Вой вскорости прекратился, лишь тонущие мулы еще несколько мгновений
бились на поверхности.
Выбравшись на берег, погонщики молча переглянулись и, забыв об
усталости, понеслись к ближайшему лесу.
Когда подоспела свита архиепископа, только круги расходились по темной
холодной воде.
Весть о гибели Фулька, последовавшей почти сразу же за убийством
королевы и принца, мгновенно разнеслась по всей Нейтрии. И не было человека,
который не связал бы воедино эти события. Несомненно, это был суд Божий,
опередивший людское правосудие. Все уверились, что Фульк был убийцей, и
отмщение и воздаяние за убийство помазанника господня последовало
незамедлительно. Рассказы о смерти Фулька обрастали многоразличными
подробностями, к примеру, утверждалось, будто утонул он не в реке, а в
болоте, хотя с чего бы канцлера понесло через топь? Здесь явно сыграло свою
роль его имя. "Болотной курочке место в болоте, - злорадно говорили люди, -
а гнили - среди гнили". Теперь никому бы и в голову не пришло искать другого
виновника преступления и даже подозревать, что Фульк погиб по чистой
случайности, было бы нелепо.
Потому что всегда легче верить, что за преступлением должно следовать
воздаяние, и лучше всего, если это сделают горние силы. Ведь Господь есть
мститель - разве не это говорят нам священники? А в том, что Господь
отомстил именно недостойносу священнослужителю, чувствовалась какая-то
высшая справедливость.
Один-единственный человек во всем королевстве, услышав, что десница
Господня покарала канцлера Фулька, не обрадовался. Он, как и все, считал
Фулька убийцей, но до поры предпочел бы видеть его живым. Это был Альбоин.
Он слишком хорошо знал Эда, чтобы поверить, будто тот переуступит Богу право
отомстить убийце жены и сына. К этому времени Нанус уже выследил шпиона
Фулька в Лаоне - тот отправлял гонца, почти не скрываясь - и Гунтрамн сидел
на цепи в подземелье Компендия. Правда, после первых допросов он
подозревался только в связях с Фульком, но отрицал всякую причастность к
убийству и знакомство с Ригунтой. Однако Альбоин был уверен, что тот вскоре
перестанет запираться. Но все эти соображения меркли перед известием о
возвращении Эда.
Гонец прибыл в середине зимы, мокрой, гнилой, бесснежной. Он сообщил,
что король снял осаду со Сполето и споле краткого, но жестокого сражения
повернул войско назад. Для Альбоина никаких распоряжений передано не было.
Но он в них и не нуждался. Если Эд не стал воевать до последнего... если он
отступает, не проиграв по-настоящему войну, это значит: у него одно
желание - мстить.
А мстить - некому.
Гунтрамн? Он - мелкая сошка, его голова ничего не стоит. Ригунта -
тварь еще более мелкая - сгинула бесследно. А значит, на кого обрушится вся
ярость королевского гнева?
Он знал ответ. И ужас захлестнул его. И опять Альбоин не мог не
вспоминать прошлое - и как он готовился к смерти. Тогда гроза пронеслась
стороной. Но дважды такое чудно не повторяется. И потом... потом, тогда он
был уверен, что ему не миновать казни за то только, что он непочтительно
говорил с королем. Теперь же вина его был тысячекратно тяжелее. Ему были
доверены жизни жены и сына короля... а он не уберег их. Накануне свядьбы Эд
пообещал предать страшной смерти того, по вине которого может что-либо
случиться с его невестой. Что же теперь сделает он, потеряв не только жену,
но и единственного сына?
Альбоин слышал подобные истории. Виновных в нерадивости карали не менее
безжалостно, чем самих убийц. Их подвергали тяжелейшим пыткам, и, если они
не умирали при этом, иным отрубали руки и ноги, иных ослепляли, других ждали
колесо или бичевание до смерти, или костер. Последнее время в Компендии и
Лаоне не видели жестоких казней, потому что королева, единственная из всех
людей, могла вступиться за осужденных и умилостивить сердце короля. Ее
больше нет, и не будет ни защиты, ни милосердия.
Панический страх все больше затягивал Альбоина, лишая его способности
соображать и действовать. Он мог бы скрыться, бежать в Бургундию или
Аллеманию. Но Альбоин боялся не только мячений, он боялся позора. А бегство
означало не только позорную трусость, но также косвенное признание соучастия
в убийстве. Несмотря ни на что, Альбоин оставался рыцарем, слугой своего
сюзерена. И христианином. Не сомневаясь в том, что Эд уничтожит его самого,
он также был уверен, что расправа короля не падет на головы его близких.
Старшие сыновья Альбоина уже несли военную службу, младшие, по смерти
матери, были отправлены на воспитание к ее родным. А сам он... что ж, он
достаточно пожил на свете.
И призвал тогда Альбоин Гонвальда, своего оруженосца, и спросил его:
- Скажи, Гонвальд, был ли я все годы твоей службы тебе хорошим
господином?
- Истинно так.
- Было ли между нами согласие во всем?
- Да, господин.
- Чинил ли я тебе какие-нибудь несправедливые обиды и поношения?
- Нет, господин.
- Тогда поклянись своим оружием, а также именем Христовым, что
исполнишь то, что я прикажу тебе.
И Гонвальд поклялся в том, что его хозяин от него требовал, и поцеловал
также крест, который носил на шее, в знак своей верности.
- Слушай меня, Гонвальд. Бог запрещает нам посягать на собственную
жизнь, а я послушен Богу. Не допусти, чтоб меня постигли позор и мучения.
Достань свой меч и убей меня!
Авель находился в монастыре, когда до него дошла весть, что в Компендий
прибыл Альберик Верринский, наряженный вести следствие об убийствах. Он
прискакал, далеко обогнав возвращающееся войско, не заехал даже к себе в
Веррин, и, как говорили, споро принялся за дело. Приор тут же приказал
седлать крепкого лошака, накинул плащ и без промедлений въехал а замок.
Альберик был именно тем человеком из ближайшего оуркжения короля, с которым
приор мог переговорить о том, что случилось, и узнать, что может ожидать их
впоследствии.
По прибытии Авеля сразу же проводили к сеньеру Верринскому, который
занял в замке покои ушедшего Альбоина. Альберик сердечно обнял старого
сотоварища и усадил его напротив себя. Вид у бывшего тутора школы святого
Эриберта был умученный. Он отрастил клочковатую бороду, волосы его были
взъерошены, веки воспалены, и он сильно спал с лица.
- Здравствуй, брат. Или тебя теперь нужно называть "отец", хоть ты и
младше меня?
Даже такому тугодуму, как Авель, ясно было, что подобное приветствие -
лишь уловка, с помощью которой Альберик пытается отогнать тяжкие мысли.
- Скажи мне, как было... там? - спросил приор.
Альберик тоже понял, что Авеля интересует вовсе не ход боевых действий.
Он ответил не сразу:
- Плохо, брат. Когда мы узнали... долго боялись ему говорить. С неделю
или больше. Сам знаешь... - Альберик неопределенно повел рукой. Но Авель
действительно знал. - Потом вызвался Коннал-ирландец. Понадеялся, что монаха
он, может быть, и не убьет. - Опять последовало долгое молчание. Авель не
сводил с Альберика напряженного взгляда. Тот не выдержал и взорвался. - Ты
ждешь от меня подробностей? Так не буду я говорить об этом! Не хочу, и все!
- А Коннал? - тихо спросил Авель, хорошо знавший отчаянного ирландца.
- Что Коннал? Нету Коннала.
- Он все же убил его...
- Нет, Коннал позже погиб, при отступлении. Нам еще много пришлось
биться. Потому что едва ли не в тот же щень к владетелю Сполето подошло
свежее подкрепление из Леополиса, есть такая крепость возле Рима, и нам
оставалось только драться! Господи всемилостивый, что был за бой! Они
пытались взять нас в клещи, эти лангобарды, называющие себя римлянами...
Помнишь осаду Парижа? Теперь мы сами оказались на месте данов. Разница была
в том, что мы все же разорвали эти клещи, и, хотя Сполето и не пал, не было
перевеса ни на той, ни на другой стороне. Но король приказал отступать. Он
сохранил армию - это все. А на обратном пути нам в спину ударили люди графа
Прованского. Вот тогда-то Коннал и погиб. Я тебе чествно скажу - он сам на
это нарывался. Может, он решил, что лучше умереть от меча, чем... - он
облизнул пересохшие губы, - ...от проклятия.
Поскольку Авель сохранял молчание, Альберик снова вскинулся.
- Ну, что ты хочешь от меня узнать? Полетят ли головы в Компендии?
Будут ли казни? А я знаю?
- Он так их оплакивает?
Лицо Альберика дернулось.
- Оплакивает? Если бы он их оплакивал, все было бы не так уж плохо.
Нет, брат, все гораздо хуже...
- "Нас некому защитить. Отошло благословение от Нейстрии," -
пробормотал Авель.
- Что?
- Так говорил один безумец. Я велел его запереть.
- Это ты правильно сделал. Только сумасшедших пророков нам сейчас и не
хватает. Каждый делает, что может. И я делаю, что могу. А что толку? Все
здесь перетрусили, суетятся, доносят друг на друга... Вот уже шепчутся, что
и Фортунат был отравлен. А ты как полагаешь?
- Нет.
- Я тоже думаю, что нет. Много ли такому ветхому старцу было надо? А
находятся и такие, что обвиняют няньку - а у нее, бедняги, у самой руки
отнялись, или вот Альбоина, благо тот защитить себя уже не может, или его
оруженосца - зарезал, мол, своего господина за плату, ничего будто тот ему
не приказывал. Я-то Гонвальду верю. Он человек верный и поступил по клятве.
Правда, я для вида велел схватить его и отвезти в дальнюю крепость, но в
дороге тайно распорядился отпустить. Если наказывать за верность, то что со
всеми нами будет? Нет, ни Альбоин, ни Вульфгунда, ни Гонвальд, ни Феликс -
его тоже обвиняют - здесь ни при чем. Дело ясное. Гунтрамн по подсказке
Фулька подкупил эту девку Ригунту. У родителей своих она не объявлялась,
стало быть, либо прячется в каком-нибудь монастыре - я их еще перетряхну,
будь верен, либо ее тоже прикоичили, чтоб не болтала. Гунтрам, конечно,
поначалу от всего отрекался, но как стали с него шкуру по кусочкам снимать,
признался во всем - и в государственной измене, и в убийстве... а заодно и в
лжесвидетельстве, разврате и связях с дьяволом... но это уж по твоей части,
не по моей. Теперь вся забота, чтоб он у меня до казни не подох.
Авель слушал, кивая. Он был совершенно согласен с тем, что говорил
Альберик - верных слуг нужно миловать, а врагов короля и убийц - уничтожать
без жалости и снисхождения. Но дальнейшие утверждения Альберика были для
него темны.
- Что же до будущего... Ну, я не Альбоин, на меч не брошусь... Я мог бы
сказать: "Если бы моя жена была здесь, этого бы не случилось". Или: "Если бы
король не затеял поход в Италию, этого бы не случилось". Но это случилось,
Авель, а я гаданием не занимаюсь. Что есть, то есть, и с этим надо жить.
Только захочет ли король с этим согласиться, я не знаю.
- Если я тебе буду нужен, - произнес ничего не понявший Авель, - ты
посылай за мной.
- Лучше оставайся пока здесь. Не разбредутся за это время твои монахи.
А и разбредутся, не велика беда.
Король прибыл в Компендий в начале весны, такой же дождливой и угрюмой,
как зима, и как нельзя более соответствующей состоянию тяжелого, гнетущего
страха, в котором пребывало большинство местных обитателей. Если человек
ради мести откадался от надежд на императорскую корону и прекратил войну, к
которой была так привержена его душа, где скрыться нам, сирым? - думали они.
...Впервые он позвращался из похода не победителем, и впервые - по
крайней мере с тех пор, как он покончил с прежним разбойным существованием,
его не встречали толпы народа. Напротив, люди разбегались с его пути.
Замечал ли он это? Неизвестно. И так же прятались и жались к стенам
придворные и слуги в Компендии. И никто не осмелился взглянуть в лицо
королю.
Единственным, кто во дворе замка решился выйти ему навстречу, был
Авель. Все почему-то ждали, что он падет королю в ноги. Но он просто подошел
к королю, когда тот спешился, и склонил голову. Эд бросил поводья и кратко
спросил:
- Где?
Авель прекрасно осознал, о чем речь, и ответил:
- - У святого Вааста.
Эд повернулся и, не говоря ни слова, направился в замок. Авель поплелся
за ним. Он был здесь, пожалуй, единственным, кто смутно понимал, что
произошло с Эдом. Человек, переживший страшные, почти непереносимые телесные
страдания, поневоле составляет некоторое представление о страданиях души. Не
умея выразить, что есть безнадежность или немое отчаяние, Авель инстинктивно
чувствовал их присутствие, как дикарь или животное.
По пути к королю и монаху присоединился Альберик. Но, когда все трое
вошли в королевские покои, последний отошел в сторону. Он догадывался, что
будет лучше, если обо всем случившемся королю расскажет Авель.
Эд сел в кресло и так же молча уставился Авелю в лицо. И, под прицелом
этого невыносимо тяжелого взгляда, приор начал свой рассказ. Изъясняться
длинно он не умел, а потому говорил путано, сбивчиво и неоднократно
повторяясь. Но Эд не перебивал его, хотя наверняка все, что он слышал, было
ему уже известно. Завершил Авель свое повествование рассказом о смерти
Фулька.
- Он умер грязной и позорной смертью. Так покарал его Бог.
- Бог? - произнес Эд лишенным всяческого выражения голосом. - Бог отнял
у меня все. Даже месть.
Холод, прозвучавший в этих словах, поразил Авеля даже больше, чем их
смысл, противный любому верующему христианину. До него внезапно дошло, что
имел в виду Альберик, сказав, что если бы Эд оплакивал умерших, все было бы
гораздо лучше.
Прочий же люд, узнав от тех, кто сопровождал Эда в похоже, что тот не
проронил ни слезы по жене и сыну, подивился его бесчувственности. И невольно
вспоминали, как горько, от всей души, плакал по ним граф Парижский.
Поистине, у Эда было каменное сердце.
На следующий день Эд приказал Авелю разузнать, где похоронена старая
колдунья по прозванию Заячья Губа. Это еще больше напугало приора. Уж не
решился ли король прибегнуть к чародейству и некромантии? До него доходили
туманные слухи, будто названная ведьма умела вызывать души умерших. Но -
здесь он снова ничего не мог понять - может ли вызвать мертвых мертвая
колдунья?
Нарушить волю короля Авель, однако, не решился. И это стоило ему
немалых трудов. За минувшие годы в замке сменилось много слуг, и большинство
из них никогда не слыхало о госпоже Лалиевре. Наконец, выяснилось, что,
поскольку старуха погибла, спасая жизнь королю, ей не рискнули вовсе
отказать в погребении, однако похоронили ее в неосвященной земле, вне стен
компьенского кладбища, вблизи проезжей дороги.
Эд направился туда один, запретив Авелю следовать за собой ( чем еще
больше укрепил подозреия доброго приора). На том месте, которое ему описали,
он нашел почти сравнявшийс с землей бугорок. Мельком подумалось, что с
равным успехом это может быть еще чья-нибудь могила, из тех, кому не нашлось
места на кладбище - разбойника, скомороха, язычника или самоубийцы.
Отцепенца, такого же, как его мать.
Он опустился на землю, подперев голову руками. Могила перед ним поросла
прошлогодним бурьяном, сквозь который уже пробивалась чахлая зелень нынешней
весны. Он сидел и смотрел на могилу, которую впервые пришел навестить. За
все эти годы он почти забыл ту, что дала ему жизнь, и, сколько хватало сил,
оберегала ее, а если и вспоминал, то без доброты. Но сейчас он хотел бы
поговрить с ней, завершить тот давний разговор, прерванный ее смертью. Тогда
они так и остались чужими друг другу, душа его была не с ней, и даже ее
самопожертвование не смогло разрушить стену непонимания.
"Кто полюбит меня?" - спросил он тогда, а она сказала: "И тут ты виден
целиком. Ты не спросил: кого же буду любить я?"
- Теперь я могу ответить, мать, - произнес он вслух. - Никого.
ПОСЛЕДНИЕ КАРОЛИНГИ - 2
ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ
ЧЕРНАЯ СМЕРТЬ
Я пролился, как вода; все кости мои
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг