почесывать за ухом и приручать. И я млею как дурак, от ее прикосновений, от
ее близкого дыхания, от того, что вижу ее, а она... Да она же ни в чем не
виновата! Быть может ей так же трудно открыть тебе свое чувство, как и тебе
свое. А там, в пьесе, все происходит вроде бы как по сюжету, там можно сво-
бодно плыть по течению и любить Мишеньку, поскольку автор так написал...
Может быть так и есть? Это успокаивает немного, но потом бес снова начинает
нашептывать на ухо всякую чушь, заводит меня в обратном направлении, и я
опять распаляюсь от обиды и воспаленного самолюбия отвергнутого любовника.
Вот оно, страдание, вот оно, то чувство, без которого не бывает любви.
Я страдаю и мучаюсь от ревности к самому себе, терзаю свою душу... И тут в
голову приходит такая ужасная мысль, что я останавливаюсь, словно стукаясь
о стену, и стою, тупо глядя перед собой, ужасаясь и дрожа. Нет. Нет! Нет!!!
Об этом даже и думать нельзя! Это ужасно, это страшно! Это... Мне приходит
мысль убить Мишеньку! Забраться на крышу и выполнить его (и мое тоже!) же-
лание прыгнуть вниз. Господи, зачем ты внушил мне эту мысль? Ведь не может
же быть так, чтобы тебе эта мысль была угодна! Господи, какое тебе дело до
театральных пьес и их героев? Какое тебе дело до презренных лицедеев, игра-
ющих роли в этих пьесах?
Я стою, оглушенный и потерянный, постепенно приходя в себя. Зачем ты
впутываешь в это дело Господа? Он тут совершенно ни при чем. В твою, в твою
голову пришла мысль, ты и отвечай. Вот нечего больше делать Господу, как
сидеть и внушать всякие мысли третьеразрядному актеришке! Ты родил эту
мысль, это в твоей голове произошли таинственные химические реакции, следс-
твием которых и стала эта ужасная мысль. Убить Мишеньку! Это ж надо! Верши-
тель судеб нашелся! Тварь дрожащая или право имею? Раскольников недоделан-
ный!
Я встряхиваю головой, чувствую, что она пухнет от всего происшедшего и
начинает болеть. Головной боли мне только не хватало! Все что угодно стерп-
лю, кроме головной боли. Ну, разве что еще зубной. Терпеть не могу, когда
болит голова! Назад. Надо идти назад, и, пока боль не расколола голову по-
полам, попросить таблетку у Агнессы Павловны, у нее всегда есть с собой
анальгин или пятисложка. Я оглядываюсь и с трудом соображаю, куда это меня
занесло. Я шел наугад, совершенно не отмечая в сознании пройденный путь.
Да, здесь где-то есть аптека, можно зайти и купить таблеток, но в кошельке
всего несколько мелких монеток, в общей сложности на рубль, а анальгин уж
наверное стоит дороже. Мимо, мимо, в театр, к Агнессе Павловне, лечить го-
лову!
Агнесса Павловна тут же ставит всех с ног на голову, и вот уже кто-то
бежит намочить полотенце холодной водой, кто-то бежит за водой кипяченой -
запить таблетку, меня укладывают на кушетку в одной из многочисленных теат-
ральных комнатушек, обвязывают голову мокрым полотенцем, дают таблетку,
поддерживают голову, словом хлопочут как могут. Вот за что я и люблю наших
женщин - умереть не дадут, хоть бы и с похмелья. Агнесса Павловна распоря-
жается, и в глазах такая материнская любовь. Я нахожу ее руку, с благодар-
ностью пожимаю.
- Спасибо вам огромное, дорогая Агнесса Павловна, - говорю с чувством.
- Ну что вы, голубчик, какие благодарности. Не стоит.
Она отворачивается.
- Зоенька, вы приглядите за Николашей, пусть он отдохнет.
- Конечно, Агнесса Павловна, - радостно отзывается Зоенька.
Еще бы ей не радоваться, сейчас меня оставят наедине с ней и она начнет
приставать ко мне с разговорами. И нас оставляют наедине, и Зоенька по пра-
ву остается меня опекать, хотя опекать меня - совершенно излишне, но Агнес-
са Павловна велели, ослушаться - не моги.
- Коля! - говорит Зоя свистящим шепотом. - Я читала пьесу.
- Ммм? - мычу я. Глаза у меня страдальчески закрыты.
- Да! - выдыхает Зоя. - Я прочитала две сцены. Нет, даже три.
- Ммм?
- Да, только я не понимаю, из-за чего такой сыр-бор разгорелся.
- Ммм?
- Пьеса как пьеса, ничего интересного.
- Вы играли в ней?
- Коля, как я могла в ней играть, когда она еще не утверждена к поста-
новке?!
Я открываю глаза, с интересом смотрю на Зою. У нее немного разочарован-
ное лицо. Красивая девушка, и фигура отличная, и ноги, и все остальное.
Просто даже очень красивая девушка, и макияж у нее наложен правильно, зря я
говорил, что она кладет его тоннами, неправда это, вовсе не тоннами, сло-
вом, всем хорошая девушка, но в пьесе она не играла...
- Коля, я не понимаю, что все так носятся с этой пьесой? Что в ней та-
кого?
- Зоя, да я тоже не понимаю, - вру я. - Помните как у Твена: "они раз-
дули этот банальный случай, а простаки подхватили их крик"?
Зоя не помнит, как там у Твена, она вряд ли знает, кто такой Твен вооб-
ще.
- Да вы не огорчайтесь, Зоя, - говорю я как можно мягче.
- Опять ты на "вы"... - вот теперь Зоя огорчена. Ей хочется, чтобы я
был с ней на "ты".
- Не огорчайся, Зоя, - говорю я, вспоминаю, как мы однажды пили с ней
на брудершафт ("чтобы перейти на ты и стать ближе друг к другу"), и как
после этого я поцеловал ее во влажные холодные губы. Зоя проявляет ко мне
повышенное внимание, и вовсе не потому, что я для нее - объект для брачных
уз, она еще достаточно молода и у нее еще не все потеряно в плане поимки
богатого жениха... Впрочем, я не знаю. Может быть и поэтому... Чужая душа -
потемки, а женская душа - полный мрак.
- Да нет, просто как-то обидно, - задумчиво говорит Зоя, разглядывая
какую-то точку на моем лице. - Все крутятся вокруг этой пьесы, делают мно-
гозначительные лица, понимают друг друга, перешептываются, а я - как дура!
У нее на глаза навертываются слезы.
- Ну что ты, Зоя, что ты, - я накрываю ее ладонь своей. - Вздор какой.
- И ничего не вздор! Наверное я не театральное существо, вот. Не из
этого мира.
- А из какого же?
- Не из этого. Из мира денег и прагматизма.
Я приподнимаюсь на локте.
- Вот как?
- Да, - она достает платочек, промокает глаза. - Наверное мне не следо-
вало идти в театральное. Сидела бы сейчас в какой-нибудь фирме...
- Ну что ты говоришь, Зоя, ты прекрасная актриса.
- Правда? - слезы у нее мгновенно высыхают, она шмыгает носом и ждет
продолжения.
- Конечно правда, - подтверждаю я. - Как вы играли в "Бесприданнице",
тогда вас сама Агнесса Павловна похвалила. Помните?
Зоя радостно кивает. Она, конечно же, помнит это. Я не кривлю душой,
Зоя и впрямь неплохая актриса. Ну что поделаешь, если эта новая дьявольская
пьеса ее не захватила и не увлекла? Так бывает, и нечего огорчаться.
- Спасибо, Коля.
- Ну что ты, не стоит. Знаешь, я вот поговорил с тобой и мне стало лег-
че, - говорю я, и это снова правда - головная боль почти прошла.
- Мне тоже стало легче, - улыбается Зоя, потом наклоняется и целует ме-
ня в плохо выбритую щеку. - Спасибо тебе, Коля, ты замечательный парень.
"Не все так считают", - вспоминая бывшую жену, думаю я.
- Коля! - говорит Зоя с придыханием. - Наташка видела тебя выходящим от
Инны...
"Вот, - думаю я с тоской. - Вот и началось самое главное."
- Пустяки, - говорю как можно равнодушнее. - Она попросила открутить
какую-то крышку, на какой-то баночке, ее заело. Я открутил. Вот и все.
- Слухи пойдут, - Зоя немного разочарована, словно ожидала, что я расс-
кажу ей всю правду.
- Да, жалко, - отвечаю я. - Было бы хоть за что, а то так, по пустякам.
Ладно, знаешь, у меня голова совсем прошла. Я пойду. Спасибо тебе за учас-
тие.
- Ну что ты, не за что.
Голова у меня и правда прошла. Как говорит в таких случаях Лешка, голо-
ва прошла, можно и по пиву. Но Лешки где-то нет и никто его не видел. Зато
мне попадаются Викентьич с Сашкой. Несмотря на мои отнекивания и заверения
в полном отсутствии денег, меня увлекают под лестницу и вручают бутылку пи-
ва. Сидим, пьем пиво, лениво перекидываемся фразами.
- Ну что, Коля, - спрашивает Викентьич, - как там ваша пьеса?
- Пьеса живет, действует и дает экономический эффект, - острю я. Сашка
хмыкает в бутылку, Викентьич улыбается, показывая отсутствующий зуб.
- Это хорошо, - говорит он. - А то боялись все - как бы кто еще не
преставился.
- Викентьич, а ты не читал? - интересуется Сашка.
- Нет. Успею еще. Не люблю я это дело.
- Какое? - спрашиваем хором мы с Сашкой.
- А вот это - пьесы читать. Потом смотришь ее на сцене и думаешь - мама
родная и то ее не узнает. На бумаге - одно, на сцене - совсем другое. Бед-
ные авторы, мне их всегда жалко. Даже Чехова жалко, Гоголя.
- Это почему?
- А потому. Ты вникай, как сейчас пьесы эти ставят. Вот скажем, "Реви-
зор". Хлестаков в широченных штанах с накладными карманами, кроссовках
"Найк" и ветровке "Адидас". Каково? Или Гамлет в свитере. Ну не может Гам-
лет петь свой знаменитый монолог под гитару. Я, конечно, мужик уже старый,
прямо скажем, консервативный, может поэтому меня и коробит от таких поста-
новок.
- Меня тоже коробит, - поддерживаю я его.
- А мне по барабану, - равнодушно говорит Сашка. - Я эти пьесы и не
смотрю вовсе.
- Да я тоже не смотрю, - соглашается Викентьич. Он медленно достает
пачку "Примы", обстоятельно разминает сигарету, со вкусом прикуривает, со
вкусом выпускает дым. Мы с Сашкой, некурящие, завороженно смотрим за этим
незамысловатым ритуалом. - Где их смотреть-то?
Мы с Сашкой смеемся. Действительно, где их смотреть-то? В нашем театре
такое шоу не увидишь, а в Москву на премьеры мы не ездим по той причине,
что у нас денег нету - мы все пускаем на пиво. Это Лешка так говорит и он
недалек от истины. Тут и появляется Лешка, легок на помине, деловито зани-
мает у Викентьича денег и бежит в магазин за пивом. Через четверть часа мы
пьем холодное пиво уже вчетвером.
Когда я оказываюсь в театре один, меня как магнитом тянет к двери гри-
мерной Анны Макаровны. Это после того, что там произошло. Забыть такое мне
не под силу, эта сцена стоит у меня перед глазами и днем и ночью. Днем я ни
на чем не могу сосредоточиться, ночью не могу уснуть, а когда засыпаю, вижу
во сне ее, податливую, обмякшую, доступную, вижу, как сползает с нее это
воздушно-солнечное платье, обнажая ее плечи, грудь... И ее шепот колоколом
бьет у меня в голове:
- Мишенька, Мишенька, милый мой...
Что же произошло тогда? Почему она так резко отстранилась от меня? Ни-
колай... Откуда выплыло это имя? Это персонаж пьесы, которого я играю. При-
чем здесь он? Насколько я знаю, у него с Инной Андреевной ничего не получа-
ется, хотя он и влюблен в нее по уши... А у меня? У меня получается?
Пять раз прохожу мимо двери, пять раз останавливаюсь, рука поднимается
и опускается. Никак не решусь постучать... Ну почему, почему я такой зас-
тенчивый? Это нынче совсем не в моде. Нет, с любой другой девушкой я вел бы
себя совсем не так (я замечаю, что почти назвал Анну девушкой! Ну и что?
Если она девушка и есть?!), совсем не так. Что же, у меня не было опыта об-
щения с девушками, что ли? Сколько угодно! Но в тех случаях не было любви,
совсем никакой, потому и поцелуи не казались столь обжигающими, желанными,
сердце не стучало так, пытаясь выплеснуть кровь наружу.
Но угораздило же меня влюбиться! Если верны слухи, Анне около шестиде-
сяти... Ну и что? Когда ты целовал ее шею и грудь, ты разве видел на этой
груди столь преклонный возраст? Упругая молодая кожа, вот чего касались
твои губы. И забудь про возраст! Это все вздор! Нашел о чем думать!
В который раз останавливаюсь перед дверью. А, будь что будет! Решитель-
но поднимаю руку и громко стучу, а в уголке сознания вспыхивает мысль: "Что
же я делаю!?" Дверь распахивается сразу, словно Анна ждала, положив руку на
ручку, мгновение, и я вижу ее всю - в легком приталенном платье... Какая у
нее тонкая талия!
- Здравствуйте, Анна Макаровна, - говорю я глухим голосом. Ее глаза
распахиваются и у меня начинает кружиться голова. - Я пришел поговорить.
Она покорно отступает, пропуская меня, закрывает дверь и я слышу, как
поворачивается ключ в замке.
- Вы... Вы... - она смотрит на меня беспомощно, опустив руки, я медлен-
но приближаюсь к ней и с каждым сантиметром мне все труднее дышать. - Кто
вы?
Да, как все запуталось. Она спрашивает, кто я. А кто она?
- Я - Миша, - говорю с замиранием сердца. - А вы?..
Она качает головой, смотрит на меня, Меня притягивает этот взгляд, я
приближаю свои глаза к ее глазам, они становятся большими, поглощают меня
всего... Она оказывается в моих объятиях, я снова обнимаю ее, покрываю по-
целуями лицо, шею, платье опять легко подается, сползает... Еще немного и
она оказывается в моих руках обнаженная, что-то лихорадочно шепчет. Что она
шепчет?
- Мишенька, проснитесь, Мишенька... Нет... Нет... Не просыпайтесь, умо-
ляю вас! Не просыпайтесь! Ни в коем случае не просыпайтесь! Что вы делаете
со мной? Боже, что вы делаете со мной?
- Я люблю вас! - выдыхаю я и внутренне сжимаюсь.
- И я, и я люблю вас! - Она помогает мне раздеться, рвет пуговицы на
рубашке, я рывком сбрасываю все, что-то трещит, рвется, но не до этого, не
до этого! Мы падаем на кушетку и я начинаю целовать ее всю. О, какая она
вкусная! Она извивается в моих руках, срывающимся голосом шепчет:
- Иди же ко мне! Иди ко мне!
И мы оказываемся рядом на кушетке, вместе... И так близко-близко...
Нет, не прав Петька, в жизни имеет значение только любовь! Все осталь-
ное - прах, тлен и суета. Она замужем. Она сама мне сказала. Значит слухи
верны. Муж ее очень любит, и бросать его она не хочет. "Об этом страшно да-
же подумать, Мишенька!" И что же, она будет твоей любовницей? А что тебя не
устраивает? Любовь урывками, с оглядкой? Ну что же делать. Раз она не может
бросить мужа, значит будет любить тебя в промежутках между репетициями и
спектаклями.
Урвать у этой злобной, гримасничающей жизни маленький кусочек
счастья...
Новость - пьесу утвердили к постановке. Назначили дату премьеры. Расп-
ределили роли. Мне, как я и ожидал, досталась роль Николая. Сегодня первое
чтение в лицах - собираемся на сцене, рассаживаемся и читаем как первоклаш-
ки, без чувства, без толку, без расстановки. Но шутка ли - пьеса-то не
простая! Пьесу все называют дьявольской, да так оно и есть на самом деле.
Я, например, уже не понимаю, как меня зовут - Михаил или Николай. Я не по-
нимаю, как зовут мою любимую - Инна или Анна, не понимаю, с кем я пью пиво
- с Петром или Алексеем. И произошло это смешение тогда, когда я начал чи-
тать пьесу в одиночку, а что будет, если мы соберемся все вместе и начнем
разыгрывать ее в лицах? Вот от этого-то и присутствует всеобщее небывалое
возбуждение, этакий мандраж, все бегают, суетятся, совершают ненужные те-
лодвижения, тратят лишнюю энергию.
Даже меня заразили волнением - я тоже бегаю, не могу сидеть на месте и
путаюсь сам у себя под ногами. И вот наконец-то чтение началось. Весь сос-
тав труппы на сцене, даже те, кто в этом спектакле занят не будет. Действу-
ющие лица сидят на стульях, держат в руках текст пьесы, остальные толпятся
в кулисах, особо любопытные вертятся тут же, чем вызывают повышенное неудо-
вольствие Павла Сергеевича, который периодически выходит из себя, свирепеет
и разгоняет любопытных, но не более чем на десять секунд, поскольку они тут
же возвращаются. В конце концов он плюет, машет рукой и любопытные получают
возможность присутствовать на сцене на законных основаниях. Наконец Павел
Сергеевич требует тишины и держит речь.
- Товарищи! - презрительная улыбка на устах Агнессы Павловны. Павел
Сергеевич замечает эту улыбку. - Господа! - Агнесса Павловна улыбается еще
более презрительно. Павел Сергеевич отворачивается от нее. - Наша труппа
будет давать новую пьесу. Текст вам всем роздан и вы ознакомились. Кто не
ознакомился, пусть пеняет на себя. Пьеса хорошая, думаю, что каждый имел
случай в этом убедиться. Чтобы сразу развеять сомнения, скажу, что лично я
эту пьесу читал. Да, читал, и попрошу вас не смотреть на меня так! Очень
хорошая пьеса, жизненная. Каждый уже знает, кому какая досталась роль. Поп-
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг