Светлая Богиня Жива побеждала злую ведьму Морану. По ночам зима еще
торжествовала; еще заращивала льдом и инеем прорехи, что наносили ей в
дневных сражениях сияющие солнечные мечи. Но все глубже ложились синие
проталины, и тяжелые войлочные облака постепенно освобождали небо. И небо
поднималось все выше - вверх, вверх, чистое, ясное, готовое наполниться
ликующим пением птиц...
- Что невесел, Виглавич? - спросил Халльгрима Чурила, когда они
однажды вместе ехали из Круглицы домой.
Халльгриму дорого обошлась минувшая зима. Суровое лицо осунулось еще
больше, по щекам, сверху вниз, легли угрюмые складки. На висках и в усах
проглянула седина. Он сказал:
- Скоро птицы полетят к северу, конунг. Его халейгов поедом ела тоска.
Старый Олав осматривал корабли, готовя их к тому дню, когда должна
была вскрыться река. И говорил сыновьям:
- Они привыкли к морю, дети. Я думаю, им тоже снится морской прибой.
Люди все чаще смотрели на север. И ждали весны с непонятной тревогой.
Как будто ей предстояло что-то переменить...
Видга-Витенег был теперь в младшей княжеской дружине за своего. Не
всем нравилась его нелюдимость и невмерная - не по летам, не по заслугам! -
гордость. Но в ратной науке ему среди отроков ровни было немного. Видгу в
дружине начали уважать.
В Урманском конце он с того самого дня не появлялся ни разу. И, как
мог, избегал его обитателей. Выздоровевший Скегги ходил туда несколько раз,
но Видга не спрашивал, что новенького. Даже о том, что Торгейр сын Гудмунда
взял в жены Любомиру, а приданое невесте справил сам конунг, - Видга
выслушал равнодушно...
Однажды, когда он чистил своего коня, на княжеский двор явился Бьерн
Олавссон. Молодой кормщик разыскал отрока Чекленера и заговорил с ним, и
Видга, стоявший поблизости, слышал каждое слово. Бьерн похвалил и погладил
лошадь отрока, спросил, не болела ли у Чекленера когда-то раненная голова,
потом пожаловался, что поскользнулся на льду, когда переходил реку, и
промочил ноги.
Совсем уже собрался уходить и напоследок обронил как бы невзначай:
- А что, скажи, мерянин, здорова ли твоя сестренка Цылтий? Я помню, вы
с ней были похожи... Чекленер ответил весело:
- Дома говорили, нам с ней надо было родиться двоими братьями.
- Я к тому, - сказал Бьерн, - что у Сигурда уже двое парней, а я все
не женюсь. Послушай, отдашь ли ты мне сестру?
Мерянин почесал льняной затылок и посоветовал Бьерну спросить ее саму,
он, мол, не собирался ее принуждать. Бьерн ушел очень довольный. Можно было
не сомневаться, что скоро на той стороне реки примутся готовить еще одно
торжество.
Булгарин Органа с двумя товарищами, Шилки и Талутом, жил у князя в
великой чести. Хану Кубрату сразу послали весть о возвращении родича, но
торопиться домой Органа не стал. Беглому заложнику было о чем порассказать
союзным князьям, и те слушали жадно.
О городах из белого камня, внутри которых стояли войлочные юрты и
курились очаги землянок. О хакане, что весной отправлялся кочевать по своим
владениям, сопровождаемый войском. И ни один из простых воинов не смел
приблизиться к нему на полет стрелы, чтобы не осквернить взглядом священную
особу царя...
Об аль-арсиях - избранном отряде арабов, не знавших себе равных в бою
и имевших за то привилегию не сражаться против единоверцев... О знатных
вельможах, что поколениями женились на красивейших пленницах и оттого были
светлокожи, мягковолосы и без выпирающих скул. Вот и называли их белыми
хазарами и считали едва не за особый народ.
И о хазарах черных - простом люде, жившем жизнью охотников и пастухов,
люде бронзоволицем, узкоглазом, с черными косами жестче конских хвостов...
Самого хакана булгарину видеть не привелось. Но он хорошо помнил, как
однажды по степи разлетелась весть о смерти царя.
Богатую тризну справил по умершему род Ашины-Волка, издавна рождавший
правителей. Множество могил - с избу каждая - вырыли для него послушные
руки рабов. И все могилы, кроме одной, оставили пустыми, а могильщиков
предали смерти, дабы ничья рука не потревожила священных костей...
А молодому царю, сыну прежнего, надели на шею веревку. И, затянув
хорошенько, спросили: сколько хочешь править? Столько-то и столько-то лет,
- полузадушенно прохрипел новый хакан. И вступил на престол, заранее зная,
что его убьют точно в назначенный срок. Если только прежде он не умрет сам.
Ибо иначе оскудеет божественная сила хакана и удача оставит народ...
Между тем солнце ходило по небу с каждым днем все выше и веселей. Еще
немного, и польют теплые весенние дожди. Вскроется, полезет на берега
Медведица. А там заворочается, загрохочет льдинами сама великая Рось...
Князь Радим не умер. Раны его заживали. То ли помогло чудодейственное
лекарство асиль, то ли впрямь сыскалась в князе могучая сила, на которую
так надеялся Абу Джафар. Одно было ясно: давно бы ему спать под курганом,
если бы не Нежелана-поляница. Слепой Радим узнавал ее по шагам. Он давно
уже переименовал ее в Ненагляду и только жалел, что не насмотрелся вдоволь
на ее красоту, пока имел глаза.
И еще он говорил, что это раньше он был темен, а ныне прозрел...
Частым гостем стал в Новом дворе боярин Вышата. Дочь встречала его
радостно, ластилась к отцу, чувствуя себя виноватой. Всякий раз уговаривала
посидеть подольше. Сама, однако, домой не шла. Мало-помалу Вышата вроде как
привык, что не далее лета проводит ее в Круглицу. Но заметно тяжелее
сделался его шаг, и гладкая палка, с которой он и раньше не расставался,
теперь была нужна ему не только для красы.
Любима же поминать при нем было опасно...
Полные дни сиживал он у Радима. И нередко они беседовали втроем,
потому что к Радиму заглядывал Хельги Виглафссон. Радим ему нравился,
Вышату он терпел, Чуриле молча кланялся. Княгиню Звениславку всякий раз
останавливал, спрашивал, как здоровье и не надо ли ей чего.
Радим ощупывал его секиру, примерял ее к руке и в который раз просил
рассказать о поединке с Рунольвом.
Зима сдавала все больше. На глазах уступала теплу. Скоро, скоро в
каждой избе хозяйки примутся месить пухлое сладкое тесто и вылепят из него
маленьких птиц. Потом этих птиц обмажут медом и пойдут с ними за городское
забрало закликать в гости весну. На утренней заре расстелят в поле чистый
новый холст, положат на него душистый пирог и оставят все это в дар матушке
Весне. Пусть она, краса ненаглядная, отведает угощения, оденется в новину и
уродит взамен добрый хлеб и долгий лен...
А там сожгут страшное чучело - злодейку Морану. И напекут в честь
Солнца блинов, румяных и круглых, как оно само.
А там сойдет снег и настанет пора бросить в землю зерно. И незримо
поскачет по полям на белом коне юный Ярила. Босоногий, похожий на девушку,
в белом плаще, в венке из цветов, с житными колосьями в руке... Никто не
увидит его, но почувствуют все: по смятению в сердце, по неясной тоске, той
самой, что гонит прочь сон и заставляет молодых девушек на ночь глядя
продевать косу в висячий замок и с волнением обращаться к еще неведомому
жениху:
- Приди, милый, приди во сне ключика попросить...
И даже старый Щелкан начнет доставать и нюхать высохший пучок пахучей
степной травы, что осенью привез ему Лют.
Скегги сын Орма, ходивший к роднику за водой, распахнул двери и
закричал:
- Гроза собирается, Видга хевдинг, промокнешь!
В круглолицем мальчишке не узнать было прежнего заморыша.
Лют и Видга охорашивались, окончательно приводили в порядок оружие и
одежду. День этот был необыкновенным: накануне у молодого князя родился
маленький сын.
В его доме еще не успели позакрывать двери и сундуки, отворенные
настежь для облегчения трудов юной княгини. А счастливый Чурила уже
отправился к дубу, в святилище, и своими руками принес в жертву быка.
Жертвенной кровью напоили землю, а череп зверя с рогами повесили на ограду:
пускай заодно неповадно будет и всякой скотьей болезни. Мясо же сложили в
телегу и отвезли в Новый двор.
Большой праздник будет нынче в княжеском доме!
Двоим отрокам надлежало быть на том пиру. Только место их было не за
накрытыми столами, не среди веселых гостей. Изобильные яства они лишь
понюхают... Лют встанет подле князя и станет следить, чтобы не скудела
перед ним еда-питье. А Видга в числе прочих отроков устроится возле двери.
И будет приглядывать, как бы Вышата Добрынич во хмелю не обидел кого из
урман, а Органа не вцепился бы в глотку заезжему хазарскому купцу...
Есть и пить отроки станут потом. Все подчистят, что останется на
широких деревянных блюдах. И сами поедят, и домой отвезут.
Лют выглянул наружу, посмотрел на небо:
- Так и так ехать надо. Может, успеем еще до грозы?.. За зиму он еще
больше вытянулся и возмужал. Чтобы поцеловать сына, Долгождана поднялась на
цыпочки. Видга вывел коней, и они тронулись со двора.
И вновь разогнал свою огненную колесницу чернокудрый, золотобородый
Перун! Бесстрашно мчался он в смертную битву с Чернобогом, на всю зиму
замкнувшим влажные, животворные недра облачных гор!
Ветер и тот притих в ожидании бури, воздух сделался неподвижен и густ.
Тяжкими быками наступали из-за края земли налитые синевой облака.
Дружно впрягшись, волокли они неохватное решето, полное чистой дождевой
воды. Прочь из белых лап злодейки зимы, на землю, на луга и поля!.. Но
Чернобог сдаваться не спешил, и в тучах шел бой. Летели вороные жеребцы
Перуна, грохотали ободья колес, взвивалась и рушилась пламенная секира,
зажатая в божественной деснице... Отзвуки небесной битвы, гремевшей еще
далеко, заставляли коней вздрагивать и пугливо настораживать уши.
Грозовой мрак затопил округу, когда они только-только покинули лес.
Отроки поняли, что дождя уже не обгонят.
Первый удар располосовал небо. Пылающая молния вонзилась совсем
недалеко, и Лют спрыгнул с коня, обнял его голову. Конь почувствовал себя
под защитой и благодарно прижался к хозяину. Видга еле успел закутать
голову своему - и небеса над ними разверзлись.
- Лица не прячь, умойся! - прокричал Видге Лют. - Первая гроза, сила в
ней!
Молния за молнией били в ближний лес. Было у них там любимое местечко,
и ради него-то они щадили дуб, красовавшийся на холме. Кузнецы издавна
ходили туда за железной рудой. Тугие пальцы струй щекотали и гладили землю,
призывая пробудиться от зимнего сна. Но твердь не откликалась, не спешила
проснуться. И очень скоро дождь перестал быть ласковым. Бешеные порывы
ветра принялись размахивать свистящими ветками деревьев, каждая капля
превратилась в стрелу.
Гром катился по небу от края до края: Перун развоевался вовсю.
Отроки потихоньку брели к городу пешком. И Лют вдруг схватил Видгу за
руку:
- Смотри!
Мир только что содрогнулся от чудовищного удара. Видга посмотрел туда,
куда указывал Лют, и увидел ком яркого пламени, скользивший над землей на
уровне груди человека.
Ком был величиной с коровай и летел со стороны леса, быстро
приближаясь.
Ледяной страх приковал отроков к месту.
- Змей огненный! - дрожащими губами выговорил Лют. - Кому
серебро-золото несешь, батюшка, нам или нет, а только не тронь!
Перепуганные кони заржали и забились, но заклинание подействовало.
Огненный клубок легко взмыл кверху, перескочил молодых воинов и поплыл
себе прямехонько в Кременец. Лют и Видга следили за его полетом, не смея
двинуться дальше.
Когда шар поднялся над стеной, Лют сказал:
- К боярину полетел! Стало быть, правду люди говорят!..
Змей и впрямь сел на острую маковку терема, что был хорошо виден во
всем городе и вокруг. Покачался туда-сюда на неудобном насесте, а потом
вдруг соскочил и стремглав кинулся вниз.
Знать, не встретил его Вышата с парным молочком, не вынес всегдашней
яичницы из сорока яиц! Грохот раздался такой, словно к боярину во двор
ненароком залетел сам Бог-громовик. А следом взвилось высокое пламя: у
Вышаты начался пожар...
Пожаров, затеянных молнией, унимать не смели от века. Разгневанные
Боги не терпят препон. Когда отроки вбежали во двор, половина крыши
боярской конюшни, несмотря на хлеставший дождь, полыхала неудержимым огнем.
Ополоумевшая челядь металась вокруг. Кто-то пытался сбить замок. А сам
Вышата Добрынич, полуодетый - собирался на пир, - потрясал кулаками, крича:
- Сметанку! Сметанку мне спасите!
Внутри горящей постройки визжали и бились запертые лошади.
Лют и опомниться не успел, когда Видга бегом бросился вперед. Кошкой
взлетел на крышу, увертываясь от огня. Расшвырял корье - и прыгнул вниз, в
водоворот крутившегося дыма...
Лют кинулся следом, но его перехватили:
- Стой, боярич, куда!
Холопы, возившиеся с уже накаленным замком, намертво стиснувшим ключ,
злее застучали обухом. Но все зря. Замок, добротно сделанный на посрамление
вору, поддаваться не желал.
- Сгорит ведь княжич, - сказал кто-то огорченно. - Вот сейчас и столб
огненный появится...
Огненный столб восходит над пожаром, когда гибнет человек.
С княжеского двора прибежал сам Чурила и начавшие сходиться гости.
Крыша конюшни пылала уже вся. Лют яростно бился в руках у дюжих боярских
слуг и кричал:
- Пустите! Витенег там!
Халльгрим прибежал вместе с князем. Услыхав про сына, он переменился в
лице. Кашлявшие от дыма рабы едва успели отскочить: Халльгрим с разбегу
нацелился в двери плечом.
Кое-кто после говорил, будто конюшня чуть не раскатилась по бревнышку.
Так ли, нет, а двери с петель слетели, Видга успел-таки отвязать всех
коней.
Они лавиной ринулись наружу из-под рушившейся крыши, одичалые от дыма
и жалящих искр, с опаленными гривами и хвостами... Сына было не видать.
- Видга! - крикнул Халльгрим, и его услышали даже за гулом пожара. И
он бросился было прямо в огонь - но тут по упавшим дверям простучала
копытами любимица Вышаты Сметанка... Отсветы огня змеились по серебристой
шубке красавицы, голову плотно окутывала кожаная куртка. Она вслепую бежала
за остальными и волоком тащила Видгу. Вцепившись в повод, тот висел мешком.
Одежда на нем местами горела...
- Видга! - вновь крикнул Халльгрим. В три отчаянных прыжка догнал
кобылицу, схватил сына и покатил его по грязи, спасая от огня.
К ним уже торопился Вышата, бежал Лют, дружинные люди, слуги. Видга
открыл глаза. Смотреть на него было жалко и страшно. Светлые волосы
скрутило огнем, на лице надулись пузыри, рубашка отставала от тела с
клочьями кожи...
Однако он поднялся. Зашатался и сумел устоять.
Вышата хотел обнять его... но не решился притронуться, опустил руки.
- Все отдам! - сказал он, и голос срывался. - Что хочешь за Сметанку
проси!
Сказанное дошло до Видга с заметным трудом. Наконец он ответил
по-словенски:
- Просить не привык. А чего хочу, знаешь. Боярин глянул оторопело,
потом сообразил, обернулся:
- Смиренку сюда! Да пошевеливайтесь, лежебоки!
Двое слуг бегом притащили ее под локти. Бросили перед Видгой на
колени.
- Еще! - крикнул Вышата. - Еще проси! Сражаясь с болью, Видга нагнулся
к плачущей Смиренке и крепко взял ее за руку. Больше ее никто у него не
отнимет.
Она поглядела в его обезображенное лицо, и слезы полились еще пуще.
Поднялась и встала у его плеча не то обнимая, не то поддерживая.
- Все, ярл, - сказал Видга. - Благодарю тебя.
Это он пробормотал уже на своем языке, потому что думать обо всем
сразу сделалось трудно. Потом он повернулся и направился к Чуриле. Мимо
Халльгрима прошел, как мимо пустого места. И проговорил, слегка запинаясь:
- Конунг, я, как видно, не смогу послужить тебе на пиру.
Чурила отпустил с ним и Люта:
- Довезешь...
За всю дорогу домой Видга открыл рот всего однажды. И то не затем,
чтобы пожаловаться.
- Лютинг, - сказал он. - Может быть, твоя мать согласится удочерить
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг