заметила, но все же хорошо, что Вульфгунда увела Ги от этой толкотни...
Она повернулась и стала подниматься к себе в башню. Происшедшее
отвлекло ее от работы над Хроникой. А это было не пустое времяпровождение.
Она хотела свести воедино все донесения с итальянской войны. Идет месяц на
месяцем, а перелома все не видно. Вскоре развезет дороги, а это означает,
что Эду придется зимовать в Италии. А если к тому же будет длиться осада,
что из этого воспоследует? Голод, мятежи, возможно, чума. Пусть не здесь,
пусть за горным хребтом, но все же - воспоследует. А здесь, в Нейстрии, при
отсутствии короля - новое наступление сторонников Карла... И лишь собрав
воедино все сведения, она может строить свои дальнейшие действия... Она
поднималась по лестнице мимо стражника, явно скучавшего, но все же отдавшего
ей честь, гулко стукнув по полу копьем, и неосознанно ускоряла шаг.
В личных покоях королевы было пусто. Раскрытая Хроника лежала на
пюпитре. Азарика повернулась было туда, но ощутила, что из-за быстрого
подъема у нее пересохло горло. Она подошла к полке, на которой стояли
чеканный серебряный кувшин и такой же кубок - византийская работа, трофей
она уж не упомнила какого похода Эда. Азарика налила в кубок воды и выпила.
"Служанки совсем распустились, - мелькнула мысль. - Воду не меняют.
Затхлостью отдает". Поставив кубок на место, она подошла к пюпитру,
протянула руку к чернильнице. И в это мгновение страшная судорога, прошедшая
по всему телу, заставила ее согнуться пополам, а затем ноги ее подкосились,
и она рухнула на ковер.
Она попыталась было крикнуть на помощь, но из горла вырвалось только
слабое хриплое сипение. Связки и мышцы точно сковал паралич. Азарика почти
не могла дышать. Она знала, что все это значит - судороги, удушье, онемение
тела. Яд.
Из последний сил она попыталась доползти до стола, где стояла шкатулка
с лекарствами. Среди лечебных трав были и противоядия. Азарика сделала
несколько судорожных движений и снова обмякла. Из прикушенных губ текла
кровь. Руки и ноги уже не действовали. Бесполезно. Она не дотянется до
шкатулки. Вновь ужасающий приступ удушья. Но в то же время, пока тело
корчилось от боли, голова сохраняла ужасающую ясность.
...Голова сохраняла ясность. И тогда сознанию: "Отравлена!" на смену
пришло другое.
"Суд Божий!"
Потому что Бог всегда казнит клятвопреступников. А она преступила
клятву вдвойне. Давным-давно она принесла самый страшный обет, какой может
дать человек - отомстить убийце отца и Гермольда, предав его мучительной
смерти. И предала свою клятву, влюбившись в убийцу. Она не умертвила его, а
вышла за него замуж, и родила ему сына, и жила с ним счастливо... и тешила
себя надеждой, что Бог простил ее. Но Бог ничего не простил. Господне
правосудие надвигалось медленно, и, наконец, настигло ее. Она не
раскаивалась в содеянном, она просто знала, что это так. За нарушенную
клятву нужно платить. И она платит - душу за душу, кровь за кровь, жизнь за
жизнь. И ничто ее не спасет. Суд свершился, и она уходит во тьму.
И тьма заполнила ее зрение, и удушье сдавило горло, и до слуха все
доходило уже смутно, как сквозь плотную пелену. Ей показалось еще, что она
слышит какой-то шум... может быть. колокол... и крик... и, напрягшись, она
различила юный голос, ломкий и хриплый, который, перекрывая набат, выкрикнул
три слова.
Свой собственный голос.
"Справедливость! Правда! Месть!"
То, чему она присягала. То, о чем она позабыла ради любви, жалости и
милосердия.
"Бог покарал меня!"
С этой мыслью Азарика умерла.
На самом деле Господь был к ней милостив. Он позволил ей умереть,
прежде, чем ее достигла весть, которая была бы для нее хуже смерти.
Когда прислужницы, бросив бесчувственную Вульфгунду, вбежали, голося и
ломая руки, в покои королевы, чтобы сообщить ей, что в купальне маленького
принца Ги неожиданно постигли судороги и удушье, и ничто не может вернуть
его к жизни, они нашли королеву мертвой на полу.
И вой наполнил все переходы Компендия.
Фортунат очнулся оттого, что на звоннице ударили а неурочный час.
Неужели пожар? Он слабо позвал Эммерама, но тот не отозвался. Приподнявшись
на постели, каноник услышал крики - множество голосов, особенно женских. И
топот. Тяжелый топот солдатских сапог, и звон амуниции. Значит, не пожар?
Неожиданное нападение врага? Набег? Но как враги смогли подойти так близко к
Компендию? Почему Азарика и Альбоин не приняли никаких мер? Неужели их никто
не предупредил? Быть этого не может.
Фортунат сполз с постели и, опираясь на посох, заковылял к двери. Но не
успел дойти. Дверь распахнулась, и ворвался Эммерам. Глаза у него были
налиты кровью, по лицу струился пот, на губах, казалось, вот-вот выступит
пена.
- Дьявол! - закричал он. - Дьявол в замке! Он проник сюда и убил и! Они
мертвы! Мертва надежда, мертво спасение, мертво благословение наше!
- Что? Что ты бредишь? - Фортунат, выронив посох, вцепился в ворот его
рясы.
- Королева и принц в одночасье скончались. Слышишь - люди мечутся, как
в дни Вавилона, потому что их некому более защитить!
- Ты... сошел с ума! Не верю тебе!
- Говорю тебе, они мертвы! И мать, и сын! Это дьявол, больше некому,
дьявол убил их...
- Пусти меня... к ним... - с неожиданной силой Фортунат оттолкнул
Эммерама. Но на этом силы его иссякли. Он сделал несколько шагов, схватился
за сердце и стал оседать. Эммерам едва успел подхватить его.
То, в чем заверяла Азарика своего духовного отца, сбылось. Он и в самом
деле пережил ее.
Но едва ли на час.
Обещанная предсмертная исповедь так и не была принята.
Набат едва доносился до ушей Ригунты сквозь шум дождя. Разбрызгивая
грязь, она скакала вверх по Компьенской дороге к лесу. Колокол означал:
свершилось. Она убежала бы в любом случае, но теперь она знала - ей удалось
сделать то, что она должна. Какое счастье, что ворота замка были открыты, а
стража привыкла к ее частым отлучкам! Но набат означал также, что над ней
самой также нависла смертельная угроза. Если смерть королевы... то есть
ведьмы - уже обнаружилась, начнутся розыски. И, если к тому времени, когда
ее найдут, она не будет под защитой Роберта... Ригунту передернуло от
страха, и она едва удержалась в седле, а потом ударила в бока лошади
пятками.
- Быстрей! Быстрей! - закричала она.
На ее груди под одеждой болтался на цепочке пустой ковчежец. Она не
мудрствовала, когда сегодня представилась возможность - королева... то есть
ведьмы, и принц... то есть отродье, и Вульфгунда были на крыльце, и она,
хорошо зная переходы замка, быстро пробежалась по ним, опростав содержимое
ковчежца наполовину в воду купальни, наполовину в кувшин на полке. Никто из
стражи ни в чем не заподозрил ее - дворцовым прислужницам и положено бегать
туда-сюда. Может быть, они и после бы не заподозрили ее... но она просто
умерла бы от страха. Поэтому она сразу бросилась прочь. А главное - теперь
она завоевала право быть со своим любимым. Он укроет ее, спасет и защитит от
всякого зла, ибо он сам недоступен никакому злу. Он так прекрасен, чист и
благороден... На мгновение гордость вытеснила из сердца Ригунты страх. Кто
еще из женщин способен ради любви на такой подвиг!
Дорога поворачивала, а ей надо было подниматься вверх, по скользкой
глинистой тропинке. Лошадь неожиданно забаловала. Ригунта соскользнула с
седла, схватила кобылу за поводья и с силой потянула за собой. Медлить было
нельзя. Лошадь зафыркала, но пошла следом. Мокрая трава хлестала по ногам
Ригунты, дождь попадал за шиворот. Наконец, одолев крутой подъем, она
ступила на опушку леса. И тотчас из темной тени деревьев по направлению к
ней шагнул человек. Он ждал ее! Он пришел!
- Любимый! - Ригунта выпустила поводья и бросилась к нему. Но тут же
остановилась. Хотя голову человека скрывал капюшон плаща, Ригунта заметила,
что ростом он ниже Роберта и шире его в плечах.
- Ксавье? - недоуменно спросила она. - А где твой госпо... Она не
договорила.
Жизнь стала хаосом, и Альбоин существовал, повинуясь законам этого
хаоса, точнее, отсутствию в нем законов. Смерть - обычное дело, и даже
королей она не минует. Но Альбоин растерялся. Он не знал, что делать. Потому
что за все эти годы он отвык принимать решения. Формально управляя замком,
он лишь следовал за мыслью королевы. И не только он один. Воля королевы была
звеном, скрепляющим жизнь в этом замке и его окрестностях, и сейчас это
звено было вырвано. И все это чувствовали. И женщины, голосящие в переходах,
раздирая лицо ногтями и лохматя волосы. И толпы нищих и крестьян,
собирающихся к стен замка и часами под дождем выжидающие - чего?
Если все и не развалилось окончательно, то лишь потому, что
существовали привычки, вколоченные в здешних обитателей долгой муштрой.
Солдаты не разбежались. Как-то само собой отправили гонца к Эду. И Альбоин
старался не думать о том, что случится по прибытии гонца. Но не мог. Не мог
он и не вспоминать о событиях достославного 888 года, и о том, что пережил
тогда. Но здесь не могло быть никакого сравнения. Ни преданностью, ни
обязательствами он не был связан с Аолой, и мог сохранять свободную волю. Но
за эти годы он, как и большинство высших должностных лиц в Компендии, стал
"человеком королевы". И со смертью королевы становился никем.
Но даже этот "никто" по-прежнему оставался живым человеком, на которого
была возложена обязанность охранять королеву и наследника престола. А их
убили. И убийцы не были найдены.
Альбоин был в отчаянии. На других "людей королевы" тоже надежда была
плоха. Феликс, например, после перенесенного потрясения стал заикаться от
любого шороха и даже без оного.
Единственным, кто сохранил какое-то присутствие духа, был Авель - хотя
в данном случае его следовало бы именовать приором Горнульфом - отчасти
потому, что у него, как у священнослужителя, было особое отношение к смерти,
отчасти по отсутствию воображения. Он загнал обратно в обитель Эммерама,
слегка повредившегося умом и бродившего по замку и округе с воплями: "Отошло
благословение от Нейстрии!" - смущая тем самым и без того напуганный народ.
Он же и принял на себя погребение усопших. Фортуната похоронили на кладбище
близ Компендия. Относительно же места вечного упокоения королевы и принца
была неясность - хоронить ли их в императорской усыпальне в Лаоне или в
одном из монастырей. Спросить было не у кого, завещания не существовало.
Горнульф припомнил, что королева в его присутствии как-то говорила
Фортунату, что после смерти желала бы быть погребенной в монастыре святого
Вааста, где в юности был заживо погребен Гвидо Каролинг. Возможно, это было
сказано не всерьез. Но приор Горнульф шуток не понимал, мрачных в
особенности.
Похороны состоялись в монастыре святого Вааста.
Примерно в это же время растерянный Горнульф сообщил Альбоину, что
объявился Нанус. Альбоин вначале оторопел, а потом велел позвать мима. Ему
давно хотелось вцепиться кому-нибудь в горло, а Нанус для этого превосходно
подходил. Королева в свое время распорядилась, чтоб к ней доставили
кого-нибудь из шпионов-комедиантов. Потом она пояснила Альбоину, зачем -
надо отыскать человека Фулька в Лаоне. И если бы этот урод бескостный
соизволил прибыть пораньше, королева и принц, может быть, остались бы в
живых.
Альбоин некоторое время отводил душу, избивая Нануса и вопя: "Где ты
шлялся, сукин сын? Где тебя носило, выродок?", а Нанус терпеливо сносил все
это, словно и в самом деле был бескостный. Потом, когда Альбоин ненадолго
оставил его, чтобы перевести дух, объяснил, плюясь кровью:
- Я в Бургундии был. Раньше никак не поспевал.
Альбоин был уже готов снова пнуть его в поддых, но передумал.
- Вставай, - сказал он. - Убил бы я тебя с наслаждением, но есть дело.
Фульк, конечно, Фульк... Человек Фулька... Если ты не смог найти его, чтобы
спасти королеву, найди, чтобы отомстить!
Роберт получил известие о смерти королевы и принца, когда провожал
почетного гостя - Бозона, графа Прованса. Этот владетельный сеньер провел в
Париже уже целую неделю, и Роберт принимал его как нельзя более пышно,
устраивая в честь него пиры, охоты и потешный бои, хотя радость праздника
несколько омрачала прочно установившаяся дурная погода. Поэтому графы и их
приближенные большую часть времени проводили в пиршественном зале.
Услышав о страшной судьбе, постигшей его невестку и племянника, граф
Парижский горько разрыдался. Роберт плакал, и слезы его не были притворны -
он сам был потрясен искренностью своих слез. И еще он не знал, кого
оплакивает: Озрика, друга юности? Королеву? Принца? Может быть, себя?
А слезы лились неостановимо.
Мысль связать исчезновение Ригунты с преступлением пришла в голову
Альбоина только спустя несколько дней. Ригунту принялись старательно искать.
Но не нашли. Никогда не нашли. Ее тело на дне старого высохшего колодца было
завалено слоем камней, щебня и прочего мусора, который не так давно оставила
здесь Деделла - как будто нарочно для того, чтобы Ксавье мог употребить его
в дело.
Такова цена женской самоотверженности.
Фульк, все еще выжидавший по владениях вдовствующей герцогини
Суассонской, узнал вести от гонца, посланного Гунтрамном из Лаона. И сразу
же заторопился в путь. Некогда было даже порадоваться успеху предприятия.
Нужно было действовать. Не так давно он говорил Роберту, что ради торжества
справедливости готов даже поступиться Нейстрией. Но это было раньше. Роберт
в качестве короля Francia Oscidentalis никак не устраивал Фулька. Он склонен
к самостоятельности, неплохо соображает и слишком легко обучился лицемерию.
Нет, королем должен быть Карл. И вообще Фульк мог рассматривать Роберта как
союзника лишь временно. Предательство быстро входит в привычку - это Фульк
знал по себе. А поэтому нужно было соединиться с герцогом Рихардом
Бургундским и его войсками раньше, чем Роберт успеет предпринять какие-либо
решительные действия - например, двинется на Лаон. Правда, в том случае,
если Эд не сгинет в Италии и вернется с войском, всегда можно будет
натравить его на Роберта, известив, что младший братец приложил руку к
гибели жены и сына короля. Для этого даже гонцы не понадобятся. Для Эда
будет достаточно слухов. Ну, а вдруг Гвидо Сполетский уничтожит Эда, и
Роберт станет полновластным хозяином? Нет, этого нельзя допустить. Из-за
нескончаемых дождей передвижение было затруднено, однако герцогиня выручила
канцлера, предложив воспользоваться своими конными носилками. Это тяжелое и
тряское, но прочное сооружение влекли четыре крепких мула, каждого из
которых вел под уздцы погонщик. Прочая свита архиепископа передвигалась
верхом на мулах и лошаках и вынуждена была мокнуть под дождем.
Резиденция герцога Бургундского находилась в городе Дивион,
неприступной крепости, ничем не уступавшей лучшим цитаделям Нейстрии.
Туда-то и поспешал канцлер. Поезд его немилосердно вяз в грязи, что доводило
Фулька до бешенства. Ему казалось, что каждый час промедления добавляет сил
его врагам.
Близилась переправа через Оскару. Посланный вперед управитель сообщил,
что из-за непрестанных дождей река поднялась необычайно высоко для этого
времени года, и переправа вброд невозможна. Надо искать мост. Это еще больше
разозлило Фулька, и даже сообщение одного из погонщиков, ранее бывавшего в
здешних местах, что мост есть, и неподалеку, в нескольких часах пути, не
успокоило его. Он велел немедленно поворачивать к мосту. Свита слабо
запротестовала, прося о том, чтобы немного согреться и обсушиться на
ближайшем постоялом дворе. Погонщики с надеждой взирали на умоляющих
свитских. Но Фульк ничего не хотел слушать.
- Поворачивай! - кричал он. - А если кто отстанет - пусть отстает!
Вперед! Вперед!
Мулы епископа затрусили дальше, погонщики, задыхаясь и хлюпая глиной,
бежали рядом. Свита и в самом деле заметно отстала. Дождь хлестал, не
переставая. Но мост над разлившейся, бурлящей Оскарой все еще не был
притоплен.
И мулы, и погонщики скользили по набухшим, осклизлым бревнам, и носилки
почти не двигались. Разъяренный канцлер высунулся из носилок и с криком:
"Торопитесь, скоты! Всех перевешаю!" - начал охаживать и людей, и животных
епископским посохом. Те рванулись вперед.
Они были на самой середине моста, когда подгнившие бревна подломились и
разъехались веером. Забились с переломанными ногами мулы, и накренившиеся
носилки повисли над водой. Двое погонщиков уже барахтались в воде. Из
носилок доносился тонкий, обезумевший вой. Один из погонщиков, зацепившийся
за обломки моста, рубанул ножом по поводьям, и носилки полетели вниз,
высвободив заднюю пару мулов, которым удалось подняться на ноги. Те же, что
покалечились, рухнули в воду вместе с носилками.
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг