рассыпались, сердце мое сделалось, как
воск, растаяло посреди внутренности
моей. Сила моя иссохла, как черепок;
язык мой прильпнул к гортани моей, и
Ты свел меня к персти смертной.
Псалом 21, 15-16
Над Битуриком вставал густой и жирный столб дыма. Чтобы не тратить
времени на утомительную осаду, а людей - на штурм, мятежников приказано было
"просто выжечь из этой норы". Может, те и возлагали какие-то надежды на
ветер и ненастье, но обмотанные горящей паклей, смоченной в смоле, стрелы
сделали свое дело, а внезапно изменивший свое направление ветер лишь раздул
пожар. Не желая гибнуть в огне, воины мятежного сеньера Битурикского
бросились к воротам, пытаясь прорваться сквозь осаждающих - но тщетно. Все,
чего они добились своим отчаянным порывом и пролив немало вражеской крови -
это разъярили противника. И сейчас верные королю дружинники методично
избивали уцелевших, рассыпавшись по полю.
- Не всех! Не всех убивать! - кричал, врезаясь в гущу свалки, молодой
всадник в богатом плаще. Голос у него был зычный, а золотые пластины на
шлеме блестели даже в такой хмурый день. - Их сеньера взять живым! Где он? -
отпихнув конем дружинника от его жертв, он схватил затянутой в кольчужную
рукавицу рукой мятежника за шиворот. - Эй, скот! Отвечай, где твой господин?
- Бежал... - прохрипел тот. - На север поскакал...
Всадник выпустил его, и, не интересуясь более его судьбой, направил
коня прочь.
- Альберик! - крикнул он. - Похоже, этот трус дал деру!
Подъехал другой всадник, много старше первого.
- Знаю, - произнес он. - Я уже отправил людей на перехват.
Несмотря на одержанную победу, Альберик, сеньер Верринский, совсем не
имел вида триумфатора.
- Ну, поймают его, - бормотал он, - в колодки - и в Лаон, и все... А
ведь там, у Соколиной Горы, мы бились плечом к плечу... хотя тебя там не
было, ты мал был еще...
- Вечно ты об одном и том же! - Генрих, молодой герцог Суассонский,
досадливо отмахнулся. - Соколиная Гора, Соколиная Гора... как будто других
битв нет и не будет!
Альберик омрачился еще больше. Всего лишь десять лет прошло после
величайшего сражения на памяти поколения... а о нем уже не хотят и слышать,
как о надоевшей сказке. Словно тысячи и тысячи полегли зря. Сказал он,
однако, совсем о другом.
- Ветер опять меняется... пожар, пожалуй, перекинется на поле.
- Наплевать, - ответствовал Генрих. - Все равно все погнило на корню,
черт бы побрал эту непогодь!
Они поехали прочь прямо по пшеничному полю. Дружинники, усталые, злые
от того, что не удалось пограбить сгоревший замок, обшаривали трупы. Пленных
сегодня не брали. Зачем? Только утяжелять отряд.
Альберик стянул зубами перчатку, заткнул ее за пояс и сорвал пучок
колосьев - пустых, точно изъеденных ржой. Затем отбросил его. Генрих прав -
урожай в этом году не собрать... Снова не собрать. Голод будет пострашнее
прошлогоднего.
- Что ты все хмуришься? - спросил Генрих. - Мятежу конец.
- Этому мятежу. А в Лемовике? А в Квизе? И, заметь, все сеньеры, графы,
бароны! - Альберик впервые заговорил о том, что по-настоящему тревожило
его. - Я понимаю - мужичье. Когда им нечего жрать, они всегда хватаются за
вилы. Но когда на короля идут его вассалы... причем из самых верных,
испытанных... Ведь он всегда защищал их земли и добро, как сторожевой пес -
стадо овец!
- А может, он им больше нравился, когда был волком?
- Как... и ты? А ведь ты присягал ему, приносил вассальную клятву!
- Я присягал принцу Ги. А его, между прочим, нет в живых.
До Альберика постепенно начал доходить смысл сказанного. Генрих смотрел
на него, подбоченившись в седле. Его молодое лицо, разрумянилось от ветра,
на губах играла усмешка, но глаза не смеялись.
- Ты хочешь знать, почему вассалы бунтуют против короля? Изволь, я тебе
объясню. Что обеспечивает прочность королевской власти? Продолжение
династии. О чем должен в первую очередь заботиться правитель? О наследнике
престола.
- Ораторствуешь, как на королевском совете, - буркнул Альберик, но
герцог не обратил внимания на это замечание.
- Пошел уже третий год по смерти королевы и принца, а король все еще не
взял себе новой жены. Все разумные сроки траура миновали. Убей меня Бог, да
он просто приглашает вассалов к мятежу. Каждый думает - он умрет, не оставив
наследника, начнутся свары и раздоры, перекройка земель и выборы нового
короля, так почему не сейчас? А каждый сеньер познатнее, особливо имеющий
сыновей, вдобавок думает: а почему не я? Почему не граф Роберт - у него ведь
уже двое сыновей? Почему не ты - у тебя их сколько - пятеро? Семеро? А в
самом деле, почему не я? Мой род достаточно знатен, и у меня есть сын, и дай
Бог, будут еще.
Альберик открыл было рот, чтобы возразить, но Генрих не давал ему
вставить слова.
- А чернь охотно идет за мятежными баронами, потому что закрома их
пусты, земля не родит, и мор одинаково косит человека и скотину. А кто во
всем этом виноват? Ты знаешь, во что они верят. Король, не имеющий
наследника - не имеет права быть королем. Бездетный правитель всю землю
делает увечной.
- И ты это говоришь? Ты, которого он взрастил под своей опекой, чье
имущество он сохранил от разорения?
- Да, я это говорю! Потому что я ему верен, и от всей души желаю, чтобы
Эд сохранил власть. Но я говорю это тебе, потому что я не так близок к нему,
как ты, и от тебя он выслушает то, что не станет слушать от меня. Он еще не
так стар, чтобы не иметь наследников от собственной плоти. Убеди его, что он
должен снова жениться - хотя бы ради спокойствия в королевстве. А не то,
если так будет продолжаться, я и сам взбунтуюсь, разрази меня Господь!
По тону, которым произносились эти слова, нельзя было определить,
серьезно говорит Генрих или нет. Прежде, чем Альберик успел что-либо
ответить, Генрих дал шпоры коню и поскакал по направлению к своим воинам,
собиравшимся у стен горящего замка.
Они расстались у поворота на лаонскую дорогу. Люди из Суассона
возвращались обратно. Прощание ничего не добавило к сказанному. Альберик не
мог ни ответить, ни возразить герцогу. Хотя бы потому, что он выразил
словами то, что уже не раз приходило на ум самому Альберику. До сих пор он
старался гнать от себя подобные мысли. Но если уж об этом стали в открытую
говорить такие мальчишки, как Генрих...
Он ехал в Лаон, в королевскую резиденцию. В Компендии больше не было
двора. Теперь там располагался обычный воинский гарнизон. Впрочем, из-за
постоянных мятежей в последние годы понятие "двор" стало довольно
расплывчатым.
Они прибыли в Лаон во второй половине дня. Альберик осведомился у
заставы близ главных ворот, в городе ли король, поскольку не получал еще
никаких известий о событиях в Квизе. Оказалось, что король успел подавить
мятеж, расправиться с зачинщиками и не далее как вчера вернулся в столицу.
Альберик приказал свите отправляться на подворье, что у церкви Трех Королей,
довольно богатое в недавнем прошлом, сам же поехал во дворец. Настала пора
поговорить с Эдом. И нечего трусливо прятаться от этого разговора. Прежде
его удерживали воспоминания юности и принадлежность к клану "людей
королевы". Но в такой же мере он был и "человеком короля", и преданность
живому королю имела для него больший вес, чем преданность памяти мертвой
королевы. Ему было заранее не по себе, однако он понимал, что Генрих во всем
прав. Это сатанинское совпадение бед, постигших страну в последние годы:
неурожай, голод, мор, незатихающая война на окраинах и мятежи в сердце
Нейстрии... многие ли поверят, что всему этому нет причины и не станут
искать виновного? А не дай Бог, новое норманнское нашествие? Северяне,
кажется, уже оправились от удара, нанесенного им Арнульфом Каринтийским.
Кстати, вскоре после отступления Эда из Италии Арнульф провозгласил себя
императором. Расчетливый германский Каролинг словно знал, что Эд не ответит
на это действие. Он и не ответил, предоставив австразийскому королю и
герцогу Сполето считаться ударами между собой. Императорская корона его
более не привлекала. В самом деле, кому бы он мог ее передать? Альберику, у
которого старший сын уже служил в оруженосцах при отце, а младший еще ползал
у ног матери, и все, слава Богу, были здоровы, трудно было представить,
каково это - потерять единственного, вымечтанного, богоданного, именно
такого, как надо... Но что тут поделаешь? Надо смириться. А он не смирился.
Впрочем, оборвал себя Альберик, возможно, его опасения напрасны, и Эд,
обложенный со всех сторон врагами, в борьбе с беспрерывным натиском
вторжений и мятежей, просто не имел времени подумать о новой женитьбе и
наследнике? Если бы так...
В подобных размышлениях он прибыл во дворец, более напоминавший в
последние два года казарму. Его встретил Жерар и без лишних слов проводил к
королю.
Погода, несмотря на то, что лето вроде бы еще не кончилось, стояла
сырая и холодная, поэтому в королевских покоях жарко пылал очаг. Его пламя
служило единственным освещением. У самого входа на низком табурете сидел
Авель, после смерти Фортуната исполнявший должность королевского духовника.
Хотя, по мнению Альберика, он скорее вернулся к своей прежней, правда,
недолго исполняемой должности телохранителя Эда. Пользы от него было
примерно столько же, сколько от большого верного пса - что само по себе уже
немало. В руках у него Альберик приметил книгу, которую привык видеть при
нем постоянно - Псалтирь, тоже наследство Фортуната. Он не читал ее, а
просто сжимал в руках, точно книга могла послужить источником сил и
спокойствия.
Эд сидел у огня и смотрел на огонь. На приветствие Альберика ответил
молчаливым кивком.
Жерар принес вина, попробовал его - на последнем в свое время настоял
сам Альберик, и тут же удалился. За ним, тяжело поднявшись со своего места,
вышел и Авель, который, очевидно, почувствовал, что сеньер Верринский прибыл
не просто для того, чтобы распить кубок вина со своим сюзереном. Вина
Альберик, однако, выпил. Отчасти для того, чтобы согреться, отчасти, чтобы
придать себе мужества. Ему было бы трудно в этом признаться, но с глазу на
глаз с Эдом ему становилось не по себе. Не потому, что опасался тех
приступов страшной ярости, которым был подвержен Эд. Напротив. Та бешеная
вспышка под Сполето была самой страшной, но и самой последней. Ярость
выгорела, и на смену ей пришел холод. Этот холод, леденящее безразличие -
вот что пугало Альберика. Прежний Эд, как бы ни был он опасен, был ему
гораздо понятнее. Не всякий заметил бы эту перемену, ее видели только
близкие люди, а их всегда-то у Эда было мало, сейчас же осталось всего
ничего. Для других Эд не стал ни менее решителен, ни менее деятелен, но
Альберик видел, и страшно ему было видеть за этой решительностью и
деятельностью холод там, где раньше был огонь.
... Говорят, будто норманны верят, что в преисподней царит вечная
стужа. Что с них взять - темные люди, язычники...
Альберик вздохнул - и как в омут вниз головой - принялся излагать дело.
Эд слушал его, не перебивая. Такая у него привычка тоже образовалась:
не вступать в разговор, предоставляя собеседнику говорить до тех пор, пока
он не почувствует себя полным дураком. Чего он с успехом добился и на сей
раз. Альберик мысленно проклял себя за то, что вообще начал этот разговор,
но отступать было уже поздно. Он перечислил все доводы, приведенные
Генрихом, а поскольку Эд по-прежнему не отвечал, принялся изыскивать
дополнительные.
- Не было такого на человеческой памяти, - заявил он, - чтобы правитель
доживал свой век в одиночестве. У Карла Великого только законных жен было
девять...
Тут Эд, наконец, соизволил ответить.
- Если тебе охота искать примеры среди Каролингов, ты еще вспомни
Гильома Тулузского...
У Альберика мгновенно захлопнулся рот. Гильом Тулузский, племянник
Карла Великого и знаменитейший воитель своего времени, человек, в чьих руках
империя была бы под гораздо более надежной защитой, чем под скипетром
слабовольного Людовика Благочестивого, после смерти любимой жены постригся в
монахи.
Эд в монастырь не ушел. И на том спасибо. Довольствуйтесь этим,
болваны, и оставьте меня в покое - вероятно, именно так следовало
истолковать его ответ. Альберик принялся лихорадочно искать контрдоводы.
- Она, говорят, к тому же и сарацинка была, - сам не понимая зачем,
заявил он.
- Кто?
- Гильома Тулузского жена.
- Вот как.
До Альберика начало доходить, что он сморозил. Сарацинка... еврейка...
тут черт знает до чего можно дойти. Поневоле пожалеешь об этой дуре Аоле,
которая хотя бы была отпрыском истинно христианского семейства... и чья
смерть не помешала Эду через пару месяцев жениться снова.
Сердце Альберика стало съезжать куда-то по направлению к сапогам. Он
понял, что угадал самую суть. Дело не в том, что Эду некогда подумать о
женитьбе, и не в том, что ему все так безразлично, а...
"И даже смерть не разлучит нас".
Ничего не оставалось, кроме как откланяться. Он спускался по лестнице в
еще более подавленных чувствах, чем поднимался по ней. Разумеется, он помнил
кощунственную клятву Эда во время венчания. Кощунство и вызов - именно так
это и было всеми воспринято, потому и напугало. А что, если Эд и не думал
никому бросать вызов? И слова эти и были тем, чем надлежало быть -
торжественным обетом, произнесенным перед алтарем и который он собирался
неукоснительно выполнять? И ведь выполняет же, спаси нас Господь и помилуй!
От этой догадки стало ему совсем худо. Позади затопали чьи-то тяжелые
шаги. Альберик обернулся и увидел Авеля.
- Эй, приор! Ты куда это стопы свои направил?
- К себе в монастырь.
Альберик, прикинув дорогу до монастыря и побуждаемый желанием излить
кому-то душу, предложил:
- Давай, я тебя провожу. Ночь уже, а обитель-то твоя на окраине... в
одиночку ходить небезопасно!
Поначалу Альберик приказал было своему слуге спешиться, чтобы посадить
Авеля на его коня, но приор отговорился привычкой ходить пешком и
пристроился рядом со стременем сеньера Верринского. Альберик не сразу
заговорил с ним. Глядя сверху вниз на тонзуру бывшего школяра, он впервые
пожалел, что Авель таков, каков он есть. Если бы он был не просто псом
короля, но и в самом деле, а не только по имени, его духовником! Если бы у
него было хоть какое-нибудь влияние на Эда! Но понемногу язык у него
развязался - слишком уж накипело - и он выложил Авелю все, что накопилось на
душе. Авель внимал ему, вскинув голову, как будто от этого он мог лучше
слышать. На его простодушной физиономии, белевшей в ночном сумраке, все
больше проступало изумление.
- Послушай, брат, это же полное сумасшествие! Это... я даже не знаю,
как сказать. Помнишь Альбоина? Так Эд поступает еще хуже. Эта посмертная
верность доведет его до гибели, может, и не так быстро, как удар мечом, но
гораздо вернее!
- "Что Бог соединил, люди да не разъединят", - пробормотал Авель.
- Да брось ты эти свои монашеские бредни! Пусть так говорится, но ты
же, приор, живой человек, и должен понимать, что в жизни все по-другому!
Разъединяют, за милую душу, и снова соединяют... Я сам человек семейный и
утверждаю, что добрый христианский брак - это хорошо и угодно Богу, но
это... это уже идолопоклонство какое-то!
Не умея возразить, Авель не ответил.
Альберик продолжал:
- Знаешь, что я тебе скажу? Только не пойми меня превратно... я был
предан королеве не меньше твоего... а может, и побольше, если вспомнить наши
школьные года - только скажи мне, что это не так! И уж конечно, не меньше
твоего сожалел о ее гибели. Но сейчас я думаю: несчастье именно в том, что
королева была умна, отважна и благородна... именно в ее безупречности! Если
бы она была хуже, он бы не так по ней убивался. Или, скажем, так - после
свадьбы ее жизнь была у всех на виду, и даже враги не могли сказать о ней
худого. Но если бы в ее прошлом оказалось бы какое-нибудь темное пятно...
нечто дурное, способное бросить тень на ее память... может, он нашел бы в
себе силы отступиться от верности этой памяти!
Зубы Авеля клацнули, как у пса, ловящего муху. Альберик жестом
предупредил готовые вырваться у приора проклятия.
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг