начал он таким образом.
ПОХОЖДЕНИЯ СЛАВУРОНА
- Я называюсь Славурон, родился в городе, называемом Рус, и произошёл
на свет от людей бедных и не имевших почти пропитания; по рождении моём мать
моя отдала меня на воспитание в дом к некоторой боярыне, потому что
содержать ей меня было нечем. Госпожа сия не меньше была скупа, сколько и
зла: иметь человека она желала, а кормить его не хотела; итак, живя у неё,
не столько я ел, сколько был бит; и когда я плакал и просил пищи, тогда она
меня била немилосердно, желая сделать во мне привычку, чтоб я в три дни ел
однажды.
В таком приятном упражнении препроводил я восемь лет и от толь изрядного
воспитания потерял было образ человеческий, и начали было уже называть меня
тенью; наконец, добродетельная моя воспитательница преставилась, и я
наследил после неё продолжительную болезнь, которая в изнемоглом моём теле
привела было и душу в изнеможение.
Домом её овладел брат её родной, гражданин добродетельный и постоянный;
причём оный, зная злой нрав своей сестры, первое имел старание, чтоб
осмотреть всех её служителей, между которыми и я находился. Вид мой ему
понравился, он приказал иметь за мною смотрение и отдал меня для излечения к
одному врачу. По счастию моему, сей врач не выдумывал тогда никакого
лекарства и не испытывал его надо мною, отчего я поскорее вылечился; и когда
собрал уже все потерянные мои силы, тогда хозяин мой взял меня от него.
После чего, нашед во мне склонность к наукам, послал в Константинополь
учиться на собственном своём иждивении. Я стоил ему на каждый год по целому
серебряному таланту.
На пятом году моего в науках упражнения получил известие, что
благодетель мой скончался. Тогда-то, будучи я без всякого призрения и на
чужой ещё стороне, сделался прямо бедным и несчастным человеком. Всё, что я
ни выучил, затмило бы во мне отчаяние, если б учитель мой не обнадёжил меня
своим покровительством. Сей грек был весьма достойный человек и жил очень
роскошно. Всё его упражнение состояло в изведывании природы и в узнании
сокровенных её таинств, чему научал и меня. Я узнал от него философию,
математику и историю и совершенно говорил греческим языком. Тогда учитель
мой выключил меня из числа учеников, сделав по себе наследником всего его
имения, и с этих пор содержал меня как родного своего сына.
Итак, я, как будто бы предвидя мою судьбину, начал щеголять и носил
такие платья, в какие одевались в городе очень мало. Наречённый мой отец
вместо того, чтоб запрещать, радовался, глядя на меня, и случалось часто,
что когда я одевался, тогда он сам мне прислуживал, любуяся на моё
щегольство. Незлобивый мой нрав и несколько старанием его просвещённый разум
вкоренили в него ко мне любовь; он почитал меня, как родного своего сына, и
имел ко мне прямо родительскую любовь.
Но несчастие моё недолго мне позволило милостию его пользоваться.
Благодетель мой преставился на третьем году после первого моего милостивца,
и хотя я наследил всё его имение, но немало тому не радовался. Я сожалел о
нём так, как о родном моём отце. Лишение его мучило меня несказанно, и
сколько я ни старался развеселить себя, только никак не мог; он не выходил
никогда из памяти моей, милости его глубоко были начертаны на моём сердце;
одним словом, я столь о нём грустил, что весь город известен стал о том, и
сколько приятели мои ни старались меня развеселить и сколько ни изыскивали
способов к моему утешению, только ничто не могло утишить моей горести.
Во время сей моей печали объявлено было в городе, что на другой день
будет казнь многим несчастным полоненникам. Горесть моя не позволяла мне
идти на такое плачевное позорище; но не знаю, какая-то тайная сила принудила
меня туда следовать; итак, пошёл я на другой день на лобное место, на коем
производилась казнь, и едва туда пришёл, то вдруг глаза мои и сердце
поразились ужаснейшим видением. О боги! И теперь ещё без слёз вспомнить не
могу: между несчастными узниками увидел я моего отца, ожидающего себе лютого
окончания жизни. Всещедрые боги! для чего вы тогда не извлекли и моей души?
Прости мне, храбрый незнакомец, что слёзы, катящиеся невольно из очей моих,
прерывают моё повествование...
Потом, обтерши глаза, продолжал он следующим порядком:
- Едва я его в таком состоянии увидел, кровь моя замёрзла и холодный
пот, выступя на моё тело, лишил меня употребления чувств; я упал без памяти,
и друзья мои вместе со мною, увидя оное, старались мне помогать и привесть
меня в прежнее чувство.
Как скоро я очнулся, то первое моё старание было, чтоб броситься
избавлять моего отца, но уже было поздно, лютые звери растерзали тело его на
части. Увидя оное, поднял я ужасный крик, клял судьбу, виновницу моего
несчастия, проклинал осудивших его на казнь и воплем моим обратил на себя
глаза всего народа. Приятели мои, желая меня спасти от большого непорядка,
силою увлекли меня в мой дом.
По излиянии многих слёз и по долгом терзании просил я одного из моих
друзей, чтоб постарался он достать мне список всех растерзанных в тот день
невольников; он мне скоро оный принёс, и я нашёл, что все они полонены были
в морское сражение, в числе которых и отец мой был. По приведении их в
Константинополь приказал кесарь всех тех погубить, которые не примут оружия
против славян, его неприятелей. Отец мой, будучи верным сыном отечества,
пожелал лучше лишиться жизни, нежели поднять оружие противу своих
однородцев, и так умер с прочими, последовавшими в том ему. Тогда-то остатки
крепости моей исчезли: советы друзей моих не подкрепляли более моего духа, я
вдался в неописанную горесть и дошёл до отчаяния, отдал всё моё имение
бедным людям и потом хотел удалиться в пустыню. Предприятие моё желал я
расположить порядочно, чего ради с верным моим приятелем, на которого
дружество я надеялся, завсегда хаживал из города в не весьма отдалённую
рощу, в коей, прохаживаясь, советовал или располагал моё намерение. Некогда
возвращался из оной, услышал я, что кличут меня моим именем; я, оглянувшись
назад, увидел почтенного вида старуху, которая, поклонясь мне низко, сказала
следующее:
- Не поставь, пожалуй, в дерзновение, что я помешала тебе идти; ты хотя
меня и не знаешь, только я тебе всегда была приятельница, которая желала
тебе завсегда хорошего; я недавно известилась о твоём несчастии и намерении;
отчаяние твоё произвело во мне сожаление, и я не могла преминуть, чтоб не
сообщить об оном брату моему, о котором уверяю тебя, что он человек,
довольно знающий мирские суеты и случающиеся в жизни перемены; он, будучи
человек мягкого сердца, тронулся твоим несчастием и просил меня тебя с ним
познакомить. Я, ведая, что ты людей добродетельных и сведущих почитаешь и
любишь, обещала ему оное; итак, прошу тебя не оставить моей просьбы и
удовольствовать желание моего брата.
Я знал действительно, что никакой человек переменить судьбы моей не в
силах и возвратить моего отца и двух благодетелей никакой совет не в
состоянии, однако, подумав, что, может, он даст мне наставление, каким
образом продолжить мне оставшуюся мою жизнь, поблагодарил её за её обо мне
старание и просил, чтоб она представила меня своему брату.
- Очень хорошо, - ответствовала она, - завтра при окончании дня на
этом же месте увидите вы человека, который проводит вас в мой дом; и когда
вы из советов его приобретёте своё благополучие, тогда судьба ваша
переменится и вкоренит в вас благодарность к той, которая была причиною
нашего счастия.
Потом она рассталась с нами.
Оставшись один с моим другом, рассуждал я, что б было это такое, и
наконец подумал, что это какой-нибудь обман; итак, хотел это дело оставить,
но мнения моего друга принудили меня то изведать и посмотреть хвалёного того
мужа; притом же говорил он мне, что есть много таких людей, которые берут
участие в несчастии других и, болезнуя о них от чистого сердца, стараются
отвращать оное двоякими способами и тем заслуживают на сём свете будущее
блаженство; а как этакими людьми Греция славилась издревле, то я больше не
сомневался, чтоб тот, который ищет моего знакомства, не пёкся о моём
благополучии; итак, определил с ним познакомиться.
На другой день, когда уклонялося к западу солнце и ночь уже готовилась
взойти на небеса, тогда, оставив я в доме моём моего друга, пошёл один на
назначенное мне место; на оном дожидался уже меня человек; он спросил меня о
моём имени и, узнав, кто я, просил учтиво за собою следовать. Вскоре дошли
мы до одного великолепного дома, который стоял в предградии. Сии домы
обыкновенно называются в Греции домами увеселения. Как только мы взошли на
крыльцо, то встретила меня та же женщина, которая накануне со мною говорила
и звала к своему брату. Сделав мне небольшое приветствие, привела меня чрез
несколько покоев в большую горницу, которая освещена была лампадами; они
удерживали лучи находящегося в них огня и чрез то производили слабый свет,
при коем образ человеческий не совсем рассмотреть было можно; а для чего так
было сделано, оное ты узнаешь в окончании моей повести. Когда я с нею сел,
то приказала она служителю доложить обо мне своему брату, и так в ожидании
его препровождала со мною время во взаимных приветствиях.
Вскоре потом вошёл к нам и брат её; вид его показался мне важным и
величественным; голова его покрыта была пустынническою шерстяною шапкою,
которая закрывала лоб его по самые брови, а седая и долгая борода закрывала
и другую половину его лица: долгое и беспорядочно сшитое платье представляло
его презрителем пустого украшения тела. Как скоро я его увидел, то тотчас
сделал ему низкий поклон и препоручал себя в его милость при просьбе моей
приятельницы. Препоручение моё принял он весьма благосклонно и представлял
мне свои услуги, которые его добродетель показать мне определила.
Опознаванье наше было скорое, и мы тотчас начали весть разговоры дружеские,
из коих я увидел, что он был человек преразумный и пресведущий; потом,
склоня речь свою ко мне, говорил мне следующее:
- Я стараюся всегда быть уведомлён о тех людях, которые подвержены
ударам превратного счастия и, будучи в горести, не находят ни в чём отрады,
кроме отчаяния, а я в таком случае не могу их оставить без утешения.
Сестра моя уведомила меня о твоём состоянии; ты лишился двух
благодетелей и отца, которых ты всех равно почитал. Что ты печалишься об их
кончине, это похвально, и ты тем показываешь чувствительную к ним
благодарность; но когда сожаление о них производит в тебе отчаяние, это знак
малодушия. Всякое несчастие должны мы сносить великодушно, и человек для
того принимает своё бытие, чтоб испытать ему все коловратности сего света,
ибо всякое в оном несчастие, чем оно свирепее, тем больше служит человеку к
исправлению и, смиряя его, уготовляет ему будущее блаженство. Мы тогда,
когда не бываем довольны, воссылаем на небо жалобу, негодуем на определение
и сетуем о недолгом нашем беспокойстве, проклинаем нашу жизнь и безрассудно
ропщем на создателя, не предвидя или не разумея, что он всё на пользу нашу
строит. Премилосердое и справедливое существо захочет ли для такой бедной
твари, каковы мы, быть когда-нибудь свирепым? Гнев его не может уместиться
во всей вселенной, если мы раздражим его милосердие нашими неистовствами; но
и тогда вседержитель наш отпустит нам грехи наши, а не истребит нас до
конца. Итак, приписуя наши несчастия, в которые мы впадем сами собою,
божьему произволению, или думаем, что оно нас наказывает, погрешаем против
него и в заблуждении нашем не видим своего малоумия. Мы всегда стремимся к
счастию и просим бога, чтобы он сделал нас его участниками в нашей жизни; но
если спросить хотя одного, что есть счастие и в чём он его заключает и чего
просит, то тогда и откроется, что он и сам не знает, чего желает. На сём
свете нет ничего для нас полезного, кроме добродетели и премудрости, но
врождённое стремление имеем мы к снисканию благополучия с начала нашей жизни
и всякую минуту ищем оного; только оно покажется нам в будущей жизни, а не
здесь, да и тому, кто оного достоин, явится. Начало нашего бытия стремится
всякий час к окончанию, а конец сей есть благополучие, для которого
рождаемся мы все. Добродетельный и боголюбивый человек достигает оного
скорее, нежели тот, который ведет жизнь свою в пороках и отягчает
неистовством природу.
Ты теперь сетуешь, что лишился своего счастия, которого ты истинно не
имел и иметь никогда не можешь потому что нет его на сём свете. Люди дают
имя сие богатству и тем погрешают сами против себя, ибо, получив оное,
получают с ним всякое беспокойство; другие именуют оным высокие степени, а
наипаче престол; но сколько великие господа претерпевают печали, о том уже
все известны. Мудрейшие дают сие имя мудролюбию и спокойствию души, но сие
спокойствие не что иное, как преддверие к счастию, а прямого благополучия ни
один смертный не только получить, но и вообразить не может.
Итак, неразумно сожалеть о том, чего мы не имеем; такое самопроизвольное
страдание не будет согласоваться с мудростию, и этакое сетование может
назваться безрассудным. Остатки нашего великодушия исчезают припоминаниями
несчастных случаев и приводят наконец в отчаяние, чего ради всеми силами
надлежит стараться отваживать себя искать душевного спокойства, ибо одно оно
только может сделать нас несколько совершенными.
Ты сетуешь теперь о потерянии своего отца и двух благодетелей,
оплакиваешь их кончину и сожалеешь об них, но мне кажется, ты их тем оживить
не можешь; итак, надобно радоваться, что они оставили все суеты сего света и
наслаждаются сладким упокоением в блаженных Елисейских полях. Неужто ты
желаешь, чтоб они приняли опять здешнее бытие для того, чтоб терзаться
столько же, сколько терзались они в прошедшей своей жизни? Это ли знак твоей
к ним любви? Поверь мне, что хотя б ты и звал их оттуда и мог их опять
оживить, то они сами не захотят этого; итак, следственно, что стенанием
своим ты их только оскорбляешь. Пожалуй, оставь ненужную свою печаль и
старайся лучше употребить остатки своего века на снискание добродетели и на
покровительство бедных людей; прибегай чаще молитвами к творцу вселенной,
проси его о ниспослании тебе способов к получению честных нравов, любви к
добродетели, коими тщися приобресть путь к блаженной кончине.
В таких и подобных сим разговорах прошла у нас с ним целая ночь, и
первое сие свидание уменьшило несколько моей горести; потом всякий вечер
посещал я сего добродетельного и разумного мужа и всякий час получал новые
облегчения советами его в моей печали; и наконец не в весьма долгое время
искоренил он совсем мою печаль. Я слушал его наставления с великим
прилежанием и приятностию и начертывал их в моём сердце; частое моё с ним
обхождение вселило в меня неописанную к нему любовь; разум его и добродетель
сделали во мне к нему сердечное притязание; я нашёл в нём моего отца и обоих
моих благодетелей. Напоследок не хотелось уже мне его никогда и оставить;
итак, я положил, чтоб препровождать с ним жизнь мою до самого его скончания,
что после действительно и сбылось.
Почувствовав в сердце моём необычайную к нему склонность и наполнившись
истинною любовию, не бывал уже никогда с ним розно.
Некогда вечером, когда я имел с ним рассуждение о переселениях душ и на
какой конец имеет человек своё бытие и когда мы были в середине оного
важного разговора, тогда нечаянно и без всякого примечания взглянул я на его
ногу, которая несколько выставилась из-под долгой его епанчи. Вдруг овладело
мною чрезвычайное удивление, которое привело меня в сильное движение: я не
знал, как мне растолковать моё привидение; нога его была обута в женский
башмак, да притом же и сама казалась женскою.
Чтоб скрыть моё смятение, тотчас принял я на себя спокойный вид. Прежде
я не инако думал об нём, как о пустыннике, и не старался примечать того, что
не входило совсем в мою мысль; а тогда начал я рассматривать его руки,
которые, как помню, прежде он от меня скрывал, а я, не имея нималого
подозрения, совсем о том не догадывался. По счастию моему, сделал он тогда,
разговаривая, такое движение, что открыл свою правую руку, на которую тотчас
любопытные глаза мои устремились. Рука сия показалась мне наипрелестнейшею
рукою женскою, и я, увидя оную, затрепетал, не зная сам от чего; и как
любопытство моё уже не упускало ничего, тогда и голос его показался мне
нежным, хотя пустынник и старался произносить его с некоторым напряжением,
чтоб тем он походил на мужеский. Сколь ни слабо было сияние от лампад,
однако глаза мои приметили между белыми бровями и седою бородою такую
нежность и красоту лица, которые совсем переменили мои мысли и обратили
дружество моё к нему в приязнь совсем другого рода. Сей вечер расстался я с
ним не так, как обыкновенно. Собеседник мой, приметя, может быть, во мне
смущение, встал, не окончав разговора, и пошёл поспешно в свою комнату, а я
остался рассуждать ещё в пущем смятении. Однако ж недолго в оном находился:
знакомила моя пришла тогда ко мне и извиняла своего брата, что он не
возвратился ко мне, чему причиною, сказывала, застигшее его великое дело;
потом завела со мною разговор, которого хотя начало было постороннее, однако
конец клонился к тому, чтоб выведать из меня, не был ли я в кого влюблён и
нет ли теперь у меня любовницы. Что не бывало у меня оной, то говорил я ей
правду, а на что было такое сделано предложение, того ещё тогда постигнуть я
не мог. Поговоря она со мною совсем о другом, пожелала мне спокойной ночи и
простилась до другого свидания. На другой день с превеличайшею
нетерпеливостию желал я увидеть моего наставника; минуты казались мне без
него часами, но и он не менее хотел со мною свидеться; итак, прислал за мною
своего служителя прежде обыкновенного времени. Когда я к нему пришёл, то
начались у нас обыкновенные с ним разговоры, но которые текли у него
смятенно; много раз перерывалися они у него не у места, и голос его при том
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг