шепота. И лишь ветви тянулись к палившему небу, словно умоляя не губить
безвинно...
- Пожара не приключилось бы, - отирали пот опытные мужи. И с тревогой
поглядывали на солнце: не заволоклось ли зловещей сизо-дымной пеленой?
Тяжко было, но к Барсучьему Лесу они вышли в назначенный день.
Тут оказалось, что барсучане еще не забыли, кто летось избавил их от
беды. Чурилу встретили так, будто в мерянскую деревню пожаловал сам Бог
Кугу Юмо. Шаев сын Шаева, старейшина, отправился показать словенскому
кугыже городок, что по уговору достраивали на берегу.
Деревянная крепость, назначенная Халльгримовым урманам, показалась
Чуриле равно доброй и для боя, и для мирного житья. Не за страх строили, за
совесть. Пока не вымрут в Барсучьем Лесу свидетели побоища, селение из-под
кременецкой руки не уйдет...
Мальчишка Чекленер, ныне кременецкий отрок, на соплеменников
поглядывал свысока. Гордясь, показывал прыгающую рысь - княжеские знаки на
сбруе коня, на мече, на легкой, нарочно для него сплетенной кольчуге. И
похвалялся: Бьерн Олавссон, которого наверняка пришлют в барсучанский
городок, вот уже полгода как женат на его, Чекленера, сестре.
Старые меряне, что еще недавно отмахнулись бы не слушая, теперь
внимали ему уважительно. С такой родней поди не посчитайся. Да и повидал он
в Кременце, что не каждой седой бороде снилось...
А молодые только слюнки глотали. Двух дней не прошло, как к Чуриле
явился Азамат:
- Возьми в войско, кугыжа... С тобой пойти хотим. За его спиной
переминались двенадцать румяных охотников, гордый цвет большого села.
- Беру, - сказал князь. Ибо не бывает лишних рук ни на пашне, ни на
пиру, ни на войне...
Еще несколько дней он отвел на то; чтобы дать людям отдохнуть,
отдышаться после перехода, залечить стертые ноги. В Барсучьем Лесу он
предполагал встретить урман. Но время бежало - Халльгрим не появлялся...
- Узнали коня в рати! - бормотал Верхний конец. - Ушел, собака, на
север к себе ушел!
Наконец решились подойти с тем к самому князю. Чурила отмолчался.
Выждав оговоренный срок, он повел войско дале, на полдень. И не велел
наказывать Видгу, когда он в кровь избил другого отрока, своего ровесника.
Тот сглупу сказал при нем, что урман, мол, не след и ждать... Ясно, с
чужого языка брякнул. Неразумный отрок тот был из Верхнего конца.
Далеко, далеко назад отступило прощание с домом... Всякий день Чурила
объезжал войско и видел, как ратники мало-помалу втягивались в походный
быт. От привала до привала они шли неутомимым охотничьим шагом. Пот,
перемешанный с пылью, окрашивал лица и кудри в одинаковую серую масть. На
привалах они скидывали с плеч мешки, звякавшие бронями и топорами. Втыкали
в землю тяжелые копья. И река принимала всех подряд, не чинясь, не
приглядываясь, боярин или холоп нагишом бросался с откоса!
А перед сном говорили о женах. И не удивляло, когда сварливая хозяйка
вдруг представала перед умственным оком ненаглядной красавицей, ладушкой,
словно впервые увиденной издалека...
Сам князь вспоминал иное.
Не мать, любимую со всей ее воркотней. Не Звениславушку и даже не
маленького сына. Закрывал глаза, и виделся ему отец.
Как стоял он тогда у ворот, высокий, в длинной рубахе, в теплой
безрукавке, гревшей старую спину... Стоял, распрямившись, тяжко налегая на
посох. И смотрел вслед сыну. Вслед пыльному облаку, уже скрывавшему идущее
войско. Не смели подле него плакать ни жена, ни сноха. Спокойно смотрел
старый Мстислав. Пришла пора - пустил птенца с руки в истинный соколиный
полет. И был уверен в крепости его крыл, в силе когтей, в меткости не
ведающих промаха глаз.
Знал молодой князь: лучше погибнуть, нежели встать перед ним, позабыв
в поле честь.
Обычно он шел или ехал впереди войска, с двумя-тремя отроками и
Нежеланой.
- А боярам верным с полками ехать велел! - скрежетал старый Вышата. -
Один обо всем решать восхотел! Колодезник!
Зато сын его Лют при князе состоял неотлучно. Не многие и видели,
когда спал... Но даже во сне его ладонь оружия не покидала - попробуй
подойди! Однако уезжать от войска ему не приходилось, и Видга частенько
поручал ему Скегги, когда княжеский приказ бросал отроков в седла.
Скегги он сперва хотел оставить дома... Тот принял приговор без
жалобы, но начал вянуть прямо на глазах. Видга понял, как некогда Эрлинг,
что это убьет его вернее вражеских стрел. И сжалился - в самый последний
день. Тут-то Скегги расплакался, еле утешили. Неверными руками он совал в
мешок свою арфу, а Видга смотрел на его слезы и уверенно знал, что более их
не увидит. Мальчик делался юношей.
Они вместе поехали на Воронке, и тот, сильный, легко нес обоих. Но
конников в войске было немного, и чаще всего шли пешком.
Отрокам доставалось... Чурила желал знать; что творилось впереди
войска, позади него, по бокам. Умел бы - взлетел бы оглядеться из
поднебесья. Но не умел. И Видга чем дальше, тем чаще ссаживал юного скальда
с крупа коня, и Воронок нес его куда-то сквозь редеющий утренний туман...
Потом настал день, который они долго вспоминали впоследствии. Булан
ждал скорой встречи со своими, и князь еще до рассвета отправил вперед
семерых шустрых парней, Видгу в том числе. А повела их Нежелана.
Они долго ехали пустынным берегом. Когда же стало светло, Видга вдруг
вытянул руку вперед и объявил:
- Там корабль.
С отроками он давно уже говорил только по-словенски и почти не
запинался. Но их глаза с его глазами, если смотреть на воду, равняться не
могли. Словене долго щурились и прикрывались ладонями от низкого солнца, но
так ничего и не рассмотрели. А Видга уверенно продолжал:
- Это торговый корабль, и он сидит на мели. Про себя же подумал, что
надобно будет не зевать и не оказаться последним, когда конунговы люди
примутся грабить.
Слегка накренившаяся лодья стояла на песчаной косе, куда ее усадила
нерасчетливость кормщика. Она показалась Видге отчасти похожей на кнарр.
Только поменьше и пониже в бортах, а на носу вместо дракона вздымалась
деревянная конская голова.
Впрочем, люди повели себя лучше, чем он ожидал. Заметив всадников,
корабельщики тут же вооружились и встали по борту, готовые защищать себя и
свое добро.
Отроки пустили лошадей в холодную утреннюю воду и погнали их по
мелководью прямо к кораблю. Остановились, когда у ног переднего коня взбила
бурунчик стрела.
- Эй, добрые люди! - подняла руку Нежелана. - Кто будете? И далеко ли
путь держите?
Там, должно, удивились звонкому девичьему голойу. Но виду не подали.
- Мы гости новогородские, - долетело в ответ. - А идем из веси в
хазары и у тебя, красная девица, позволения не спрашивали. Сама-то какого
роду-племени?
- Мы-то все кременецкие да круглицкие, а племени словенского! -
прокричала Нежелана, потихоньку подъезжая поближе. Для ратного дела на ней
была надета кольчуга: никто в дружине кольчуг одеждами не прикрывал - для
пущего страху. Железная рубаха облегала стройное тело и поблескивала, как
чешуя. Один за другим все корабельщики побросали шесты, которыми силились
сдвинуть тяжелую лодью. И сгрудились на борту, разглядывая поляницу. Экое
диво!
Тем часом выше по течению, еще далеко, росло облако пыли от
подходившего войска. Проворный гонец уже летел туда с новостями... Чурила
выслушал отрока и немедля пожаловал сам.
Видга так и ждал, чтобы гремучая плеть в руке конунга указала на
корабль. Уж тогда-то не многие обойдут его, сына моря, и в бою, и при
дележе.
Но Чурила заправил плетку в сапог.
- Я князь кременецкий, - коротко обратился он к старшему на лодье. И
тот не подумал усомниться, как ни мало отличался Чурила от простых воев. -
А что, гость, поздорову ли ныне поживает воевода Олег?
Артельщик, молодой еще, статный детина с ворохом русых волос, отвечал
сдержанно, что поздорову. Был он широкоплеч и придерживал у бедра вдетый в
ножны клинок. Добра ли ждать от чужого князя - неведомо. Немногочисленные
ватажники сжимали оружие, и только побелевшие скулы выдавали страх.
А рядом с купцом стояла молодая жена. Крепко обнимала она двоих
сынишек-близнецов, неразличимых для любого глаза, кроме материнского...
- В Новом Городе я не бывал, - сказал Чурила купцу. - Но Олегу я друг.
И тебе помогу.
Так и не пришлось Видге запустить руку в новогородское добро. Да что
сделаешь - на конунга не обижаются. А если конунг еще и сам первый входит в
воду, не боясь замочить сапоги, и подставляет плечо, налегая на шест...
Молодая купчиха, которой позволили остаться на корабле, с испугом отводила
от Чурилы глаза. Верно, боялась разрубленного лица. Видга косился на нее
презрительно.
Песчаная отмель цепко держала корабль. Когда, освобожденный, он снова
закачался над глубиной, сухой нитки ни на ком не было - ни на отроках, ни
на ватажниках, ни на самом князе.
- Славен будь, Чурило Мстиславич, - выкручивая в руках мокрую шапку,
сказал ему новогородец. - Беды ждал от тебя, а надо благодарить. Дозволь,
княже, попотчуем, чем богаты.
Чурила усмехнулся:
- Смотри дороги к нам в Кременец не позабудь, назад когда поплывешь...
Расскажи-ка ты мне лучше, гость Третьяк Рогович, как там воевода
варяжский в Белоозере живет-может...
Язык у Третьяка оказался подвешен как надо. Без того купец не купец!
Пока люди разводили костры и растягивали на солнышке мокрые порты,
Чурила узнал, что ни свей, ни даны Олега с прошлого лета не беспокоили. И
лесная весь, благодарная за покой, без понуждения навезла воеводе полные
ключницы дани. Но зато как раз в те дни, что провели в Белоозере
новогородцы, туда пожаловала из Ладоги богатая снекка. От самого господина
Рюрика... Привезла она другого Рюрикова воеводу, готландца родом. О чем они
там с Олегом говорили, Третьяк, понятно, не слыхал. Только видел, что Олег
с того дня стал задумчив необыкновенно...
А потом корабль подвели к берегу, и маленькие Третьяковичи,
увернувшись от матери, живо скатились по сходням. Приметили поблизости
Видгу и подобрались к нему, любопытные, хоронясь один от другого.
- Ты кто?
- Ты варяг?
С Видгой не всякий взрослый заговорил бы без нужды. Но когда подбежала
молодая купчиха, все трое уже сидели рядком, и Видга рисовал ножом на
песке, объясняя, в каком углу населенного мира стоял его прежний дом.
Женщина подхватила близнецов и потащила их прочь, по очереди награждая
шлепками. Дружный рев огласил берег, а Видга сказал ей в спину
по-словенски, так, чтобы поняла:
- Рядятся в юбку добрые и злые, но умных немного. Если ты так
трясешься над своими сопливыми, могла бы оставить их в Хольмгарде!
Третьяк услыхал это и повернулся к сквернослову, ибо никому еще не
позволял безнаказанно лаять жену. Князь остановил, спросив:
- А то верно, гость. Что семьи дома не оставил? Лихих людей не
боишься...
Новогородец покосился на жену, развел руками и улыбнулся помимо
собственной воли:
- Да вот... напросилась, белого свету ей, вишь, повидать. Чурила на
улыбку не ответил. Хмуро спросил:
- Впервые идешь?
- По второму разу, княже.
- Ну вот что, гостюшка, - сказал Чурила, глядя на корабль. - Не дело
затеял. Не в мирные земли плывешь. Войско мое видишь? Хазар воевать иду.
Сила их, сказывают, по Роси встречь мне поспешает. Тебя бы ненароком не
потрепали...
Третьяк помолчал немного, потом ответил так:
- Ты уж не серчай, батюшка кременецкий князь. Мы, словене
новогородские, с хазарами не ссорились, наше дело сторона.
Тем часом его люди бережно переправляли по сходням деревянного Волоса.
Без Бога - ни до порога, с Богом - хоть за море! Третьяк сам принес с
корабля пестрого селезня, пойманного накануне. Волоса утвердили в
прибрежном песке, воткнули вокруг стрелы. Бросили жребий о селезне: пустить
ли на волю, зарезать ли, а если зарезать, то съесть самим или бросить в
костер... Большая дикая птица билась в руках молодого новогородца, хлопая
крыльями и яростно шипя.
Парень морщился, отворачивая лицо: чего доброго, так и по носу
получишь. Но, знать, скотьему Богу ведом был птичий язык... Селезня выпало
отпустить.
Державший птицу высоко подбросил ее. Селезень сперва тяжело припал к
самой воде, но после выровнялся, набрал высоту и, крякая, что было прыти
полетел прочь от людей. Крылья его трудились, точно весла корабля,
уходящего от погони...
Войско, далеко растянувшееся по берегу, мало-помалу подходило,
устраивалось на отдых. Новогородцы не захотели оставаться в этом месте
надолго.
То ли торопились куда, то ли побаивались множества ратных людей... Да
и Волос намекал на дорогу. После угощения Третьяк испросил у князя
разрешения отплыть, распрощался и пошел на корабль.
Не любил Чурила впустую тратить слова, но все же не удержался, остерег
еще раз:
- От берегов дале держись, новогородец.
Третьяк поясно поклонился, поблагодарил. Когда на лодье стали
поднимать паруса, Видга презрительно сплюнул, хотя гости все проделали
безупречно.
Чурила долго стоял на берегу, провожая взглядом корабль... В тот же
день, на самой вечерней заре, уехавшие вперед отроки привели с собой
посланцев хана Кубрата.
Кубратовы булгары уходили от врага все, сколько их было... Со скрипом
катились к северу нагруженные повозки. Кое-кто поднимал юрты на колеса и
так ехал. Не-мирье сорвало булгар с земли, на которую они только начали
оседать.
Заставило припомнить времена, когда не было булгарина без коня и
колес...
Теперь они стискивали зубы, вспоминая зеленые нивы покинутого края.
Увидят ли они их еще раз, да и то - потоптанными, скормленными ненасытным
хазарским лошадям...
Юрты булгар широко стояли по берегу, там, где между лесом и водой
оставался изрядный клок чистого поля. Юрты были круглые, решетчатые, крытые
пестрыми войлоками. Большинство - совсем невелики: три шага поперек. Там
обитал простой люд.
Другие были побольше, повыше, поярче. У коновязей фыркали горячие
жеребцы. Это принадлежало Кубратовым родичам и вождям полновластных племен.
А самая большая юрта стояла посередине кочевья. Там ожидал гостей
пресветлый хан Кубрат.
Чурила приехал к нему со своими боярами, с Органой и старым Буланом.
Словенское воинство располагалось чуть выше по реке. Голова его уже
раскладывала костры, а хвост, Вышатин Верхний конец, все еще тянулся. Сам
Вышата страсть боялся, как бы не обошла его почетная чаша у хана на пиру, -
прискакал вперед, нарушив княжеский приказ. Чурила ничего ему не сказал.
Булгарские воины почтительно распахнули перед ними полог... Вход в
ханское жилище был по обычаю повернут к югу. Сам хозяин сидел у северной
стены, в особом углублении-тере. Оттого юрта, если поглядеть сверху,
напоминала цветок.
По правую руку хана курился отдельный маленький очажок. За очажком
сидела родня: двое родных братьев, трое двоюродных, племянники. К ним
усадили седоусого Булана. А Органу хан сперва обнял, потом усадил всех
ближе к себе.
А навстречу Чуриле он встал...
Эти двое были равны.
Но два меча в одних ножнах не живут - второму хозяину в юрте не быть.
Князь и бояре опустились на войлоки по левую руку от хана, на места
для гостей.
Поджали под себя ноги.
Напротив хана, у входа, сидели сыновья. Кубрат был молод годами, и
трое мальчишек не успели еще завести не то что усов - первого пуха на
губах. Но сидели чинно. Только проворные глаза сновали по сторонам. Тервел,
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг