винный погреб. Сделали перекличку.
- Говори, Серёга, - я устало полулежал на корме на подостланном,
дорогом персидском ковре.
Загорелое лицо есаула блестело от пота, на скулах чернели росчерки
сажи. В горящих глазах ещё бродил хмель, но не вина, а недавнего боя.
- Хорошо погуляли, атаман - эти собаки надолго нас запомнят! - он
сплюнул за борт, что давно стало его привычкой, не предвещавшей ничего
хорошего.
- Говори.
- Ты знаешь - казаки пару бочонков с вином в струг притянули.
- Да не томи ты!
Лицо Кривого застыло:
- Четыреста человек оставили в городе и все наши пушки - их солдаты
Будар-хана уничтожили. Полон наш...
- К чёрту полон и пушки! - перебил я. - Четыреста казаков потеряли!
Я с ненавистью посмотрел в сторону берега - Решт уже был далеко, но на
самой кромке берега можно было разглядеть серую кромку горожан, празднующих
победу над казаками. Я стал сдирать с себя залитый и пропахший вином кафтан.
Выкинул его за борт. Ветер сразу же прилип к обнажённому, потному телу.
- Тащи, Серёга, бочонки! Черноярец, где ты, бисов сын?! Собирайтесь,
есаулы - помянем наших хлопцев!
- Сегодня они - завтра мы! - заметил Кривой.
- Мы посчитаемся с басурманами, обязательно посчитаемся! Сыграем тризну
по нашим удальцам! - пообещал я.
* * *
В Фарабате мы рассчитались за всё. Город сожгли, а наши струги вновь
были переполнены добычей и едва не черпали воду своими бортами.
Зимовали на полуострове Миян-Кале в шахском заповеднике. Вырыли
бурдюжный город, насыпали вал, справили частокол. Со всех сторон - болота да
зыбучие пески, так просто не подойдёшь. Нас обложили войска Аббаса, но не
трогали - жали лета. Встречались в коротких стычках. Зима выдалась лютой и
голодной. От грязи, комаров, болотных испарений и недоедания появились
болезни. Зима унесла очень многих. Казаки устали, часто говорили о доме, о
станицах.
Едва кончились зимние штормы и метели, едва пригрело солнышко, мы,
обманув шаха, вышли в море и объявились на Трухменских землях. Казаки
мечтали отогреться и отъесться после болезненного и голодного Миян-Кале. С
огнём и кровью прошлись по трухменским кочевьям. Робята лютовали, хотели
оторваться за зимнюю отсидку. В струги волокли войлок, бараньи туши, кувшины
с конским молоком. Приоделись в тёплые туркменские малахаи. Отогрелись и
наелись. Глаза заблестели, на серых от пыли, смуглых, пропечённых персидским
солнцем лицах вновь появились улыбки. Заговорили об удачном походе и
удачливом атамане - Стеньке Разине, и... о возвращении домой.
Домой, на Дон - я туда тоже стремился, особенно после того, как погиб
мой названный брат Серёжка Кривой. Погиб он в одном из налётов. Сразила его
пуля удачливого тайши, и не стало Серёги Таранухи по прозвищу "Кривой".
Погиб мой верный есаул, спит вечным сном в туркменской земле.
А встретились мы с ним на Тереке - он пробивался ко мне с боями,
торопился принять приглашение в Персию. Обошёл посты Унковского,
проскользнул мимо Царицына и Астрахани, а на Карабузане в пух и прах разбил
стрельцов Григория Оксентьева, которых выслал ему навстречу воевода Хилков.
Начальника стрелецкого, немчина и пятидесятника подвесил за ноги, бил
ослопьем и кинул в воду. Была в нём та же ненависть к боярам и воеводам, что
и во мне. Откуда она - не признавался. Пленников не брал, простых людей не
трогал, дуван свой раздавал нищим, а начальных и боярских людей убивал, не
зная пощады. Славный был казак - жаль, что его не было со мной под
Симбирском. Таких, как он, мне бы с десяток и тогда вздохнула бы вся Русь от
бояр и воевод.
* * *
Не стало Серёги, и вместе с ним растворились в горечи и кручине
слабость моя и жалость. Вернулись мы в Гилянский залив, вновь жгли селения
шаха, выжгли посады Баку и в довершении ко всему одержали славную победу над
флотом шаха, которым командовал сам Менеды-хан. Хан сковал свои
плоскодонки-сандалии цепью, не хотел выпускать казаков, вот жадность его и
погубила - он сам себя посадил на цепь. Из пятидесяти плоскодонных
лодок-сандалий ушли только три, остальные мы сожгли и пустили на дно
недалеко от Свинного острова. Менед-хан спасся. Вместе с ним ушла горстка
солдат - лишь малая часть из четырёх тысяч воинов его славной армии. Мне в
аманаты достался его молодой сын Шамбалда.
С такой победой можно было возвращаться домой. Слава наша гремела по
всей Руси. О нас говорили не только в казацких станицах и городках, не
только на улицах Астрахани, Царицына, Симбирска, Казани, Москвы, но и в
европейских столицах. Даже на далёком Альбионе узнали имя Стеньки Разина.
Мы повернули к дому, увенчанные славой, перегруженные богатым ясырём и
нам никак нельзя было избежать встречи с Астраханью.
- За такие подвиги простит нас государь, помилует! - говорил я казакам.
Как назло, по дороге наткнулись на две персидские бусы - ещё одно
искушение, не могли же мы их оставить. Одна была набита товаром купца
Мухамеда-Кулибека, вторая везла от шаха Аббаса II в подарок великому
государю Алексею Михайловичу чистокровных шаховых аргамаков. Таких коней
казаки не упустят.
Встали в устье Волги на скалистом острове Четыре Бугра - судили,
рядили, как прорываться через Астрахань на Дон. Знали, что ждёт нас со
стрельцами князь Львов Семён Иванович, но не знали того, что получил князь
от государя грамоту с царской милостью к казакам Стеньки Разина и отпущением
всех вин и предложением служить ему, великому государю. Видать, слава
"защитника православных и победителя басурман" мешала московским боярам
покончить с вольным атаманом.
В землянку заглянул Иван Черноярец:
- Батька, от князя Львова человек - кличут Степаном Скрипициным.
- Веди Степана, - я отодвинул от себя кубок с исфаганьским вином.
Не думал, что пропустят - на горизонте мелькали струги князя Львова.
Ближе подходить к нам боялись, но вынуждали вновь поворачивать в Персию.
Казаки были готовы прорываться домой с боями.
В землянку спустился стрелецкий сотник, сопровождаемый Черноярцем.
- Что скажешь, Степан Скрипицын? Вишь - почти тёзки! - я налил стрельцу
вина в стоящий рядом пустой кубок.
Стрелец смело поднял кубок и осушил его одним махом, затем вытер рот и
усы малиновым сукном кафтана.
- Воевода, стольный князь Семён Иванович Львов просил сказать, чтобы вы
шли в Астрахань с миром, а оттуда домой - на Дон.
- Это что ж такая часть?! - я весело подмигнул Черноярцу.
- Есть у воеводы выданная вам охранная царская грамота.
- Ого! - воскликнул Черноярец.
- А ещё велел передать, чтоб пушки, которые взяли на Волге и в Яицком
городке, вернули, а с ними и беглых служилых стрельцов.
- У нас нет беглых - у нас все вольные! - отрезал я. - Значит, нас в
Астрахань приглашают?
- Князь Львов будет ожидать на берегу с царской грамотой...
- Ну-ка выйдем, Степан! - я поднялся с деревянной лавки.
Мы вышли наверх. Свежий ветер с Волги впился в кудри, растрепал волосы,
ухватился за бороду. Полы голубого, прошитого золотой нитью кафтана
раздулись, затрепетали. Вокруг бурдюги собрались казаки, тревожно
поглядывающие в мою сторону.
- Гей, соколы! - я хлопнул сотника по плечу. - Человек к нам от князя
Львова. Говорит, есть на нас грамота царская, а в ней прощение и милость.
Ждут нас в Астрахани, не как разбойничков, а как гостей почётных.
Казаки весело засвистели, закричали, славя атамана и великого государя.
- Черноярец, подготовь воеводе подарки за весть и встречу. Шубу ему
подбери соболью, жемчуга, каменьев побольше, золочёных кубков фарабатских.
На Астрахань!
- На Астрахань! - разносило эхо казачий крик, заглушая крики чаек и
плеск тёмных, глубоких вод.
* * *
- Не убейте его, поганцы! - кричал в волнении дьяк. - Казнить некого
будет!
Меня несколько раз окатили холодной водой. Я застонал, но не торопился
открывать глаза. Вместо спины у меня была одна огромная, тёмно-красная
рана - она уже не понимала, что такое боль. Палач стоял надо мной, тяжело
переводя дыхание, устало вытирая с маленького, заросшего чёрным волосом лба
бисеринки пота. Они висели, поблёскивая в чёрных кустистых бровях, сверкали
среди ресниц. Замаялся.
- Бей его, злодея! Бей! - кричали где-то в стороне чьи-то озверевшие
голоса.
- Хватит! - донёсся густой бас воеводы Земского приказа князя
Одоевского.
Он всегда молча наблюдал за ходом пытки, никуда не вмешивался,
внимательно вслушивался в горячечный бред истязуемого, хмурился, иногда
снимал тяжёлую бобровую шапку и протирал тряпицей лысую голову.
Меня вновь окатили водой.
- Братца его послушаем - о нём забыли, - напомнил тот же бас.
Раздался вздох палача - он склонился надо мной и тут же в нос ударил
тяжёлый запах чеснока и кислого вина.
- Убери руки - сам встану! - простонал я с угрозой в голосе.
"Заплечный" удивлённо отшатнулся в сторону.
Я с кряхтением поднимаюсь на колени. Холодный земляной пол то
приближается, то вновь отступает, словно я ещё в Хвалынском море на палубе
струга. Наконец, пол стремительно взмывает вверх - на нём видны засохшие
ржавые пятна, которые стремительно растут перед глазами. Я проваливаюсь в
красную пелену, под поверхностью которой спряталась тьма. Я ухожу на дно -
омут засасывает меня всё глубже и глубже.
- Гей, робяты! - зову я во тьме.
- Здесь мы, батько - рядом...
В голове гудят колокола - нас встречает Астрахань многоголосым и всё
усиливающимся шумом.
* * *
После почти двухлетнего персидского похода мы вошли в Астрахань 21
августа 1669 года.
Мои струги и струги сопровождавшего нас князя Львова крепостные стены
встретили пушечным боем - стрельцы не жалели зелья. Завидев нас, они дружно
закричали:
- Слава атаману-батюшке, Степану Тимофеевичу!
- Вот ужо он потолкует с боярами и приказчиками! - говорили в толпе.
- У казаков разговор короткий - каменья за пазуху и в омут!
- ...Патриаршие и государёвы струги разграбил, а людей боярских посёк,
как уходили в Персию.
- ...На Яике голову старосте отрубили и стрельцов посекли.
- Многих наших православных из басурманской неволи освободил.
- Так и надо шахам да ханам!
- Погоди, не зря вернулись - скоро и до наших доберётся!
- ...а в царской грамоте милость и прощение - государь к себе на службу
зовёт!
- Конечно - сокол донской не чета царским воеводам!
- Смотрите - вон он!
- Смотрите!
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг