- Читал, - говорит Павел Сергеевич и все тихо ахают.
- Читали?! Как?! Что?! Ну и как она?! - все вскакивают, теребят Павла
Сергеевича, тот сидит смущенный, расстроенный, и по всему видно, что он
солгал.
- Как же так? - восклицает Агнесса Павловна строго. Она поняла, что Па-
вел Сергеевич обманывает. - Павел Сергеевич, вы приносите в театр пьесу,
которую сами не удосужились прочесть?
Павел Сергеевич берет себя в руки, делает каменное лицо, встает.
- Я не обязан перед вами отчитываться, - говорит он. - Я сказал вам,
что читал. Можете не верить - это ваше дело, но отчитываться перед вами я
не намерен.
И он с достоинством уходит за кулисы. Агнесса Павловна презрительно щу-
рится.
- Что происходит, господа? - вопрошает Алексей Прокопьевич. - Художест-
венный руководитель подсовывает нам пьесу, рекомендованную ему каким-то там
знакомым? Я спрашиваю - что происходит?
- Не берите в голову, голубчик, - машет рукой Агнесса Павловна. - То ли
еще будет! Скоро мы будем читать со сцены совсем незнакомый текст по бумаж-
ке.
Я не хочу участвовать в склоке, делаю знак Лешке, мы потихоньку выбира-
емся из круга, за кулисами решаем выпить еще по бутылочке пива и пытаемся
незаметно смыться, но меня останавливает мягкая и нежная рука. Еще не видя
Инны, я понимаю, что это она.
- Извините, Коленька, можно вас на минуточку?
Лешка исчезает, а у меня сердце начинает биться так сильно, что я бо-
юсь, как бы оно не разбило грудную клетку и не выплеснулось наружу.
- Конечно можно, - говорю хриплым голосом.
- Коленька, - она держит меня под руку, чем приводит в священный трепет
и неописуемое томление. - Вы ведь солгали, да?
- Что вы имеете в виду? - мой голос совсем садится и напоминает хрип.
- Я имею в виду девушку, которая играла с вами ту сцену.
Ну вот... Теперь мое сердце колотится еще и от страха, что она сейчас
вытянет из меня правду.
- Что вы, Инна Андреевна, - выдыхаю я, - как можно?
- Я знаю, Коленька, - она смотрит мне в глаза и я таю под ее взглядом.
- Я знаю, что с вами была я...
Мне второй раз за этот день захотелось провалиться сквозь землю, на
этот раз намного сильнее.
- Инна Андреевна, откуда?!
- Я знаю, - повторяет она и слегка сжимает мою руку, и огонь пробегает
по руке мне в голову. - Я чувствую, что это была я. Я видела сегодня сон...
- Бог с вами, Инна Андреевна, - беззвучно говорю я. - Я не хотел...
Инна Андреевна выпускает мою руку, слабо улыбается.
- Спасибо вам, что не рассказали все им, - она кивает в сторону сцены,
откуда слышатся повышенные голоса.
- Как можно!
- Идите, Коленька, - улыбается она, - вы, кажется, куда-то собирались с
Алешей?
Я ухожу на ватных ногах и понимаю наконец отчетливо, что люблю эту жен-
щину, люблю до дрожи в коленках, до обморока...
Лешка ждет на лестнице. Видимо, что-то такое написано у меня на лице,
потому что он не пристает с расспросами, хватает за руку и выводит из теат-
ра. На улице прохладно, ветер гоняет желтые листья, но летние палатки еще
работают, правда мы не пользуемся ими, в них пиво намного дороже, мы идем в
магазин, по предложению Лешки и по моему молчаливому согласию набираем
шесть бутылок, пробираемся в театр, в бывший красный уголок, где я, нако-
нец, немного отхожу после выпитой бутылки пива, начинаю понимать, что гово-
рит Лешка и отвечать впопад.
- Так, - говорит Лешка, разглядывая меня. - Кажется ты ожил? Ты выпей
еще, выпей. Мог бы и не обманывать меня, я все равно догадался.
- О чем?
- О том, кто играл ту девушку.
- Хорошо, хорошо, не надо! - я загораживаюсь ладонями. - Не говори мне
ничего. И никому ничего, ладно?
- За кого ты меня принимаешь?! - возмущается Лешка, размахивая бутыл-
кой. - Я не болтун, мог бы и заметить уже, не первый день знакомы. Ладно.
Вернемся к нашим баранам.
- Ты о чем?
- О том, что сегодня вечером я стану читать эту пьесу. Вот. - Он испод-
лобья смотрит на меня. - Так что я позвоню, понял?
- Понял, понял. Звони. Пяти минут, я думаю, хватит?
- Хрен знает, - Лешка пожимает плечами. - На первый раз. А потом видно
будет.
- Договорились.
Мы допиваем пиво и выбираемся из склада.
Половина двенадцатого. Я сижу и жду звонка. Но Лешка почему-то не зво-
нит, хотя уже полчаса как дома после спектакля. Наверное, никак не может
решиться. Я его понимаю. Решиться трудно, тем более что Костик все-таки
умер. И тут - звонок! Я вздрагиваю, снимаю трубку.
- Ну, - говорит Лешкин голос. - Я начинаю.
- Давай. С Богом.
- Ага, с Богом.
Засекаю время. Интересно, какую сцену он будет играть? Что значит - ка-
кую? Ту же самую, ведь он начнет читать сначала, а не с середины. Тааак...
Стало быть, ему тоже достанется сцена любви? Только с кем? А если с Инной?!
Нет, не может быть, ведь он будет играть не Михаила Афанасьева, а кого-то
другого. Где там список действующих лиц? Я протягиваю руку, беру текст пь-
есы и швыряю назад, словно ошпарившись. Что я делаю?! Ведь мне нужно карау-
лить Лешку!
А что, если звонок не подействует? Что, если он его просто не услышит?
Не так нужно было действовать! Мне надо было пойти к нему домой, сидеть ря-
дом и в нужный момент просто разбудить. Но он никогда к себе не зовет, наши
отношения прекращаются, как только мы выходим из театра... Все равно, нужно
было пойти к нему или притащить его к себе!
Прошло всего три минуты, но я набираю номер и слушаю густые гудки. Де-
сять гудков... Двадцать... А вдруг на станции неправильно соединили? Наби-
раю номер снова. Десять гудков... Двадцать... Тридцать... Черт возьми! А
где он живет-то? По какому адресу? Нужно бежать, выручать его... В трубке
что-то щелкает и слышится недовольный голос Лешки:
- Алло.
- Фффууу, - выдыхаю я. - Живой?
- Живой, - соглашается Лешка. - Что мне сделается?
- Ты читал?
- Читал, - Лешка отвечает не сразу, и как-то неуверенно. - Да, пожалуй
читал. Завтра расскажу.
- Только больше не читай, ладно? - прошу я.
- Что я, не понимаю, что ли? - обижается Лешка. - Ладно, пока, мне тут
надо кое над чем подумать.
- До свидания.
Я брожу по комнате, поглядывая на листки с пьесой. Искушение. Хочется
взять и читать. Вздор! Читать нельзя. Нельзя? Глупости какие. Но ты же не
проснешься! Кто сказал? Да и зачем просыпаться, если во сне так хорошо?
Так! Однако я убеждаю себя начать чтение. Причем себя я знаю очень хо-
рошо - практически я себя уже убедил, и барахтаюсь для проформы. Меня не
останавливает даже то, что Наташа сегодня не придет и разбудить меня будет
некому. Можно позвонить Лешке и попросить его, но, почему-то, не хочется.
Вот так так! Мне хочется уснуть и не просыпаться! Эта мысль заставляет меня
застыть. Я стою посреди комнаты и слабо пытаюсь себя отговорить, хотя и
знаю, что это мне не удастся. Я вижу вход в другую жизнь и меня затягивает
туда неодолимая сила... Коротко говоря, я усаживаюсь на диван, чувствую,
как в кровь впрыскивается порция адреналина, оглядываю комнату: ста-
рый-престарый диван-кровать, еще более старое облезлое кресло, черно-белый
телевизор на обшарпанной тумбочке в углу, давно не крашеный пол и не беле-
ный потолок, самодельные полки с книгами, пара расшатанных стульев, на од-
ном из которых и лежит вожделенная пьеса... Дрожащей рукой беру листки, пе-
реворачиваю страницу...
Пыльно, душно и темно. Где это я? Темно совсем, не видно ни зги. Впро-
чем, нет, вон огонек. Это пламя свечи, горит не колеблясь. А тишина вокруг
оглушающая. Иду на свечу, постепенно под ней вырисовывается граненый ста-
кан, в котором она стоит, под стаканом - стол из нашего реквизита. Значит я
на сцене? Рядом со столом стоит стул с высокой резной спинкой, что-то я та-
кого не помню. Если стул стоит, значит на него нужно сесть, что я незамед-
лительно и делаю. По всем законам я должен сидеть сейчас лицом к публике.
Делаю приятное лицо. А Викентьич с Санькой что, спят, что ли? Санька - это
второй наш осветитель. Или в театре нет электричества? Кажется директор го-
ворил как-то кому-то, что театр задолжал энергетической компании. Но публи-
ка присутствует, я ее слышу - кашель, поскрипывание стульев, правда будто
издалека, словно приглушенный звук в телевизоре. Текста я не знаю,
опять-таки, что делать - тоже не знаю, сижу себе и молчу. Кажется в суф-
лерской будке кто-то шевелится? Парфеныч? Точно! В будке зажигают лампочку
(ага, значит электричество все-таки есть!) и я вижу морщинистое лицо нашего
суфлера. Ну, давай, Парфеныч, подсказывай, что говорить-то. Парфеныч подми-
гивает мне - дескать, не грусти, парень, я здесь, а со мной не пропадешь. Я
незаметно пожимаю плечами. Значит у меня нет текста? Ну-ну. Подождем. А по-
ка оглядываю себя. Черный пиджак, брюки, черные туфли. Под пиджаком ничего
нет, я чувствую, только манишка и манжеты.
Кто-то идет. Я оборачиваюсь на шаги. Это Алексей Прокопьевич. Он в
длиннополом сюртуке, цвет которого я не могу определить, в брюках, и чер-
но-белых матерчатых туфлях. На шее повязан замысловатый галстук. Он оста-
навливается надо мной, недовольно жует губами.
- Михаил Сергеевич, вы не видели Анну Макаровну? Я ее уже полчаса ищу.
- Увы, Платон Федорович, не видал, - отвечаю я, чувствуя шевеление в
груди - это зачем же ему Анна Макаровна, спрашивается? Ба, да я, кажется,
ревную? - Присаживайтесь, прошу вас.
Да, оказывается рядом стоит еще один стул. Алексей Прокопьевич садится,
откинув полы сюртука. Сюртук у него добротного сукна, пошит идеально, он
ему очень идет.
- У меня к ней дело, - поясняет он. Я киваю, а Алексей Прокопьевич за-
куривает ароматную папиросу с длинным мундштуком, выпускает клуб дыма. Слы-
шится перестук женских каблучков.
"Это она!" - бухает у меня в груди. Это и правда она, Анна Макаровна.
Мы вскакиваем, Алексей Прокопьевич прикладывается губами к ее руке... Моя
очередь. Я беру эту руку и... Я на крыше, возле своих любимых лошадей.
Все-таки взлетел! Ледяной ветер пробирает до костей. Я здесь, Анна Макаров-
на, я прыгну с этой высоты, прыгну и, падая, прокричу на весь мир, что люб-
лю вас! Как давно я этого хочу! Пусть все узнают, все! И я забираюсь на ло-
шадей, их морды нависают над театральной площадью, там ходят люди. Разойди-
тесь, прошу мысленно, разойдитесь, я не хочу, чтобы кто-то пострадал, я хо-
чу прыгнуть... Но людей становится все больше и больше, это похоже на теат-
ральный разъезд. Тут я замечаю взгляд левого коня, он повернул голову и
смотрит неодобрительно. Вижу искаженные лица всадников - уж они-то готовы
были умереть за идею, нисколько не сомневаясь. Но они не смотрят на меня.
Кто я для них такой? Жалкая козявка, вроде той, что можно безнаказанно раз-
давить в безумной скачке к идеалам коммунизма.
Слово "коммунизм" отрезвляет меня, наверное потому, что я не терплю
этого слова, патологически, всеми фибрами души. Что я здесь делаю, черт по-
бери? Мне кажется, что я только что хотел прыгнуть вниз и разбиться нас-
мерть с именем Инны на устах. Так и есть! Я медленно и осторожно спускаюсь
с коня и мне кажется, что он кивает - правильно поступаю, стало быть! - ос-
торожно иду по жестяной крыше, крашеной зеленой краской, стараясь не насту-
пать на ржавые пятна, пролезаю в окошко, иду по пыльному чердаку, засижено-
му голубями, спускаюсь в люк... Боже мой, ведь я едва не прыгнул! И ради
чего? Ради невысказанной любви! Почему так? Что толкает меня на крышу? По-
чему я хочу умереть? Ведь я целовал ее и она отвечала, она была в моих объ-
ятиях обмякшая, готовая ко всему, разве может такое быть без любви? Может,
может, такое случается сплошь и рядом! Чепуха! Случается, но только не с
Инной! С ней такого быть просто не может, она не такая! Я в этом категори-
чески убежден, все ее поведение говорит об этом, она не такая, она не та-
кая!
Прохожу по лестнице, спускаюсь в вестибюль, выхожу через тяжелые дубо-
вые двери. На театральной площади пусто - разъезд закончился - вот те-
перь-то и можно бы прыгать, но мне уже не хочется, мало того, я в ужасе от
того, что минуту назад готов был сигануть вниз, на эти каменные плиты. До-
мой, домой! Вечер. Темнеет, и температура понижается, дует ветер, я кутаюсь
в длиннополое пальто, прижимаюсь губами к мягкому кашне. Домой, домой!
Больше я не стану читать эту пьесу. Не станешь? Совсем?! Не стану, не ста-
ну! Врешь, станешь! Ты уже не можешь не читать ее, она захватила тебя как
наркотик, от которого ты не можешь отказаться. Хорошо, хорошо, пусть не
смогу, но сегодня - уволь, читать не стану.
Я вбегаю в подъезд, мгновенно поднимаюсь на четвертый этаж, ищу ключи,
трясущимися руками открываю замок, вбегаю, прислоняюсь спиной к двери и
сползаю на пол - ноги вдруг отказываются служить. Я сижу так очень долго,
пока не начинает звучать звонок - по всей видимости, это Наташа. С трудом
поднимаюсь на ноги, отпираю дверь. Да это она...
- Ты что, только пришел? - она проходит, ставит сумку на пол, снимает
плащ. - Я тебе поесть принесла.
Я знаю, что в сумке. Это гороховый суп и жареная свиная грудинка. Вкус-
но. Наташа хорошо готовит, в этом я имел случай убедиться.
- Как дела? - она присаживается на краешек дивана, складывает руки на
коленях, как примерная школьница.
- Прекрасно, - я пожимаю плечами. - Что мне сделается?
Наташа улыбается.
- У тебя как? - интересуюсь в ответ.
- Ничего. Мама немножко прихворнула. Простуда. Сейчас такая погода
простудная.
- Да, - соглашаюсь я. - Я тоже... Едва не простыл сегодня. - Я вспоми-
наю театральную крышу и пронизывающий ветер, и как я едва не спрыгнул вниз
и вздрагиваю от ужаса.
- Что с тобой? - замечает мое состояние Наташа.
- Все в порядке, - я стряхиваю наваждение, присаживаюсь рядом.
- Там, в сумке... - начинает Наташа, но я перебиваю:
- Гороховый суп и свиная грудинка!
- Провидец, - смеется Наташа. - Ты не угадал ровно на сто процентов!
Там рассольник и поджарка.
- Вот как? - я тоже смеюсь, а сам в полном недоумении - раньше я всегда
угадывал по запаху, даже не по запаху, а так, не понять как. Промахнулся,
надо же! Ну что ж, не очень-то и хотелось.
- Ну ладно, я пойду, - Наташа встает, идет на кухню, выгружает посуду,
забирает старую, на этот раз вымытую - не такой уж я и неряха, как могло
показаться. - Пока.
- Пока, - я запираю за ней дверь, мою руки в ванной, иду на кухню. Бог
мой, как хорошо, что у меня есть жена... Бывшая жена. Что бы я ел, не будь
у меня бывшей жены? А впрочем, не будь ее, может я относился бы к себе с
большим вниманием. Я вздыхаю, открываю кастрюльку. И никакой там не рас-
сольник, а гороховый суп! А в тарелке что? Поджарка... Значит, если я и со-
шел с ума, то ровно наполовину, значит у меня еще есть шанс.
Я уплетаю суп и поджарку, добрею к себе, потому как больше мне не к ко-
му добреть, живу я один, у меня даже кошки нет. Завести кошку, что ли?
Только кто же ее будет кормить? Опять Наташа? Нет, не годится.
Включаю телевизор, там идет какой-то детектив с участием Эркюля Пуаро.
Пуаро играет Питер Устинов, играет великолепно, даже забываешь, что читая
книжку, представлял сыщика совсем не таким. Вот как надо играть, - говорю я
себе. Тебе так никогда не сыграть. Впрочем - отчего же никогда? Будь у меня
роль Пуаро... Вздор, у меня не может быть роли Пуаро, уж кто-кто, а я на
него совсем не похож - я худой и длинный, и голова у меня на яйцо никак не
похожа. У Устинова тоже не похожа, конечно, но это значения не имеет, а вот
мой рост - дядя, достань воробушка! - для роли Пуаро не подходит. Ну и лад-
но, не очень-то и хотелось.
Фильм заканчивается, я выключаю телевизор, взгляд падает на стул, на
котором все также лежит та самая пьеса и я вздрагиваю. Ведь я ее читал во
второй раз! Все, что случилось со мной сегодня, случилось по сюжету пь-
есы... Что происходит? Я со страхом смотрю на брошюру, мне не хочется к ней
притрагиваться, мне кажется, она обожжет меня...
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг