- А ты проверь...
- Говорю: запер.
Тогда тощий человек, покопавшись немного, открыл узкий сейф, стоящий у
него за спиной, и достал оттуда толстую химическую бутылку, наполненную до
пробки, три протертых стаканчика с носиками и делениями и, наконец, уже
обычную, магазинную бутылку, этикетка которой извещала о том, что в ней -
сок, болгарского производства.
Тут же появились бутерброды с колбасой и пупырчатый огурец.
- Но только по пятьдесят грамм, ребята, - сказал тощий человек. - Меня
и в самом деле могут вызвать. Не обижайтесь, пожалуйста...
Он разлил спирт по стаканчикам, добавил туда же томатного сока,
потекшего, будто кровь, а затем длинным скальпелем порезал бутерброды и
огурец.
- Ну! - сказал Рамоницкий, поднимая свою посуду. - С новорожденным
тебя! Поехали!..
- Поздравляю вас, - вежливо добавил Манаев.
Они звонко чокнулись.
И в эту секунду дверь, разумеется, отворилась и в проеме её показался
широкоплечий высокий мужчина начальственного облика, тоже, как и тощий, в
халате, но небрежно расстегнутом, так что виден был добротный, в полоску
костюм с ярко-красным, на запонке, галстуком.
По-видимому, это был директор.
- Ага! - многозначительно сказал он. - И товарищ Рамоницкий
присутствует. А я как раз вас ищу...
Тощий человек задрожал так, что из стаканчика у него плеснулось.
- Виноват, Баргузин Степанович. Тут - день рождения... У меня...
Тридцать пять лет... Друзья - заглянули...
На него было больно смотреть.
Директор нахмурился.
- Кстати, насчет дня рождения, - неожиданно сказал Манаев. - Есть
такой анекдот. День рождения, значит. Звонок в дверь. Здоровенный, под два
метра амбал. - Драку на шесть человек заказывали? - Не-е-ет, - отвечает
хозяин. А тот - бум в морду! Уплочено!..
Воцарилась напряженная тишина.
Директор молчал, и все - тоже молчали. Цокнуло стекло, это - тощий
человек опустил свой стаканчик на полированную поверхность. Было слышно,
как у него отчаянно и торопливо колотится сердце по ребрам.
Тишина становилась невыносимой.
Директор кашлянул.
- А вот есть ещё такая история, - сказал Манаев...
Рюмки были из богемского хрусталя: низкие, пузатые и очень тяжелые, на
свету они отливали голубизной и тогда внутри хрусталя загорались блестящие
крохотные искорки. Директор привез их из Чехословакии, когда ездил туда с
научной делегацией. Из такого же тяжелого хрусталя было и блюдо, на котором
светились малиновой прокопченостью круглые ломтики сервилата и выкатывала
янтарный жир бледно-розовая тугая семга.
А ещё у директора откуда-то была свежая зелень и он небрежно, но
привлекательно разбросал её поверх. И постелил на гостевом столике салфетки
из крупной цветной соломки.
Объяснил, что любит - когда культурно.
Манаев тоже любил - когда культурно. Поэтому он сразу же слопал
половину сервилата, подмел почти всю зелень, хрустевшую на зубах,
попробовал семги, а потом без передышки рассказал историю о том, как ему
случилось торговать на рынке.
Однажды жена послала его за картошкой. День был опять же воскресный, а
по воскресеньям, как известно, не продают, но у входа на рынок Манаев вдруг
обнаружил, что как раз сегодня выбросили прямо с лотка. Тридцать третий
портвейн. И народу всего - человек двенадцать. Он, разумеется, взял пару
штук. На картошку денег уже не оставалось. Так, какая-то разнокалиберная
мелочь. Но Манаев все равно пошел на рынок. Там за прилавком стоял парень
тамбовского вида. Выяснилось, что денег у Манаева хватает лишь грамм на
триста. А ему хотелось бы принести домой полкило. Поэтому он попросил парня
немного уступить. Но парень уступать не хотел. Тогда Манаев его очень
попросил. Но парень все равно не уступал. Тогда Манаев произнес речь о том,
что, вот, гады, спекулянты проклятые, обдирают простой народ, выжимают из
него последнюю трудовую копейку. Речь имела успех. Вокруг Манаева стали
собираться трудящиеся. Но к тамбовскому парню тоже подтянулись трое.
Перевес был явно на их стороне. Потому что трудящиеся хоть и одобряли
Манаева, но в драку бы за него не полезли. Тогда Манаев предложил за триста
грамм - деньгами, а за остальное - стакан. Парень подумал и согласился.
Манаев ему налил. А заодно и себе. Бутылка-то все равно открытая. Затем
Манаев перелез через прилавок. А когда вторая "ноль семь" кончилась, то
парень сказал, что он - сбегает. Манаев хотел дать ему свою мелочь, но
парень сказал, что он с друзей денег не берет. Ты лучше пока поторгуй,
сказал он. И исчез. По-видимому, надолго. Манаеву стало скучно, и он опять
произнес речь. Что, вот, мол, тут торгуют - невесть чем попадя, отравляют
трудящихся, а у него картошка, выращенная без удобрений, без химикатов там
всяких, без земли, можно сказать, без солнца - одними, можно сказать,
трудовыми мозолями. Не картошка, а чистый витамин. Ее бы надо продавать в
аптеках: по рублю за каждые пятьдесят грамм. И прописывать тяжело больным в
качестве лекарства. Речь его опять-таки имела успех. К Манаеву образовалась
солидная очередь. Он немедленно повысил цену - в два с половиной раза. Но
брали все равно бойко. Через полчаса практически ничего не осталось.
Последнему покупателю Манаев продал мешки, убедив его, что грязь,
накопившаяся в них, - целебная. Между тем, тамбовского парня почему-то не
было. Манаев хотел отдать его деньги соседям по прилавку, но те не взяли.
Тогда он перешел ко входу на рынок. Портвейном там торговали по-прежнему.
Правда, очередь уже была значительно больше. Манаев на всякий случай
отстоял её и взял ещё десять бутылок. А потом он вернулся на рынок, чтобы
купить картошки. Но картошка к этому времени уже кончилась. Парень так и не
пришел. Рынок закрыли. Манаев вернулся домой, и жена устроила ему скандал,
потому что он не купил картошки.
Вот такая была незамысловатая история. У директора фонтаном вырвался
коньяк изо рта. И обрызгал всех окружающих. Но Манаев как культурный
человек этого не заметил. И директор как культурный человек этого не
заметил. Они просто снова налили. И снова выпили. И Манаев рассказал
историю, как один сотрудник из их института поехал в командировку в
Монголию. Начали они ещё в самолете и потом продолжали весь рейс. Делать
все равно было нечего. Ну, прилетели, отвезли их в гостиницу, там они ещё
посидели с монгольскими друзьями, короче, очнулся он в три часа дня, выполз
кое-как из постели, видит: на столике - газета, буквы - русские (в Монголии
русский алфавит), а не одного слова не прочитать. Главное - газета по
формату похожа на "Правду". И передовая статья озаглавлена: "Ленин - кыш!
Ленин - мыш!" Только одно слово и разобрал - "Ленин". В общем, прибежали к
нему на звук: он сидел на полу, зажав в кулаке газету, и выл, точно стая
волков на промысле. А когда выть надоедало, то стучал себя кулаками в грудь
и выкрикивал: Ленин - кыш! Ленин - мыш! Отвезли его в психиатрическую.
Манаев не очень старался, рассказывая эту историю, но директор тем не
менее начал медленно уползать под стол - уползал, уползал - и, наконец,
совсем уполз, только на мякоти кресла подрагивала круглая затылочная
аккуратная лысинка. Тощий человек, то есть, заведующий лабораторией, у
которого съехал галстук, а очки держались на самом кончике носа, с ужасом
смотрел на эту лысинку, поднимая выше плеча полную рюмку коньяка.
- Ты почему не пьешь, Сергуня? - ласково спросил его Манаев.
И Сергуня вздрогнул, словно его кольнули иглой.
- Я вообще-то... извиняюсь... непьющий...
- А за производственные успехи? - сказал из-под стола директор. И, не
выдержав, захохотал. - Ленин - кыш!.. Ленин - мыш!..
Сергуня опять вздрогнул, совершенно отчаянно зажмурился, искривил
отвращением вдумчивое интеллигентное лицо и, подавшись вперед, одним
движением выплеснул в себя сразу всю рюмку.. После чего застыл - вытаращив
глаза.
- Закуси, закуси, - посоветовал ему Манаев.
Но Сергуня не мог. И тогда Манаев кинул ему ломтик сервилата - прямо в
открытую пасть.
- За переходящее Красное знамя! - сказал директор.
Неожиданно материализовалась секретарша, ловко вытряхнула мусор из
пепельницы, собрала появившиеся непонятно откуда обрывки бумаги и осторожно
предложила:
- Может быть, кофе?..
- Хо-хо-хо!.. - ответил ей директор. Но все-таки выбрался из-под
стола. И распластался в кресле, которое дико скрипнуло. - Хо-хо-хо!.. Ты
извини, Валечка, у нас тут сегодня день рождения... Хо-хо-хо!.. Не
стесняйся, прими сама - если хочешь...
Секретарша, в общем-то, и не стеснялась. Налила себе рюмку, кивнула
все ещё остолбеневшему завлабу: Поздравляю, Сергей Александрович! (Тот
потряс головой), хлопнула коньяк, как минеральную воду, коротко дохнула,
поморщилась, закусывать ничем не стала - длинными наманикюренными ногтями
выудила сигарету из пачки и закурила, равнодушно пуская дым в потолок.
Она словно бы отсутствовала, видимо, презирая окружающее.
Правда, Манаев рассказал ей анекдот про "если хочешь", и сигарета тут
же выпала из ухоженных пальцев, закатившись куда-то под диван, а сама
секретарша забилась на кресле, как вынутая из воды рыба.
Смех у неё оказался довольно-таки визгливый.
Это немного отрезвило Манаева. Он подумал, что надо бы, наверное,
затормозить. Уже хватит. Достаточно. Ведь как обычно получается. Утром
трещит голова и поэтому требуется чуть-чуть принять. Требуется чуть-чуть
принять - просто, чтобы голова не трещала. Принимаешь чуть-чуть - чтобы
голова прошла. И говоришь себе - только чуть-чуть. И - чуть-чуть. И голова
в самом деле проходит. Но потом зачем-то принимаешь ещё чуть-чуть. Уже для
настроения. И ещё совсем немного чуть-чуть. Чтобы это настроение
поддержать. А потом смотришь: уже наступил вечер, все вокруг - опрокинутые,
и сам - растекаешься возле стола, как медуза. Ну а утром - опять трещит
голова... И между прочим, ему пора на работу. Потому что вчера он до
института так и не дошел. Это значит - подряд два прогула. Два прогула
подряд покрывать никто не будет. Это значит, что могут и попереть, к
чертям. Нет, действительно, надо завязывать.
Вероятно, Манаев бы и завязал, потому что ему хватало, но в эту минуту
директор, наконец, справился с приступом истерического веселья,
по-партийному жестко взял себя в руки и, широким жестом налив всем до
краев, предложил выпить за женщин, которые нас любят. Насколько
почувствовал Манаев, присутствующую здесь Валечку он вовсе не имел в виду.
Так что никаких таких пошлостей. Но отказываться, разумеется, все равно
было нельзя. Даже Сергуня заглотил очередную рюмашку. Правда, после этого
он резко выпрямился на стуле и, как гипсовый, начал быстро-быстро
раскачиваться взад-вперед. Но в общем, это не имело большого значения.
Манаев с директором закусили, и директор поинтересовался, что это Манаев
такой грустный. Только что был, как все люди, и уже - грустный. Какие, мол,
проблемы у моего лучшего друга. Манаев объяснил ему, что, вот, пора на
работу. И директор покровительственно махнул рукой.
- Мы это сейчас отрегулируем, - сказал он. - Ну-ка, Валечка, соедини
меня - там... с кем надо...
Валечка соединила его с директором манаевского института, и здешний
директор объяснил тамошнему директору, что есть в институте у него такой
Константин Манаев, младший научный сотрудник, как недавно выяснилось, очень
ценный кадр. В настоящее время Константин Манаев выполняет работу по нашему
ведомству, так что если ты, Валентин Сергеевич, не против, то сегодня он не
появится у тебя в институте. Некогда ему там появляться. Работа
кропотливая, ответственная и займет, судя по всему, целый день. Не обессудь
пожалуйста, Валентин Сергеевич, мы с тобой люди свои, сочтемся...
Директор нетерпеливо послушал, что ему отвечают в трубку, сказал:
Ха-ха! - деревянным голосом. И добавил, кивая, по-видимому, соглашаясь с
очевидным. - Ну, конечно, с меня причитается... - А потом удовлетворенно,
расслабившись, повернулся к Манаеву. - Вот видишь, а ты боялся...
Манаев боялся как раз не этого. Манаев боялся совсем другого. И тем не
менее, он почувствовал некоторое облегчение. По крайней мере сегодня можно
было ни о чем не думать. А завтра - что завтра? - завтра когда ещё
наступит. Важно, что сейчас он совершенно свободен. Это - главное. Можно не
беспокоиться. Поэтому они выпили за свободу. Валечка очень активно
поддержала данный тост. Потому что она любила свободу. А качающийся на
стуле гипсоподобный Сергуня, напротив, не поддержал. Он, наверное, свободу
не любил, презирал её, или, может быть, признавая в душе, не был в
состоянии заявить об этом достаточно внятно. Во всяком случае, возражений
от него также не последовало, выпили они без всяких помех, и Манаев,
несколько отягощенный благодарностью к директору, который проявил о нем
такую нетривиальную заботу, рассказал ему историю о том, как он, Манаев,
пару лет тому назад встречался с инопланетянами.
Это была одна из лучших его историй. И рассказал её Манаев уже не
вполсилы, как раньше, а - стараясь, на пределе возможностей - подкрепляя и
мимикой и сменой интонаций. Руки его так и мелькали в воздухе. В результате
директор начал опять медленно уползать под стол, а возбужденная коньяком и
непринужденностью обстановки Валечка повалилась поперек кресла и в восторге
замолотила ногами по подлокотнику. Левая туфля у неё слетела и ударила
Сергуню по щеке. Но Сергуня не обратил на это внимания: бледный, даже
заиндевевший какой-то по-прежнему раскачивался на стуле, повторяя одну и
туже унылую фразу:
- Елки зеленые, как я нажрался, ребята!..
Чувствовалось, что сейчас он нырнет и отключится. Поэтому, специально
для него, Манаев рассказал серию интеллектуальных анекдотов. В этих
анекдотах фигурировали роботы, ученые и было много запутанной терминологии.
Например. Как доказать, что политика нашей партии всегда - прямая? Возьмем
произвольную точку в политике нашей партии. Эта точка есть "перегиб".
Сноска: "перегиб" - такой математический термин. Поскольку данная точка
есть "перегиб", то производная второго порядка в ней равна нулю. Точку мы
брали произвольно, следовательно можно утверждать, что в любом месте - на
политике нашей партии - производная второго порядка равна нулю. А если так,
то политика нашей партии - всегда прямая.
Честно говоря, Манаев не очень любил рассказывать такие анекдоты. Для
таких анекдотов требовалось образование. А образование у слушателей не
всегда имелось. Разве что Сергуни. Да и то неизвестно. Правда, как раз
Сергуня и пропустил их мимо ушей. Абсолютно не отреагировал. Будто не
слышал. Лишь издал перехваченный горлом какой-то странный и настораживающий
звук: нечто среднее между икотой и позывом к выворачиванию желудка. Манаев
на всякий случай отодвинулся от него подальше. Валечка тоже слегка
заскучала. Зато у директора, как ни странно, образование оказалось вполне
достаточным - потому что он начал тихо, завороженно повизгивать и, наверное
в полном экстазе - ударяться головой о крышку стола. Рюмки, уже опять
налитые до краев, опасно заколебались.
- Про ослика, про ослика расскажи!.. - крикнул директор.
Непонятно было, откуда он знает об этой истории. Про ослика Манаев,
кажется, ещё не рассказывал. Может быть, ему что-то такое намекнул
Рамоницкий? Наверное, намекнул. Вероятно, хотел представить Манаева в
лучшем свете. Кстати, а где он сам? Манаев завертел головой. Только сейчас
до него дошло, что Рамоницкого с ними не было. Впрочем, ничего
удивительного. Рамоницкому было не по рангу присутствовать здесь. Директор
института, заведующий лабораторией, секретарша. И какой-то там Рамоницкий.
Мелкая сошка. Видимо, он потерялся, когда они переходили из одного кабинета
в другой. Манаев что-то такое припоминал. Что-то смутное. Что-то
неопределенное. Но про ослика упомянул - точно он. Между прочим,
удивительно к месту. Манаев и сам чувствовал, что ситуация уже созрела.
Пора вводить контрапункт. Иначе настроение будет падать.
Поэтому он сразу же согласился:
- Ладно. Давайте про ослика...
Но про ослика рассказать не удалось. Потому что едва Манаев,
разумеется, приняв немного для вдохновения, отдышался и приступил к
обстоятельному изложению своей истории: дескать, жил маленький серый ослик,
и перед этим осликом возникали различные трудности, но когда эти трудности
возникали, то ослик предлагал: Давайте выпьем, ребята... - как вдруг
чрезвычайно явственно прорезался запах дыма и немедленно вслед за этим
Валечка, соскочив, точнее, просто свалившись с кресла, огляделась и
панически закричала:
- Гори-и-им!..
А из-под дивана вырвалось густое ватное облако.
Сразу же все пришло в движение.
Валечка кинулась к дверям, чтобы позвать на помощь. Но директор, как
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг