенята.
- С ума сойти! - Анна оглядывает комнату, наполовину обклеенную афиша-
ми, а наполовину - различными пивными этикетками. - И все это вы пили?!
- Пил. Это Петька у нас увлекается этикетками.
- У вас здесь уютно.
- Правда? Вот уж не думал, что вы найдете наш закуток уютным.
Я помогаю ей снять пальто, меня так и подмывает обнять ее, развернуть к
себе лицом, но что-то удерживает. Я начинаю суетиться, открываю бутылки,
распечатываю чипсы.
- Вообще-то пиво - напиток для мужчин, - говорю я.
- Вот как? Почему?
- Потому что женщины совсем не разбираются в пиве.
- Совсем?
- Ну, возможны исключения, конечно. Вот вы. Как вы думаете, вы разбира-
етесь в пиве?
- Нет, - она смеется, запрокидывает голову, а у меня пересыхает во рту
от вида ее шеи.
- Вот видите!
- Но, может быть это от того, что я выпила гораздо меньше этого, - она
обводит рукой стену с этикетками.
- Может быть. Но поверьте, я знаю женщин, которые выпили гораздо боль-
ше, но, тем не менее, совершенно не разбираются в пиве. Вкусно?
- Вкусно? Вот уж не думала, что к пиву можно применить это слово. Не
думаю, что это вкусно. Я предпочитаю полусладкие вина, - она улыбается. -
Но пиво, конечно же, тоже пью, правда редко.
- Анна Макаровна, - говорю я, смелея от выпитого.
- Да, Мишенька? - она перестает улыбаться.
- Анна Макаровна, я вас люблю.
- Я знаю, Мишенька, - мягко говорит она, глядя на меня с нежностью. - И
я вас люблю.
Я бросаюсь перед ней на колени, целую руки.
- Нет-нет, - шепчет она, пытаясь отобрать руки. - Не сейчас... И не
здесь...
- А когда... И где? - бормочу я в исступлении.
- Потом, потом... Не сейчас... Мишенька, прошу вас!
Я слышу в ее голосе твердость, отпускаю руки, беру пластиковый стакан-
чик, наливаю себе. Она отпила совсем немного, два глотка, не более. Мы си-
дим еще минут двадцать, и разговор совсем не клеится, и я чувствую острое
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг