человек опытный, остановил её. Он её остановил и объяснил в доступной
форме, что засвечиваться им совершенно ни к чему. Будет расследование,
неприятности, грандиозный скандал. Справимся своими силами. Тогда Валечка
кинулась к телефону, чтобы вызвать пожарных. Но здесь её, как опытный
человек, остановил Манаев. И объяснил тоже самое. Валечка, наконец, поняла.
Но все-таки попыталась сорвать вентиль, открывающий воду на батарее. В этот
раз её остановили вдвоем. В общем, суматоха образовалась изрядная.
Обеспамятевший Сергуня воспользовался ею и - громко упал. Причем, упал
неудачно. Как раз там, где больше всего дымилось. Пришлось брать его за
руки за ноги и переносить. Он был почему-то страшно тяжелый. Будто
действительно сделанный из сплошного гипса. И к тому же он скукожился, как
бы окостенев: разогнуть его не было никакой возможности. Но в конце концов
соединенными усилиями диван отодвинули, и тогда выяснилось, что ковер под
ним медленно тлеет, выгорел уже довольно большой круг, вероятно, от
сигареты, которую уронила Валечка. Директор с Манаевым укоризненно на неё
посмотрели, и несчастная Валечка покраснела до слез. Однако, быстро
нашлась, вытащила из тумбочки электрический чайник и, промахиваясь, но
очень тщательно залила место аварии. А потом из другого закутка достала
тряпку и все это вытерла - собирая гарь.
То есть, оказалось, что в общем-то ничего серьезного. Директор сразу
же повеселел. Диван поставили на место, распахнули окна, чтобы кабинет
проветрился, Валечка ещё немного подмела, с некоторым напряжением посадили
обратно Сергуню, и он снова, как неживой, начал раскачиваться взад и
вперед. Обстановка в какой-то степени разрядилась, директор предложил
выпить по случаю ликвидации очага пожара, и лишь когда уже было налито и
Манаев, обхватив богемскую рюмку, собирался произнести короткий, но
энергичный тост, так сказать, ободряющий и соответствующий моменту, то он
явно услышал, что в дверь кабинета стучат.
Причем, стучали, по-видимому, довольно сильно, так как двери,
разделенные тамбуром, были солидные, как положено, обитые кожей снаружи и
изнутри, и если звуки сквозь них все-таки доносились, значит, колотили в
приемной изрядно.
Манаеву стало как-то не по себе.
- Стучат, - подняв палец, сказал он.
И Валечка, тревожно прислушавшись, тоже подтвердила:
- Стучат...
А директор, наверное, ещё не остывший от происшедшего, резко
выпрямился и недовольно сказал:
- Вот я их сейчас! Что за жизнь в самом деле, спокойно посидеть не
дают, - и добавил, хватаясь за бронзовую фигурную ручку. - Наверное, это -
парторг. Нюхом чувствует, подлец, где можно выпить...
Но это был не парторг.
Едва двери все-таки, уронив два раза ключи, открыли, как в кабинет
сначала ворвался запыхавшийся и несколько ошеломленный юноша чрезвычайно
холеной наружности, светловолосый и голубоглазый, в идеальной отпаренной
серой "тройке", по внешности - типичный референт, а вслед за ним уверенно,
по-хозяйски ступая, неторопливо вошел громоздкий, крестьянского вида
человек, у которого жесткие патлы и нос картошкой как-то странно не
сочетались с очками и строгим министерским костюмом.
- Ну, здравствуй, Баргузин, - оглядываясь, сказал он. - Что это ты
отгораживаешься от народа? Мне докладывают: он у себя. Дверь, понимаешь ли
заперта. Павлуша мой всю руку себе отбил, стучамши...
Референт тут же поднял покрасневшие костяшки пальцев, демонстрируя,
что - да, действительно, отбил, теперь придется лечиться.
Выражение лица у него было обиженное.
Громоздкий человек между тем принюхивался, шевеля ноздрями.
- Дымом пахнет, Баргузин, - констатировал он. - Ты что, шашлыки здесь
жаришь? - Наклонился к столу и, взяв за горлышко, повернул к себе
опорожненную на две трети бутылку коньяка. - Армянский, пять звездочек.
Хорошо, понимаешь ли, Баргузин, живете...
Директор стоял, будто громом прихлопнутый. Все недавнее оживление с
него схлынуло, он, по-видимому, не мог пошевелиться, только повел вокруг
безумным неистовым взглядом - Валечка тут же вскрутилась на месте, как
вихрь, и стремительно исчезла из кабинета, осторожно прикрыв за собой дверь
и, таким образом, отрезав неприятную сцену от посторонних.
После этого директор покашлял в ладонь и сокрушенно сказал:
- Здравия желаю, Мокей Иванович... товарищ министр... День рождения
тут... как-то... образовался... Но главное - конечно - мы завершили
тематику, которая имеет большое народохозяйственное значение... Помните, вы
поручали нам разработку несгораемых спичек для космонавтов... Чтобы, так
сказать, исключить аварии... Соответствующий полимер уже синтезирован...
Дорабатываем технологию... Скоро можно будет запускать в производство...
И он замер, пожирая начальство глазами.
Министр хмыкнул.
- День рождения, понимаешь ли... На работе... у тебя, что ли,
Баргузин, день рождения?
Директор даже подпрыгнул.
- Никак нет! Виноват, товарищ министр!.. - по-военному развернулся и
указал на Сергуню, обомлевшего и, вероятно, не знающего куда податься. - У
него - день рождения... Так сказать, наш ведущий сотрудник...
Министр поднял бровь, недоуменно рассматривая Сергуню. И Сергуня вдруг
как-то странно заколебался на стуле. Заколебался, очень мелко, точно
привидение, задрожал, очертания его фигуры стали расплывчатыми, проступила
сквозь них деревянная спинка стула - три секунды и Сергуня буквально
растворился в воздухе. Только канцелярская скрепка заблестела на том месте,
где он сидел.
- Так у кого, понимаешь ли, день рождения? - отстраненно
поинтересовался министр.
Некоторое время директор, вытаращив глаза, оцепенело взирал на эту
слегка разогнутую обыкновенную канцелярскую скрепку, а потом вздрогнул и
покраснел, цементируя разум усилием воли.
- У меня, - обреченно сказал он. - У меня день рождения... Пятьдесят
восемь лет... - И вдруг, озаренный гениальной догадкой, торопливо
пробормотал. - Может быть, так сказать, не откажетесь, Мокей Иванович...
Чисто символически так сказать...
- Чисто символически? - спросил министр. И, втянув дымный воздух,
неожиданно крякнув, совсем, как Бледный Кузя, потер друг о друга бугристые
лопатообразные ладони. - Чисто символически - это, понимаешь ли, можно...
- Можно, - тут же пискнул откуда-то из-за спины референт.
И тогда Манаев понял, что наступает - его минута.
Он поднялся и разлил по рюмкам коньяк. И в четыре касания привел в
порядок закуску.
- Кстати, насчет "символически" есть прекрасный анекдот, - сказал он.
Машина вывернула на короткий трехрядный проспект, полный
праздношатающегося народа, притормозила у светофора, тут же изменившего
свой свет на зеленый, а затем, объезжая длиннейшую очередь, по широкой и
плавной дуге устремилась к воротам в крепостной стене, раздвоенные зубцы
которой поднимались почти до самого неба. Ярким золотом сияли над ним
церковные купола.
День был праздничный, расцвеченный солнцем.
Референт, устроившийся на переднем сиденье, немного поерзал и,
обернувшись назад, сказал предостерегающе:
- Подъезжаем, Мокей Иванович...
- Ну так что - подъезжаем? - очнувшись, спросил министр. - Подъезжаем.
Сам вижу, что подъезжаем. - Он отдулся, так что по машине распространился
могучий, почти осязаемый запах коньяка, вытер лицо платком, который достал
из кармана, и, крутанув огромной, помятой, будто котел, головой,
передернулся от внезапно пробившего его приступа смеха. - Хо-хо-хо!.. Как
там у тебя про ослика?.. Давайте выпьем, ребята?..
Министр согнулся, насколько позволял ему огромный плотный живот и в
совершенном восторге ударил себя по ляжкам. Референт сейчас же с ненавистью
посмотрел на Манаева.
- Может быть, мне лучше все-таки выйти, - нерешительно сказал тот. - Я
вас подожду, вы не сомневайтесь, Мокей Иванович...
- Сиди! - прекратив смеяться, строго приказал министр. - Я тебе
объяснил: на полчаса - не больше. А потом поедем ко мне на дачу. День-то
какой, посмотри! Балычок соорудим, сходим на рыбалку... Или у тебя имеются
какие-то возражения?
- Возражений нет, - ответил Манаев.
Ему было хорошо, "Волгу" уютно покачивало, сиденья были мягкие,
убаюкивающие, из-за опущенного бокового стекла налетал свежий ветерок.
Настроение было потрясающее. Даже выпить не слишком хотелось. Тем более,
что перед выездом они приняли посошок на дорожку. Видимо, эта последняя
доза ещё чувствовалась. Потому что сохранялось ощущение полета. Его
беспокоила только мысль о директоре. Как они его оставили. Потому что они
оставили директора под столом. Причем, ноги его торчали оттуда, как грабли,
- оба ботинка исчезли, а ступни в сиреневых гладких носках рефлекторно
подрагивали от смеха. Впрочем, и смеха, как такового не было. Смеяться
директор уже не мог. Он лишь слабо икал - через равномерные промежутки
времени. Манаев побаивался за него. Как бы чего не случилось. Правда, там
хлопотала Валечка. И можно было надеяться, что она разберется.
- Нет у меня возражений, - повторил он.
Машина замедлила ход, проскочила ворота, где на неё внимательно
посмотрели солдаты в военной форме, и, чрезвычайно изящно, с каким-то
отточенным мастерством описав кривую вокруг нескольких древних зданий,
остановилась у широкого каменного торца, в циклопической кладке которого
довольно странно выделялась современная казенная дверь.
- Приехали, - сказал шофер.
Эти слова как бы послужили сигналом. Все сразу ожили. И прежде всего -
министр, который, словно внезапно очнувшись, завертелся по сторонам,
видимо, соображая - где он и что, а потом, требовательно поглядев на
Манаева, сказал с непререкаемой начальственной прямотой:
- Ну что, Константин? Давай - на ход ноги... - А когда приняли по
пятьдесят грамм из бутылки, заначенной Манаевым у директора, то опять
отдулся и, вернув шоферу алюминиевый стаканчик, вынутый из бардачка, четко,
тяжеловесно подвел итог:
- Вот теперь, по-моему, можно двигаться...
Все лицо его вдруг заполыхало от прилива крови.
- Мокей Иванович!.. - извиваясь на переднем сиденье, простонал
референт.
Но министр только с досадой махнул рукой:
- Помолчи немного, Павлуша! Надоел! Что ты, понимаешь ли, мне все
время указываешь? Мне, понимаешь ли, не надо все время указывать. Я,
понимаешь ли, и сам могу указать!.. - Он в упор посмотрел на полинявшего от
неожиданной выволочки референта и, как будто нащупывая что-то невидимое,
пошевелил в воздухе тупыми мясистыми пальцами. - Дай-ка тут это... Ну - сам
знаешь, чего...
Референт сейчас же выщелкнул ему на ладонь крупную зеленоватую капсулу
в поблескивающей оболочке, министр проглотил её и некоторое время сидел,
точно прислушиваясь. Потыкал в Манаева своей лопатообразной ладонью:
- И ему - тоже... Не бойся, Константин. Это, понимаешь ли, от запаха.
Чтобы запаха, понимаешь ли, не было... Японская, понимаешь ли, штучка...
Давай, не робей!..
- Последняя упаковка, Мокей Иванович!.. - плачущим голосом сказал
референт.
Министр покряхтел.
- Ох, жадноват ты, Павлуша. А ведь сорока ещё нет... Жадноват,
жадноват... Не наша это психология... Ну - выпишу тебе командировку в
Японию, съездишь - привезешь пару ящиков. - Он ещё покряхтел, собираясь с
силами. И довольно-таки энергично потряс рукой. - Все! Пора за работу!..
Манаев с трудом проглотил капсулу. Последние пятьдесят грамм колом
стояли у него в горле. Вероятно, они были лишними. Разумеется, они были
лишними. Он даже испугался, что кол этот сейчас вырвется из него наружу.
Но, к счастью, ничего подобного не произошло. Потому что когда он
судорожно, против воли, сглотнул, то деревянная напряженность внутри вдруг
ослабла: как-то осела, подтаяла, расползлась - теплая радостная волна
прошла по телу. Появилось второе дыхание. Мир распался на фрагменты.
- Вперед! - сиплым басом сказал министр.
Кое-как они выкарабкались из машины. Причем, министр, распрямляясь,
ощутимо пошатнулся, и Манаев поддержал его, схватив под локоть. Референт не
успел поддержать, а Манаев - успел. И министр покивал ему весьма
благосклонно.
- Молодец, - снисходительно сказал он. - Я вижу, что исправляешься,
Павлуша...
И не дав Манаеву объяснить, что он вовсе не Павлуша, властным
движением отстранил его и, как солдат на параде, отбивая шаг, проследовал в
огромный прохладный, отделанный розовым мрамором вестибюль, где из-за
барьера, подтянутый до боевой готовности, сразу же вырос офицер с
нарукавной повязкой и, отчетливо откозыряв, спросил - очень внятно, но
почему-то вполголоса:
- Извините, пожалуйста. Вы к кому, товарищ?..
- Мне - назначено, - ответил министр гулким шепотом. И неопределенно
потыкал указательным пальцем куда-то в сторону Манаева. - А это - со
мной...
Ошеломленный референт пискнул, как мышь, необыкновенно засуетился,
пытаясь втиснуться между Манаевым и министром, но то ли растерялся от
неожиданности, то ли попросту не успел: офицер на секунду замер, напряженно
всматриваясь, а затем ещё раз отчетливо откозырял:
- Товарищ Бочкин?
- Так точно!
- Проходите, пожалуйста, товарищ Бочкин!..
Манаев опомниться не успел, как оказался по другую сторону барьера. Он
не знал, что ему делать. Он видел деревянную удаляющуюся спину министра,
разумеется, и не подумавшего оглянуться, и одновременно, краем глаза -
мятущегося референта, который, стараясь не привлекать внимания, исполнял
перед барьером какой-то сложный мучительный танец - приседая, протягивая
беспомощные руки.
- Папочку, папочку возьмите!.. - рыдал он.
Манаев, наконец, сообразил и принял из влажных ладоней кожаную
темно-синюю папку с вензельным тиснением. Из неё высовывались уголки
документов.
- Умоляю тебя! - панически шепнул референт. - Все - фиксируется... Ни
одного лишнего слова... Костя... Друг... Постарайся... Чтоб - хоть
как-нибудь пронесло!..
Синие зрачки его пульсировали, как у сумасшедшего. В уголках нервных
губ скопилась слюна.
- Ставь бутылку! - тут же потребовал Манаев.
И референт, на все соглашаясь, затряс головой:
- Две!.. Четыре!.. Сколько угодно!.. Всю жизнь тебя поить буду!..
Кажется, он даже прослезился. Лицо его сморщилось, как печеное яблоко,
а из горла вырвался тоненький детский всхлип, он ещё что-то бормотал,
цепляясь за папку - вероятно, уговаривал, давал советы - Манаеву некогда
было разбираться: министр уже поднимался на второй этаж, поэтому он,
все-таки выдрав папку, скоренько пообещал референту, что, конечно, все
будет в порядке, и, не дослушав дальнейшего лихорадочного бреда, кинулся
через вестибюль к пустынной мраморной лестнице.
Ему казалось, что он парит на бесшумных крыльях. Последние пятьдесят
грамм вовсе не были лишними. Разумеется, они не были лишними. Они вернули
ему ощущение полета.
Правда, полет этот чуть было не был прерван в самом начале. Потому что
когда Манаев, не чувствуя ног, вознесся до второго этажа, то он увидел, что
там, в коридоре, покрытом ковровой дорожкой, под торжественными портретами,
обрамленными золотом и стеклом, расположена ещё одна поперечная загородка,
и внутри неё сидит точно такой же подтянутый крепенький офицер с золотыми
погонами и с красной нарукавной повязкой дежурного.
И он также, как и первый, вежливо откозырял, и с такими же точно
интонациями спросил Манаева:
- Извините, пожалуйста. Вы к кому, товарищ?..
Манаев объяснил, что он, собственно, ни к кому. Что он, собственно, -
вот, немного сопровождает. Деревянная фигура министра в это время как раз
скрылась за углом. Офицер оглянулся на неё и попросил Манаева предъявить
пропуск.
- Какой ещё пропуск? - удивился Манаев.
Выяснилось, что для прохода в закрытую часть здания требуется
специальный пропуск - с фотографией и с подписями четырех генералов.
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг