Разумеется, никакого пропуска у Манаев не было.
- Дык, это самое... - растерянно сказал он.
И затем объяснил, что, собственно, а зачем ему пропуск? Вот же он,
Манаев, собственной персоной. Живой человек, все на нем нарисовано. Зачем
ещё какие-то пропуска? Но майор не согласился с этим аргументом. Тогда
Манаев объяснил, что пропуск он сегодня оставил дома. Торопился, забыл, не
посмотрел в кармане парадно-выходного костюма. Но вообще говоря, это не
имеет никакого значения. Его, Манаева, тут все знают. Слава богу, руководит
уже - сколько лет. Ты, майор, сходи - спроси любого, тебе скажут. Но майор
почему-то не захотел никуда идти. Он все тем же размеренным голосом
твердил, что необходим специальный пропуск. Согласно распорядка. И без
пропуска он разрешить не может. Доводы Манаева не производили на него
впечатления. Оставалось, по-видимому, последнее средство. Манаеву очень не
хотелось к нему прибегать. Но, судя по всему, другого выхода не было.
Поэтому он перегнулся через барьер и, сладострастным жестом извлекши из
пиджака бутылку, водрузил её прямо на стол, перед носом оторопевшего
майора.
- Без обмана, - негромко сказал он.
Дальше произошло что-то странное. Майор не сделал ни одного движения,
не ответил, не шелохнулся, даже не изменил выражения
угрюмо-сосредоточенного лица, но бутылка вдруг со стола исчезла: раздался
чуть слышный хлопок и шевельнулись под струей воздуха разложенные бумаги. А
сам майор как-то неловко уронил авторучку и полез за нею под стол,
оттопыривая зад, обтянутый форменными брюками. Он там возился, матерился,
посапывал, задевал локтями о перекладины и, казалось, был весь поглощен
этим трудным занятием. Продолжалось это, наверное, секунд тридцать пять.
Манаев недоумевал. Однако, недоумение его быстро рассеялось - потому что
майор вдруг высунул откуда-то снизу багровое, набрякшее венозной кровью
лицо и, как идиоту, прошипел, видимо находясь в последней стадии
негодования:
- Ну что ты задумался, попа ушастая? Дома будешь думать, а сейчас -
проходи!
- Виноват! - радостно ответил Манаев.
Министра он догнал на середине поперечного коридора. Министра трудно
было не догнать. Министр шествовал, точно робот: прижимая руки к бокам и,
как заведенный, совершенно механически переставляя ноги.. Было в нем что-то
нечеловеческое. Не хватало только скрипа суставов и решетчатой гнутой
антенны на голове. Тем не менее среди золоченых портретов он выглядел очень
внушительно. Манаев невольно заробел и, пристроившись сзади, неожиданно для
себя пропищал виноватым заискивающим противным голосом:
- Все в порядке, Мокей Иванович... Можете не беспокоиться... Папочка -
вот она, папочка - тут...
Ему самому было неприятно от такого заискивания, тем более, что
министр даже бровью не повел - продолжал точно так же равномерно
вышагивать, и только, наверное, метров через пятьдесят раздалось утробное
начальственное громыхание:
- Ты что это себе позволяешь, Павлуша?.. Исчезаешь куда-то по своим
личным делам... Я тут тоже - без доклада, без документов... Я такого,
понимаешь ли, не потерплю... Я тебя, понимаешь ли, отсюда - в три шеи... Я
Ивана, понимаешь ли, на твое место возьму... А тебя, понимаешь ли, вместо
него - крутить баранку... Я тебя предупреждаю в последний раз... Тут тебе,
понимаешь ли, не сенькина лавочка!..
Все это он произносил, не поворачивая головы. Фразы громыхали, как
тяжелые камни. В интонациях переливался административный гнев. Манаев
попытался было ещё раз объяснить, что он вовсе не Павлуша, что Павлуша
остался в вестибюле, но забежав немного вперед и заглянув в остекленевшие,
мутные, будто сделанные из пластмассы глаза министра, понял, что никакие
объяснения здесь не пройдут и поэтому просто взял всю вину на себя:
- Больше не повторится, Мокей Иванович...
- То-то же, - удовлетворенно сказал министр. - Ты мне какой доклад в
прошлый раз написал? Я тебя спрашиваю: какой доклад? Я там половину слов не
знал - что обозначает. Мекал, как этот... ну, в общем, сам понимаешь...
Сильно накренившись в левую сторону и потоптавшись на месте, чтобы
развернуться, он вошел в небольшой, очень светлый хозяйственный тупичок,
заканчивающийся громадным окном, на широком подоконнике которого,
безразлично покуривая, сидели двое мужчин в одинаковых неброских костюмах,
и, игнорируя их присутствие, повелительно бросил: Жди меня здесь, - а
затем, опять потоптавшись, чтобы правильно развернуться, скрылся за темной
лакированной дверью, на которой латунной тусклостью выделялась неброская
буква "М".
Судя по характерному журчанию, донесшемуся изнутри, там располагался
туалет.
Манаев принялся ждать. Он подождал пять минут, разглядывая коридор, в
котором в общем-то ничего интересного не было, потом подождал ещё пять
минут, изучая противоположную дверь, где в отличие от первой выделялись уже
другие буквы - "ХЗ", а затем - ещё пять, в течение которых он, не подавая
вида, искоса рассматривал обоих мужчин, курящих на подоконнике. Странные
это были мужчины. Наконец, он подождал пять минут уже просто так - ничего
не разглядывая, а лишь тихо, но внятно ругаясь сквозь сжатые зубы. Министр
не появлялся. Было непонятно, чем он там занимается столько времени. Или,
может быть, он просто уснул? Или, может быть, провалился в канализацию?
Манаеву все это надоело. - А что? - подумал он. - А в конце концов, ничего!
- И довольно сильно постучал костяшками пальцев в дубовую дверь.
Ему почему-то показалось, что сидящие на окне мужчины сейчас очень
строго и требовательно окликнут его:
- Вы куда, гражданин?
Но его никто не окликнул. Мужчины спокойно курили, думая о своем.
Тогда Манаев повернул ручку двери и очутился внутри.
Самое интересное, что министра в туалете не было. Вместо него у
вычурной, явно импортного производства раковины стоял невысокий, но очень
плотный коренастый человек, стриженный под "укладку руководителя", и,
просовывая круглую ушастую голову под кран, видимо, находясь в изнеможении,
плескал себе в лицо холодную воду.
Он неодобрительно посмотрел на Манаева, но не произнес ни звука.
Больше в туалете никого не оказалось. Там были всего две кабины,
разнесенные друг от друга, - в настоящий момент обе распахнутые и
просматривающиеся насквозь. И в одной из них лежала на полу знакомая
Манаеву темно-синяя шапочка.
А министра не было. Не было - и все.
- Ну и черт с ним! - подумал Манаев. - Что я, в самом деле, без Мокея
не проживу? Проживу без Мокея, даже ещё и лучше...
Только что в одиночку было несколько скучновато.
И Манаев снова поглядел на коренастого человека. Тот уже прекратил
брызгать себе в лицо и сейчас, опираясь рукой о раковину, громко и часто
дышал, видимо, преодолевая трудности жизни.
Ему было тяжело.
- Тяжело? - спросил Манаев.
Человек не ответил.
Тогда Манаев намекнул, что можно поправиться.
Человек опять не ответил.
Тогда Манаев без лишних слов вытащил из кармана "Плиску", (тоже
захваченную у директора) и одним движением, вывернув, снял колпачок так,
чтобы посуда была готова к употреблению.
Глаза у коренастого человека блеснули.
- Кто такой? - подозрительно спросил он.
Манаев объяснил, что он здесь совершенно случайно. Просто, вот, с
товарищем министром на минуточку заглянули. А товарищ министр - буквально
на полминуточки отлучился.
Заодно Манаев скоренько рассказал анекдот - как четыре мужика выпивали
в женском туалете. Между прочим, довольно смешной. Тем не менее, коренастый
человек, выслушав его, даже не улыбнулся.
- Предъяви документы, - все также подозрительно сказал он.
Документов у Манаева, опять же не было. То есть, у него не было
паспорта. У него было только институтское удостоверение. Причем,
основательно просроченное. Но зато - с фотографией и с печатью. Все
честь-честью, как полагается. Коренастый человек, наверное, целую вечность
вертел его в руках, а потом чрезвычайно кисло заметил, что документы можно
изготовить какие угодно.
Это была - загадочная фраза. Манаев её не понял. Однако он
почувствовал, что как раз отсутствие документа успокоило человека, и
поэтому, заманчиво тряхнув "Плиской", высказался в том духе, что время
идет, а дело, между прочим, стоит на месте. Между прочим, в любую минуту
может вернуться товарищ министр. Вот вернется товарищ министр, и тогда ещё
неизвестно, как у них тут получится.
Но упоминание о Мокее Ивановиче не произвело особого впечатления.
Коренастый человек лишь вяло поморщился.
- Министр - не министр, какое это имеет значение, - заметил он. И
вдруг, вероятно, на что-то решившись, по секрету, доверительно признался
Манаеву. - Из горла, понимаешь, не хочется... Тяжеловато...
Манаев развел руками:
- Ну ты интеллигент!.. Может быть, тебе ещё и закусить -
понадобится?..
Коренастый человек смущенно потупился, всем своим видом показывая, что
- действительно, виноват, но как ни странно, именно в этом вопросе Манаев
ему сочувствовал: из горла и в самом деле было тяжеловато, поэтому он
вытряхнул мыло из двух мыльниц, которые стояли по бокам фаянсовой раковины,
быстренько их сполоснул и, разлив коричневый, даже какой-то маслянистый
коньяк, облегченно сказал, передавая напарнику ту половинку, которая
побольше:
- Ну, нормально? Мы - люди бывалые... Только пей с уголка, обидно
будет, если расплещется...
Они выпили. Причем - коренастый человек - мелкими хлюпающими глотками,
и, сглотнув таким образом в последний раз, замер, как недавно Сергуня, не в
силах произнести ни единого слова. Манаев сразу же набубырил ему холодной
воды. И дал запить. Но это не помогло. Дыхание у коренастого человека не
восстанавливалось. Жестами он показал Манаеву, что, дескать, давай по
второй.
- Пожалуйста, - ответил Манаев.
Но едва он успел снов разлить коньяк, как дверь в туалет распахнулась
и ворвался разъяренный, малиновый от накопленного внутри бешенства министр,
и буквально с порога замахал кулаками.
- Опять твои штучки, Павлуша?.. - прохрипел он. - Ты дождешься, я тебя
в самом деле уволю!.. Почему я должен разыскивать тебя по всему зданию?..
Вероятно, министр кричал бы и дальше, но в этот момент коренастый
человек, наконец, пришел в себя: на лице его появились признаки жизни.
Он длинно выдохнул:
- Фу-у-у!.. По-моему, прижилась... - И, обернувшись, холодновато
спросил. - А в чем, собственно, дело, товарищ Бочкин?
Министра как будто током ударило. Он открыл было рот, потом закрыл
его, открыл вторично - постоял так некоторое время, и вдруг лицо его
расплылось в умильной улыбке.
- Владимир Юрьевич! - радостно воскликнул он. - А меня вот тут вызвали
- на Коллегию... Коллегия у нас сегодня... А помощник мой, Павлуша...
запропастился...
Министр, кажется, даже стал меньше ростом.
- Меня зовут Константин! - высокомерно заметил ему Манаев.
И министр в отчаянии хлопнул себя ладонью по лбу.
- Правильно! Правильно! Костя!.. Запамятовал... Что же ты, Костик, так
- неуважительно?..
Он, наверное, имел в виду то, что Манаев потерялся, но коренастый
человек понял его по-своему - суховато кивнул, как бы давая разрешение:
- Ладно. Налей ему!
Манаев передал мыльницу. Министр принял её обеими руками, как
драгоценность, деликатно выхлебал содержимое и сказал растроганным сладким
голосом:
- Спасибо, Костик... - впрочем, тут же, поперхнувшись, добавил. - И,
конечно, вам, Владимир Юрьевич... с чувством глубокого удовлетворения...
И вдруг вздрогнул, подброшенный неожиданно появившейся мыслью:
- А что же мы, извиняюсь, стоим?.. Давайте я стульчики принесу!..
Сначала Манаев рассказал про сберкассу. Он не хотел рассказывать про
сберкассу. У него было ощущение, что про сберкассу он сегодня рассказывал
пятьдесят девять раз. Но министру эта история, оказывается, чрезвычайно
понравилась. Он буквально повизгивал, предвкушая её - всячески одобрял и
подталкивал к ней Манаева. При этом он очень искательно, совершенно
по-собачьи заглядывал снизу в лицо Секретарю. Словно боялся, что его сейчас
выгонят отсюда. Манаеву даже стало его немного жалко. Поэтому он все-таки
рассказал про сберкассу. Министр закатился было от напряженного хохота,
захлопал было себя обоими ладонями по коленям, но вдруг осекся, увидев не
согласующуюся с моментом озабоченность своего руководства. Манаев тоже
оторопел. Он как-то привык, что на него реагируют. А тут на него не
реагировали. Никак. Пауза была страшная. У министра, наверное, появились
седые волосы в бобрике. И, как у мертвеца, натянулась кожа на скулах. Даже
у Манаева тревожно засосало под ложечкой. Однако, ничего особенного не
произошло. Секретарь ещё подумал некоторое время, дернул одной щекой, затем
- другой, опять некоторое время подумал и, наконец, солидно, как будто
соглашаясь с чем-то, неторопливо кивнул:
- Смешно, - сказал он.
И Манаев вдруг понял, что до него просто-напросто не дошло. Вероятно,
Секретарь никогда в жизни не бывал в сберкассах. Никогда не бывал в
сберкассах, не стоял в очередях и, по-видимому, начисто не знает советских
реалий. То есть, все заморочки для него - пустое место. Это следовало
учесть. Манаев это учел и, соответствующим образом переставляя акценты,
рассказал историю о том, как он торговал на рынке. Эта история понравилась
значительно больше. Секретарь даже несколько раз улыбнулся, а министр,
почувствовав благоволение, прямо-таки закатился истерическим смехом.
Причем, смеялся он не густым редким басом, как в кабинете у директора, а
чрезвычайно гладеньким деликатным тенорком, лишь иногда срываясь на
звериные обертоны. Он вообще заметно усох: суетился и ухаживал за ними
обоими. Манаеву это казалось вполне естественным. Тем более, что в данный
момент ему было не до министра. Манаев ловил интонацию. Он рассказал
историю про булочную и история про булочную пришлась очень к месту. Он
рассказал историю о том, как встречался с инопланетянами и Секретарь
неожиданно хохотнул. Тогда Манаев, учтя все поправки, рассказал историю о
том, как его назначили агитатором-пропагандистом у них в институте, и
Секретарь, будто кукла, откинувшись на скрипучем стуле, вдруг затрясся всем
своим крепеньким коротким телом. Смех у него исходил, казалось, откуда-то
из живота - мокроватый какой-то, с хриплыми придыханиями. Манаеву такой
смех не понравился. Впрочем, это было неважно. Гораздо важнее было то, что
он все-таки "раскачал" Секретаря. Нужная интонация была найдена. И Манаев
только расширял её - наслаивая мимику и жестикуляцию.
Он рассказал, как парторг у них в институте проводил собрание,
посвященное решениям очередного съезда КПСС. Вместо воды ему в графин
налили водки, и парторг сначала не сообразил, в чем дело, а потом
сообразил. И читал доклад, пока жидкость в графине не кончилась. Затем
Манаев рассказал, как он ходил на первомайскую демонстрацию. Ликовать они
начали ещё в девять утра и поэтому на площади он вдруг обнаружил, что
находится в колонне военных. Его хотели вывести, но у Манаева с собой было.
И к трибунам он подступил буквально во главе полка. Кричал "ура" так, что
часть заработала благодарность. Но самое интересное, что ведь все они были
в военном. А Манаев в штатском. И командир полка, увидев его, вдруг чего-то
испугался. В результате Манаева отвезли домой на военной машине. Лично
замполит. Который у Манаева и заночевал. Вероятно, после этого он двинул на
повышение. Наконец, Манаев рассказал последние анекдоты, которые он слышал.
Анекдоты были довольно рискованные, и министр на первом же из них осторожно
поперхнулся, но хохочущий своим мокроватым смехом Секретарь добродушно
махнул рукой и стало ясно, что - можно. Между прочим, по части анекдотов
Секретарь оказался человеком совершенно дремучим: он не знал даже самых
бородатых, тридцатилетней давности. - Мне же не рассказывают, - обиженно
пояснил он. Поэтому Манаев сыпал, как дрова из мешка: и про то, как наши
построили все-таки коммунизм, и про то, как, опять-таки наши, летали на
солнце, и про то, как воскресили товарища Сталина, и про то, что "хлеба
нет, но народ живет". Он, наверное, рассказывал бы до бесконечности,
анекдоты выскакивали стремительной чередой, но вдруг после знаменитой фразы
о том, что "социалистическая революция совершилась, а теперь - дискотека",
он в минуту просветления заметил, что у них уже ничего не осталось.
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг