На следующий день, войдя в здание театра, первым делом замечаю Инну
Андреевну. Мне кажется, она ждет меня, потому что она бросается мне навс-
тречу, лицо у нее взволнованное и прекрасное.
- Коленька, мне необходимо с вами поговорить.
Она берет меня за руку, рука ее холодна и дрожит, ведет к себе в гри-
мерную, усаживает на стул, взволнованно ломает руки, смотрит с отчаянием.
- Да что же случилось, Инна Андреевна?
- Коленька, я начала читать пьесу!
- Вы?! Пьесу? Боже мой, зачем же?
- Как же зачем? Как же зачем? - Инна Андреевна наконец усаживается нап-
ротив меня на вращающийся стул. - Ведь ее надо было прочитать! Вот я и на-
чала.
- И что же? - в горле у меня сухо как в пустыне.
- И что же? - повторяет она и смотрит на меня безумными серо-голубыми
глазами. - Вы еще спрашиваете! Я... Вы... Мы... - она беспомощно умолкает,
смотрит на меня с ужасом.
Я понимаю, ЧТО она пережила, это взводит меня как тетиву в арбалете, я
весь напрягаюсь.
- Инна Андреевна, что же вы так переполошились? Ведь это же только пь-
еса.
- Пьеса... - повторяет она и мне кажется, что в ее взгляде мелькает ра-
зочарование. - Да, вы правы, пожалуй. Это только пьеса.
Господи, зачем, ну зачем я это сказал?! Но сказанного уже не вернуть...
Вот черт! Исправляй! Говори что-нибудь! Ну же! Ну! Но язык не повинуется
мне, в присутствии Инны Андреевны я всегда терялся, а теперь и подавно.
- Простите, Коленька, - говорит она сухо. - Я сама не знаю, что со мной
произошло. Мне казалось, что... - она умолкает, словно ждет чего-то. Ну же!
Ну!
- Инна Андреевна, - я с трудом шевелю непослушными губами, - Инна Анд-
реевна... - Что происходит со мной дальше, я не понимаю, но каким-то непо-
нятным образом я оказываюсь перед ней на коленях, целую ее руку, бормочу
что-то бессвязное. А она вдруг запускает пальца мне в волосы, теребит их и
я теряю контроль над собой.
- Инна, Инна, я люблю тебя, - бормочу я в ее руку, надеясь, что она не
услышит, не разберет мой лепет, но она слышит, потому что вздрагивает и
убирает руку.
Я вскакиваю в полном замешательстве.
- Нет-нет! Инна Андреевна! Вам показалось! Я этого не говорил! Что вы,
как можно!
Пятясь, я подбираюсь к двери, нашариваю ручку, а вижу только ее широко
распахнутые глаза, глаза, в которых так хорошо и сладко сгинуть навсегда...
Вылетаю из гримерной, хватаю ртом воздух, несусь куда-то, не разбирая
дороги. Прихожу в себя где-то на лестнице, недалеко от склада, иду туда,
долго не могу отпереть дверь, наконец пробираюсь внутрь...
Да, видимо я совсем несовременен. Чего, собственно, я боюсь? Почему я
не могу открыть ей свое чувство? Потому что сам еще в нем не уверен? Ерун-
да! Разве можно быть неуверенным, если ее присутствие ТАК на меня действу-
ет? Подумаешь, действует, просто она обладает сильным женским магнетизмом,
в ее присутствии любой мужчина теряется, даже Алексей Прокопьевич, старый
женский сердцеед, которого никак не заподозришь в застенчивости.
Я закрываю глаза и вижу перед собой ее. Боже, как же она прекрасна! Она
идеальна! У нее чудный бархатный голос семнадцатилетней девочки, естествен-
ные светлые вьющиеся волосы, лучистые глаза. Она почти не пользуется косме-
тикой, в отличие от наших записных красавиц Зои и Наташи, которые наклады-
вают на лицо тонны грима, даром что моложе Инны в два раза, если не больше.
Да, приятель, похоже что ты ее любишь. Но, полноте, любовь ли это? Может
быть это просто страсть? Ну ты сказал! Любовь и страсть - разве можно их
разделять? Что за любовь без страсти, и что за страсть без любви?
Краем сознания улавливаю движение, кто-то пробирается сквозь завалы
старых декораций, чертыхается. Это Лешка. В руках у него пакет, который
позвякивет пивом.
- Здорово, - говорит Лешка, подозрительно оглядывая меня. - Ты что, за-
болел? На тебе лица нет.
- Да, пожалуй, заболел, - отвечаю я, пытаясь задержать ускользающий об-
раз любимой.
- Тогда надо выпить! - убежденно заявляет Лешка. - От твоей болезни ле-
карство одно - алкоголь.
- Ну вот еще! Что ты знаешь о моей болезни?
- Брось, старик, - морщится Лешка. - Это видно невооруженным глазом. И
потом, я ведь читал пьесу.
- Ну и что?! Какое отношение имеет эта чертова пьеса к моей жизни?
- Эх, старик, ты не хуже меня знаешь, какое.
- А я вчера второй раз начал читать, - пытаюсь перевести разговор на
менее щекотливую тему. - После того как тебе позвонил.
- Ну?!
- Да. И теперь не знаю где я - в пьесе или в жизни.
- Как меня зовут? - неожиданно спрашивает Лешка.
- Ты что, забыл? - я пытаюсь улыбнуться деревянными губами.
- Я-то не забыл! А вот ты?
- Алексей, - говорю я обиженно.
- Ну вот, - Лешка опрокидывает бутылку, булькает пивом. - Значит ты в
жизни. В пьесе меня зовут Петром.
- Да ну?
- Вот тебе и ну. А тебя как зовут?
- Слушай, а тебе не кажется, что наш разговор напоминает беседу в дур-
доме?
- Кажется, - соглашается Лешка. - Вся жизнь - дурдом. Ты разве в этом
еще не убедился?
- Николай, - говорю я.
- Правильно, - отзывается Лешка. - Вот видишь, никакой это не дурдом, а
простое выяснение нашего нахождения. И никакая это не пьеса. Вот и все. Си-
ди, спокойно пей пиво.
- Я и пью.
- Твое здоровье, - мы шутовски чокаемся бутылками. - Твое ДУШЕВНОЕ здо-
ровье, - добавляет Лешка и мы ржем как сумасшедшие.
Театр напоминает театр перед премьерой. Всеобщее возбуждение. То и дело
кто-нибудь объявляет, что он (она) начал (начала) читать пьесу. Вокруг сра-
зу собирается кружок любопытных, слушают разинув рты. Скорее всего - врут
напропалую, но как проверишь, если я сам не знаю сюжета? Масла в огонь под-
ливает весть о том, что Костик умер своей смертью, что его не отравили.
Сердечная недостаточность, вот вам. Вот и думайте, связано это с пьесой или
не связано. Все поголовно склонны думать, что связано, еще как. Оказывается
в пьесе есть персонаж, покончивший жизнь самоубийством. И знаете каким спо-
собом этот персонаж сводит счеты с жизнью? Он забирается на крышу театра и
прыгает вниз!
Когда я услышал это, во мне все оборвалось, упало и покатилось. Но по-
том я немного подумал и решил, что все это бред. Ну какое отношение Костик
имел к нашей труппе? Никакого, собственно. Он был охранником, сидел в своей
каморке или торчал в вестибюле, никто не замечал за ним наклонностей к ак-
терскому ремеслу. Мог ли он кого-то играть в пьесе? Нет, братцы, его смерть
- чистое совпадение!
Кстати, кто это там прыгает с крыши? А Бог его знает. Не прописано в
пьесе. Вот тебе и на! Это что же получается, прыгнуть может всякий, в том
числе и я?! Ладно, успокойся. Сказано же - не прописано, что прыгаешь ты.
Как же, успокоишься здесь! А кто не далее как вчера едва не сиганул с этой
самой крыши? А ты не бери Инну за руку, и не захочется на крыше оказаться.
Я и так не беру, это она всегда берет меня за руку, как я могу осмелиться
взять ее. Инна... Инна... О, наваждение!
Куда бы я ни пошел, что бы я ни делал, о чем бы не думал, всюду ее об-
раз, ее глаза, ее руки, ее фигура, ее походка. Она повсюду, она со мной,
она здесь, в сердце. Что имеет значение в этой жизни, которую Лешка обозвал
дурдомом? Любовь. Только любовь имеет значение, все остальное - хлам. Да,
да, я могу так говорить, более того, я могу отстаивать это утверждение хоть
перед кем, где угодно и когда угодно. Вот перед Лешкой, например. Опять же,
за кружкой пива. Мы сидим с ним все в том же закутке на складе, вдали от
лишних глаз.
- Нет, старик, - возражает Лешка. - Любовь любовью, а деньги тоже имеют
значение.
- Деньги?
- Да, дорогой, деньги. Куда твоя любовь без денег?
- Как куда?
- Не прикидывайся, ты прекрасно понимаешь, что я имею в виду. С милым
рай и в шалаше, я знаю, наслышан. Месяц рай, два месяца рай, полгода рай,
год. А потом ты начинаешь замечать, что твоя милая задумывается о том, что
сквозь крышу шалаша могло бы и не капать, и ветер в щели мог бы и не заду-
вать, и холодно в нем, особенно зимой, и до магазинов далеко, и пешком хо-
дить надоело, а в общественном транспорте давки, воры и хамы. Да и тебе са-
мому уже кажется, что рай как-то потускнел, потерся и обветшал. А денег-то,
денег у тебя и нет. А без них ты можешь прожить в своем шалаше вечность,
ну, не вечность, так до старости. Вот так-то, старик, вот так-то.
- Знаешь, вот я влюблен и мне кажется, что ничто другое значение не
имеет.
- А ты раскрой глаза пошире, - смеется Лешка.
- Какой ты, Лешка, приземленный.
- Я? Да, пожалуй, приземленный, - неожиданно легко соглашается Лешка. -
Но я тебе завидую по-черному. У тебя есть любовь и тебе наплевать на день-
ги...
- Ну почему же наплевать? Далеко не наплевать.
- Ну, по большому счету. Ты же говоришь, что только любовь имеет значе-
ние. У меня вот любви нет, поэтому я и думаю только о деньгах.
- Давай придем к компромиссу, - говорю я. - Давай будем считать, что в
этом мире имеют значение только любовь и деньги.
- Э, а как же дружба? Дружба разве значения не имеет?
- Ну, - говорю я неуверенно, - так мы можем раздуть список...
- А как ты хотел? Только так, список получится большой.
- Ну хорошо, - соглашаюсь я, - тогда давай сформулируем так: В этом ми-
ре наибольшее значение имеют любовь и деньги...
- Ужас какой, - говорит Лешка. - Ты вслушайся, что ты сказал: любовь и
деньги. Это что, проституция, что ли?
- Иди ты! - огрызаюсь я. - Проституция и рядом с любовью не лежала.
- Давай не будем ничего формулировать? - просит Лешка. - Давай просто
пить пиво и говорить о чем хочешь. О любви? Пожалуйста. О дружбе? Пожалуйс-
та. О деньгах? Сколько угодно!
- Давай, - вынужден согласиться я.
И мы пьем пиво и говорим обо всем. Потом переходим на тему пива.
- Вот смотри, - Лешка показывает мне наполовину опорожненную бутылку. -
Вот пиво. Что такое пиво?
- Слабый алкогольный напиток, - отвечаю я.
- Неет, старина, это не только напиток. Это - хорошая беседа. Это -
дружба, если хочешь. Пиво развязывает язык, сближает и объединяет людей.
- Ну, водка тоже развязывает язык.
- Водка? Ну и сколько бы мы с тобой просидели над бутылкой водки? И по-
том водку надо закусывать. Нет, старина, за водкой ТАК не посидишь. Водка
предполагает стол с закуской, а если закуска представляет собой черствый
кусок хлеба или пропотевшую подмышку, то это уже пьянство какое-то получа-
ется. Водка - это праздничный стол, а пиво - это для таких как мы, для на-
шей ситуации. Пиво можно пить и в этом гадюшнике, - он обвел рукой наш за-
куток. Или под лестницей, с Викентьичем. А водку я не люблю! Так что пей
пиво!
Мы чокаемся бутылками. Потом Лешка уходит по каким-то делам, а я слоня-
юсь по театру. Мне хочется увидеть ЕЕ, хоть краем глаза, хоть мельком, я
чувствую, что если не увижу ее, у меня испортится поднятое пивом настрое-
ние, мне станет плохо. Знаю, что она сидит в своей гримерной. Что она там
делает? Это тайна. Но она может сидеть там целыми днями, читать какую-ни-
будь книжку, я однажды видел одну ее книжку, это был Шопенгауэр. Чтобы жен-
щина читала Шопенгауэра... Я, например, пробовал читать, кстати, после то-
го, как увидел, что его читает Инна. Мой опыт был плачевным. Я заснул на
второй странице. Я никому не сказал, даже Лешке, хотя Лешка тоже едва ли
станет читать Шопенгауэра. А еще говорят, что она читает Костаньеду. Этот
Костаньеда просто стал модным каким-то. По выражению Лешки, в кого ни
плюнь, всякий читает Костаньеду. Я не хочу читать Костаньеду. Принципиаль-
но. Вот не буду и все тут. Едва ли я стану умнее, прочитав Костаньеду, как
не стал умнее, прочитав "Опыты" Монтеня.
Набраться наглости и постучать? Эта мысль приходит мне в голову при ви-
де двери, ведущей в ее гримерную. У меня даже рука поднимается в порыве, но
потом опускается бессильно. Не смогу ведь. Да и пивом от меня разит за
версту. Нет, надо уйти от этой магнетической двери, уйти подальше и не по-
являться в этом коридоре... И я пытаюсь уйти, как вдруг дверь в ее гример-
ную распахивается и на пороге появляется она, в каком-то неописуемо воздуш-
ном платье, сотканом из солнечных бликов.
- Вы здесь? - говорит она своим волшебным голосом. - А я вас жду. Захо-
дите, пожалуйста.
Я словно пристыл к полу - не могу сделать шаг.
- Ну что же вы? Входите же!
С трудом переступаю парализованными ногами, прохожу мимо нее, стараясь
не дышать. Останавливаюсь посередине комнаты, увешанной старыми афишами,
жду, что будет дальше. А она подходит ко мне вплотную, запрокидывает голо-
ву, мои руки сами собой заключают ее в объятия, и мы начинаем целоваться...
О, какое это блаженство, целовать любимую женщину! Тот, кто этого не испы-
тывал, тот и не жил! Она такая мягкая и податливая в моих руках... Краем
глаза вижу нас, отраженных в трельяже, слитых воедино... Мы вместе! От это-
го можно сойти с ума. Отрываюсь от этих сладких губ, самых лучших в мире
губ, таких нежных и ласковых, целую ее шею, платье подается под губами,
сползает, открывая плечи... Она что-то шепчет, что-то страстное... Ооо! Бо-
же мой, я ведь ее сейчас совсем раздену, это не платье, это только види-
мость...
- Мишенька, Мишенька, милый мой... - шепчет Инна, и я вдруг каменею
и покрываюсь холодным потом. Мишенька?!
- Инна Андреевна! Инна Андреевна, проснитесь! Проснитесь, Инна Андреев-
на! - я почти кричу, в отчаянии тряся ее за плечи, она отшатывается, глаза
ее полны ужаса.
- Что? Что? Что? - повторяет она, не в силах остановиться.
- Проснитесь, Инна Андреевна! - кричу я ей в лицо. - Это не пьеса, пь-
еса закончилась, вы в реальной жизни!
- Что вы такое говорите, Миша?
- Я не Миша, Инна Андреевна! Я не Миша! Меня зовут Николай! Николай!
Поймите же вы, в самом деле!
- Николай, - произносит она отрешенно и я еще больше холодею, потому
что слышу в ее голосе неподдельное разочарование. - Николай. Да. Я поняла.
Оставьте меня.
- Инна Андреевна, дорогая...
- Оставьте, прошу вас! - у нее на глазах слезы. - Уйдите же! И... и...
отпустите меня, мне больно.
Тут только я замечаю, что держу ее за плечи мертвой хваткой, разжимаю
пальцы. Она отворачивается, тихо говорит:
- Простите меня, Коленька.
- Ну что вы, Инна Андреевна...
- Идите же!
- Инна Андреевна, умоляю вас, сожгите вы эту пьесу от греха!
- Да, да, обязательно. Да идите же!
Я выхожу за дверь, причем замечаю любопытные глаза Наташи, которая как
раз проходит мимо. Ну вот. Теперь весь театр узнает, что я вышел из гример-
ной Инны Андреевны в виде совершенно никаком. Это плохо. Мне-то все равно,
а вот Инне Андреевне...
Оглушенный, иду куда глаза глядят. На кого-то натыкаюсь, здороваюсь,
пытаюсь отвечать впопад, худо-бедно мне это удается, выскакиваю из театра и
бреду по улицам, подставляя ветру пылающее лицо и пытаясь осмыслить проис-
шедшее. Вот так-так! Значит она любит этого Мишеньку, черт бы его побрал
совсем. Вот это удар. Всем ударам удар. Мишенька. Ха! Мишенька. А я - Ко-
ленька. Тоже мило, тоже хорошо, но... Не то. Совсем не то. Чертовщина ка-
кая-то! Собрать все экземпляры проклятой пьесы и спалить! Но как же! Собе-
решь ее теперь... Там она меня любит, а здесь? А здесь я для нее ноль без
палочки, мне можно запустить руку в волосы, ласкать как котенка или собаку,
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг