В сём случае узнала она причину своего беспокойства, с великим
прискорбием сожалела о потерянии своей вольности, сетовала о своём
беспокойствии; но в самое это время чувствовала некоторую в себе радость,
которая против воли её обладала её сердцем. Сие следствие вкореняющейся в
сердца наши любови рассеивало её разум и приводило мысли совсем в непонятное
ей движение, всякое воображение в её разуме имело окончанием предмет,
недавно ею овладевший. Все предприятия, желания и самое сердце прилеплены
были к прекрасному образу Кидалову. Напрасно старалася Плакета, не известись
о нём, уехать с острова. Всё влекло её увидеться с оным, но неслыханное
доселе в женщинах мужество преодолело её желание.
Она послала одного из своих воинов привести на корабль оставленных у
Кидала телохранителей, которые, пришед, объявили ей, что Кидал не столько
уже чувствует отчаяния и приходит помалу в прежние свои чувства. Плакета,
укрепив своё сердце и собрав почти уже все потерянные силы, приказала
поднять парусы и поехала от острова, оставила Кидала; но любови к нему
оставить ей было невозможно, которая поминутно возрастала в её сердце.
По малом забвении, когда отворил плачевные глаза свои Кидал, то первое
предприял возблагодарить незнакомую героиню за оказанное ею об нем
сожаление. Пошёл он на тот берег, подле которого стояли корабли, и как
увидел, что оных уже нет, то вздрогнул необычайно и пришёл в великое
удивление; сердце его в то время тронулось и облилося кровию, как сам он сие
чувствовал. Первое, вообразились ему весьма живо все прелести ушедшей
Плакеты, начал он воображать её поминутно, и чем больше думал, тем
становилась она приятнее и вкоренялась больше час от часу в его прельщённые
мысли. Время удаляло Плакету от острова и умножало в сердцах сих двух
любовников начавшуюся внезапно страсть.
Кидал вдруг поражён был двумя нечаянностями, то есть великим сожалением
и ещё больше того любовию: чего ради находился уже совсем неспособным
сносить уединения. Он возвратился домой совсем не с теми мыслями, которые
имел, вышед из оного. Печаль его о Ранлии начала уступать место любви,
сетование его исчезло, и родилась на место оного великая задумчивость.
Три дни не говорил он со своими служителями и находился в таком глубоком
смущении, что они отчаявалися видеть его живого. В четвёртый день, когда
находился он в таком месте, на котором имел первое свидание с Плакетою, и
простирая плачевный свой взор в пространное море, увидел нечаянно сражение
между собою двух морских чудовищ, которые, поражая друг друга, приближались
к острову; и когда приближились весьма близко к оному, то дельфин победил
своего неприятеля, который очень скоро скрылся во глубину и больше уже не
показывался.
Кидал уверен был действительно, что дельфины не допускают утонуть
человеку и выносят из моря на твёрдую землю. Не отпуская его далеко от
берега, бросился с горы в воду. Дельфин, озрясь тотчас назад, увидел, что
человек бьётся между волнами, возвратился и, посадя к себе на спину, поплыл
к той стороне острова, где находилась мель и можно без всякого препятствия
взойти на берег, и тут хотел оставить Кидала; но он не сходил со спины его и
держался за оную весьма крепко, по чему узнал дельфин, что человек сей не
хочет быть на этом острове, и так пустился с ним в пространное и неизмеримое
море.
Аскалон по ушествии от него Кидала пошёл к тому камню, под который
сходил с Гомалисом, и там ожидал к себе князя духов, держа в руке голову
невинного человека, которую принёс он жертвою демону. Гомалис немедленно
вышел к нему из водяного ада и, приписав ему достойную похвалу за весьма
важную услугу, говорил:
- За сие дам я тебе Асклиаду, и ты что хочешь, то можешь над нею
сделать. Вот тебе перстень, - продолжал он, подавая оный Аскалону, - в нём
обитает дух, который будет тебе послушен только в том, что принадлежит до
Асклиады, а в прочем власти твоей более повиноваться не будет; меня же
больше ты не увидишь до тех пор, покамест судьба не лишит тебя жизни; с
Кидалом что воспоследует и что учинит Артаира - я это знаю, и открыть тебе
мне оного невозможно; голову сию похорони ты вместе с телом и после
предпринимай всё, что тебе угодно, только опасайся каяться в том, что ты дал
мне рукописание: ибо прежде ещё определённого окончания твоей жизни заключу
тебя во ад на все неизъяснённые мучения. Прощай!
Выговорив сие, Гомалис исчез, а Аскалон пошёл положить голову к телу, и
когда сие исполнил, то, пришед в Кидалово обитание, нашёл слуг его в
жестокой печали и погружённых в слезах. Они объявили ему, что государь их
пропал, и думали, что какой-нибудь зверь поглотил его живого. Аскалон,
памятуя слова Гомалисовы, обнадёживал их, что он жив, и прилагал старание
целую неделю для сыскания его; ибо он не ведал, куда скрылся Кидал, а как в
сие долгое время не мог найти его, то и подумал, что Плакета каким-нибудь
тихим образом увезла его с собою.
Оставив попечение о сыскании Кидала, предприял стараться, каким бы
образом приехать ему на остров Млакон: чего ради пришед в уединённое место и
отвязав от талисмана данный ему Гомалисом перстень, надел его на руку и
увидел пред собою человека, который готов уже был исполнять его повеления.
- Слушай, мой друг, - говорил ему Аскалон, - мне надобен корабль для
отправления в Алимово владение.
- Завтра оный будет к сему острову, - отвечал ему дух, - ибо по
повелению Гомалисову некоторые мореходцы потеряли на море путь; они заедут
завтра сюда, и я должен быть проводником их. Ты, Аскалон, делая меня
человеком, должен перстень этот иметь на руке; а если где не должно мне
быть, то снимай его и привязывай к талисману, тогда я видим не буду.
Аскалон благодарил его за сие уведомление и, возвратясь к Кидаловым
служителям, приказал им готовиться к отъезду.
Поутру проснувшись, увидели они пришедший корабль, и начальник оного,
пришед к ним в обитание, просил от них помощи и показания дороги. Аскалон
обещал ему сделать сию услугу, а в воздаяние за оную просил, чтобы он отвёз
его на остров Млакон. Мореходец с радостию к тому обязался, и начали потом
приготовляться в путь. Корабельщики починивали на судне снаряды, запасались
свежею водою и радовались, что имеют нужду сыскать потерянный путь.
Служители носили их имение на корабль, готовили место Аскалону, так, как
своему повелителю, и ожидали нетерпеливо пришествие его на оный; а он в
уединённом месте располагал вредное своё предприятие и усердно старался о
произведении своего злого намерения в действо, и как начал думать, что
весьма хорошо расположил свои мысли, то пришёл на корабль и приказал оный
отвалить от берега.
В четвёртый день их путешествия, в которые во все дул им благополучный
ветер, увидели они корабль, брошенный на мель и почти совсем повреждённый.
Аскалон посылал туда на малом судне, и приехавшие объявили, что корабль тот
стоит пятый месяц на сём месте и люди на оном съели все свои припасы, а
теперь бросают жеребьи и едят того, на которого падёт сие несчастие.
Аскалон поехал сам на тот корабль, и когда вступил на оный, то люди,
которых уже весьма мало осталось, бросились к нему и, упавши пред его
ногами, просили избавления, которых приказал он перевести на свой корабль;
потом, ходя по каютам, нашёл в одной сидящего мужчину и держащего на коленах
своих прекрасную женщину, которая казалась при последнем уже издыхании.
Мужчина назывался Менай, а женщина Ливона, как после уже о том узнали. Менай
сидел бесчувственный и смотрел на Аскалона недвижимыми глазами; у Ливоны во
рту был его рукав, который столь крепко сжала она своими зубами, что насилу
вынять у ней оный могли.
Аскалон, не сжалясь над нею, но почувствовав скотское желание,
предприял, как возможно, стараться о приведении её в хорошее состояние,
послал на свой корабль за припасами и велел весьма скоро изготовить хорошее
кушанье. Между тем, как оное готовили, терзался сей неистовый зверь
ревностию и в одну минуту вместо ожидаемой милости возненавидел он Меная как
своего соперника и приказал одному из своих воинов или служителей, взяв
несчастного Меная, отвезти от корабля далее и там бросить его во глубину.
Приказание его немедленно исполнено, и сей несчастный человек, хотя уже
был без чувств, однако когда вели его с корабля, то думал он, что подают ему
руку спасения и избавляют от голодной смерти; на утомлённых глазах его
благодарность была написана, и он целовал руки у тех воинов, которые вели
его на погибель, ибо говорить уже он не мог и только возводил глаза на небо,
прося, может быть, у него милости и покровительства своим избавителям. Но
сия его надежда, и с жизнию вместе, кончилась в скором времени, ибо бросили
его без всякого сожаления во глубину морскую.
Аскалон, неусыпно стараясь о излечении Ливоны умеренною пищею, которую
сам давал ей своими руками, привёл её в некоторое чувство. Она начала уже
иметь движение и получила стройное течение своих мыслей; в скором времени
начал клонить её сон, и Аскалон не мешал ей успокоиться несколько; а сам в
то время приказал сносить с корабля сего на свой всё то, что находили они
для себя надобное и нужное.
Ливона по малом времени проснулась и спрашивала у незнакомой женщины,
которая сидела подле неё и которая привезена была с корабля Аскалонова для
услуг её, куда отлучился от неё Менай, жив ли он и может ли она его увидеть.
Малка, так называлась служительница Кидалова, отвечала ей, что она об нём
ничего не знает, а думает, что он перевезён на их корабль, куда и все
пересажены люди.
Потом уведомила она Аскалона, что Ливона проснулась, который, нимало не
медля, пришёл к ней и с помощию других перевёз её на свой корабль, где
приказал почитать отменною честию; и как все взятые с разбитого корабля люди
несколько оправились, то Аскалон приказал продолжать свой путь, которому был
проводником дух, данный ему от Гомалиса.
На другой день сего их путешествия Ливона получила почти уже все
потерянные силы, просила неотступно Аскалона, чтобы он позволил ей видеться
с Менаем, о котором уверяли её, что он жив и находится в пользовании
лекарском, для чего увидеться с ним никоим образом было ей невозможно.
Неистовое сердце Аскалоново находилось тогда в великом удовольствии, и он
радовался безмерно, что предвидел опасность и избежал страшного для себя
совместника; однако не хотел ей объявить об оном до тех пор, покамест придёт
совсем в своё здоровие, ибо опасался, чтоб не преселилась она в царство
мёртвых, услышав о смерти своего мужа.
Наконец, когда пришла в совершенное излечение Ливона, тогда Аскалон
уведомил её, что мужа её не стало и сколько ни старались о его исцелении,
только было всё напрасно. Услышав сие, упала Ливона без чувства на постеле,
потеряла живой образ и казалась мёртвою. Все бросились помогать ей и
усердными стараниями привели опять в чувство.
- Так тебя уже нет, возлюбленный мой Менай! - говорила она,
образумившись. - И я уже никакой не имею надежды увидеться с тобою!
Немилосердое небо, на что ты дало жизнь, когда отняло у меня мужа и
любовника! Я для него жила на свете, а теперь жизнь моя такое для меня
бремя, которого сил моих сносить недостанет. Власть твоя была возвратить мне
ненадобное здоровье, а моя теперь воля - прекратить несчастные дни моей
жизни.
Выговорив сие, бросилась она опять в постелю, будучи объята великою
печалию. Аскалон не знал, что делать и как воздержать её от сей чувствуемой
ею горести, чего ради рассудил за благо оставить её на время в покое.
НАЧАЛО ЛИВОНИНА ПОВЕСТВОВАНИЯ
Время прошло уже довольно в печальных обстоятельствах Ливоны, и вместо
чаемого Аскалоном утешения наполнялась она ещё большим отчаянием, и
казалось, что супруга своего столь любила, что и подлинно имела свою жизнь
для него одного. Все способы и старания употреблены были Аскалоном к
воздержанию её от беспокойства; но, однако, ничто не помогало.
Он предприял уведомиться от неё, какого она роду и из которого города;
сего ради просил неотступно, чтобы сказала ему о себе всё, что ни
принадлежит до её похождения; ибо он думал, хотя сим позабудет она несколько
о своей печали. Несчастливый человек нередко находит удовольствие в
изъяснении своих напастей другому и кажется, что чувствует от того некоторую
отраду. Как бы несчастия велики ни были, но частым повествованием об оных
делаются оные меньшими и наконец почти исчезают из нашего понятия; привычка
бывает иногда сильнее естества, и что при первом случае кажется нам
несносным, непонятным и совсем чрезъестественным, к тому нередко мы
привыкаем и делаемся так способными, как будто бы к тому одному родились.
И так Ливона, чтоб насладиться ей пущею горестию воспоминанием
возлюбленного своего супруга, начала рассказывать Аскалону следующим
порядком:
- Я родилась в городе Принятье, стоящем на берегу сего моря. Родитель
мой купец хотя не первый в городе, однако и не последний. Воспитана была во
всяком довольстве, со отменною любовию от тех, которые произвели меня на
свет. Они прилагали все старания, чтоб сделать меня добродетельною и
вкоренить знание о сохранении моей чести, так, как о первой добродетели
женской. Отец мой был весьма набожен и добродетель наблюдал столь строго,
что потерять своё имение, лишиться жизни почитал ни за что, только чтобы
всегда обитала с ним похвальная истина. Мать моя следовала сему изрядному
примеру и была непоколебимее его в сём намерении.
Пятнадцать лет прожила я от рождения моего, не зная никакого несчастия и
беспокойства, и думала, что вся жизнь моя пройдёт в тишине и спокойствии; но
немилосердое небо не благоволило провести оставшие дни мои счастливо,
послало на меня все гонения и напасти, отдало меня во власть несправедливого
рока и сделало игралищем развратного несчастия, - одним словом, как
непостоянное море, восколебалося подо мною и пожрало всё моё благополучие.
Боман, так назывался брат отца моего, был человек весьма набожный и
строгий почитатель закона и добродетели, или, лучше сказать, таким он
казался под сим похвальным видом, который носил на себе повсеминутно, знал
весьма хорошо склонности человеческие и умел вкрадываться в сердца
простолюдинов. Родители мои почитали его великою честию и думали, что боги
посылали им отменную свою благодать за то, что дядя мой жаловал в наш дом.
Оному поручили меня под смотрение, и Боман находился у меня безвыходно; он
показывал мне начальные основания веры и учил богопочитанию.
В некоторое время ввечеру, когда ни отца, ни матери моей дома не было,
остался он у меня долее обыкновенного и начал изъявлять желание своё таким
образом. Взял мою руку и просил, чтобы я показала ему перстни, которые на
ней тогда были; чувствовала я, что находился он в необычайном движении и без
всякого рассудка начал целовать мою руку, которую я у него тотчас вырвала,
предприяла возблагодарить его таким же образом, чему он нимало не
противился; наконец обнял меня и поцеловал в груди. Сей его поступок хотя и
означал несколько дурное его намерение, но близкое родство с оным не
позволяло мне тогда ничего о том подумать. При всей его отважности старалась
я всеми силами искоренять из себя вредные о нём мысли, которые начинали уже
вкореняться понемногу в моё понятие, чему причиною было великое его
смущение, робкие поступки и глаза, изъявляющие совсем его желание.
Весьма поздно расстался он в сие время со мною и не бывал ко мне целые
три дни; по прошествии же оных объявил отцу и матери, что он недомогал, а
как мне казалось, то боролся со своею совестию.
Посидев у меня несколько, наконец потупил глаза свои в землю и начал
говорить мне так:
- Государыня моя, мне кажется, ты не удивишься, ежели я скажу, что я
тебя люблю: ибо страсть сия сродное свойство всем людям, и всякий должен
любить самого себя; но сия любовь так, как без души, ежели не любить притом
ближнего; великая добродетель иметь началом любовь, и к кому чувствуем мы
преданность, тому желаем добра больше, нежели другому. Я тебе подтверждаю,
что тебя люблю; но любовь моя превосходит гораздо любовь дружескую, ибо
течёт она из такого источника, в котором заключается жизнь наша и всякое
природное удовольствие, - словом, сударыня, я люблю тебя так, как самый
страстный любовник, а не так, как ближний сродник. Сродство в таком случае
служит только одним пустым воображением и не может быть нималым препятствием
тому, кто правильно рассуждать умеет; и ежели бы было сие тяжкое беззаконие,
то не думаю, чтобы боги были первые тому причиною.
Представь себе, Ливона, - продолжал он, - великий Перун избрал супругу
себе сестру свою родную, Световид совокуплялся часто с Ладою, также с родною
своею сестрою, Купало женат на своей племяннице, и так далее; по сему видно,
что я не без рассуждения вдался в сию приятную страсть и позволил сердцу
моему наслаждаться твоими прелестями. Добродетель моя не может терпеть
никакого порока, и для того избрал я тебя, как ничему ещё не повинную. Сие
должна почитать ты великим счастием и не противиться моему желанию. Много
есть на свете женщин, которые почитают меня отменно; но я, презирая дурные
их свойства, отдаю сердце моё во власть тебе и прошу удостоить меня
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг