посворачивали в сторону ворот...
Из калитки в запертых воротах, ловко орудуя костылями, появился мужчина
на пару лет старше Деделлы. светловолосый, светлобородый, с карими глазами -
одним словом, всем бы хорош, если б ноги были целы. Он окинул Деделлу
совершенно однозначным взглядом, но это ее не смутило - в дороге она и не с
таким сталкивалась.
- Не лезь, Фридеберт, - заявил привратник. - Это потаскушка... а может,
помешанная. Пошла вон, говорю, а то приору пожалуюсь, и он прикажет тебя
высечь!
- Я не уйду. Здесь у меня племянник, - твердо сказала Деделла.
- Знаем мы этих племянников - ростом с воротный столб, и рожа - на коне
объезжать!
- Нет. Мой племянник маленький. Ему семь лет.
Колченогий Фридеберт, до этого слушавший перебранку без особого
интереса, перестал обшаривать Деделлу взглядом и встрепенулся.
- Погоди! Как зовут твоего племянника?
- Винифрид... он из рода Эттингов... и я тоже.
- Малыш Винифрид и вправду живет здесь...
Деделла охнула и прижала руки к груди. Но Фридеберт хмурился.
- Только где ж ты раньше была, женщина? Нам было сказано, что
Винифрид - круглый сирота, и все родные у него умерли.
- Я... была далеко. - Упрямство Деделлы как-то разом оборвалось, как
натянутая струна, она готова была разрыдаться и признаться этому человеку во
всем. Но - что-то удерживало ее от того, чтобы рассказать правду. - Я только
недавно узнала о нем... и сразу поспешила сюда.
- Ясное дело! - снова вмешался привратник. - Хочет выдать себя за
родственницу королевского крестника и подкормиться с этого дела. У,
бессовестная!
- Я не лгу! Пропустите меня к нему! Пропустите, а то я буду стоять
здесь, пока не врасту в землю!
- Успокойся, женщина, - сказал колченогий довольно доброжелательно. -
Во-первых, тебя сюда не пустят. Во-вторых, твоего племянника сейчас все
равно нет в монастыре...
- Куда вы его подевали? - Деделла заметалась на месте, как собака,
потерявшая след, но готовая снова ринуться в бег.
Фридеберт внимательно посмотрел на нее, но теперь выражение его глаз
было уже совершенно иным.
- Да... похоже, ты действительно была далеко. Хорошо. Тебя сюда не
впустят, зато мне можно выходить - я не монах. Пошли отсюда, посидим,
потолкуем.
- Ах вот оно что у тебя на уме! - взвился привратник. - "Посидим,
потолкуем..." Думаешь, если у приора в приятелях, можно под монастырскими
стенами непотребство творить? Ах ты. рожа наглая, недаром тебя Фарисеем
прозывают!
- Фарисеем называть меня никому, кроме приора, не дозволено. -
Колченогий говорил без всякой злобы, но с полной уверенностью в том, что
собирается предпринять. - Так что вернусь - держись от меня подальше. Иначе
зашибу костылем.
Они обошли монастырскую стену там, где она граничила с городской
чертой. Дальше тропа уводила вниз, к подножию холма. Но Фарисей-Фридеберт
спускаться не стал - очевидно, хромота давала себя знать. Он уселся на
травянистом пригорке и сделал движение, приглашающее Деделлу сесть рядом.
- Как твое имя, женщина из Эттингов?
- Деделла.
После такого вступления она ожидала, что он расскажет ей что-нибудь о
Винифриде, однако он неожиданно спросил:
- Скажи мне, Деделла, у тебя действительно нет глаза - или это так,
чтобы милостыню просить?
- Я тебя убью! - заорала она, не выдержав насмешки.
Он ухмыльнулся.
- Не возражаю. Давненько меня не собирались убивать красивые женщины,
хотя бы и одноглазые.
Она усилием воли пыталась подавить в себе гнев. Но безуспешно.
- Тебя мало убить. Я прошла сто дорог, надеясь увидеть племянника, а ты
привел меня сюда, чтобы покуражиться над моим увечьем!
Он покачал головой, и она разобрала, что на самом деле усмешка у него
грустная.
- Я не куражусь. Наоборот. Мы, увечные, должны помогать друг другу.
- Тогда куда вы девали Винифрида?
- Он во дворце.
- В каком дворце? Где?
- Здесь, в Лаоне, в королевском дворце.
- Что ему там делать?
- Да откуда ты свалилась, женщина? Ты что, не видела, что делается в
Лаоне?
- Я не смотрела по сторонам. Я спешила сюда.
- Но что у нас коронация, ты хотя бы знаешь? Знаешь. А Винифрид
крестник королевы. Кроме того, там приор Горнульф - опекун Винифрида. И к
тому же принц Ги обещал Винифриду, что тот на церемонии будет держать корону
перед епископом. Ну, и я думаю, после коронации он не сразу к нам
вернется...
Короны, дворцы, принцы, епископы - все это было чересчур для бедной
головы Деделлы. В ней что-то словно со звоном лопнуло, и долго сдерживаемые
слезы хлынули ручьем. Она плакала так истово, что, казалось, все ее существо
сейчас изойдет слезами.
Фарисей несколько растерялся. Ему давно уже не приходилось видеть столь
отчаянных рыданий. Главное, он не мог понять, отчего женщина плачет: от горя
или от радости.
Он осторожно положил руку ей на плечо. Она дернулась, но руки с плеча
не сбросила.
- Знаешь что, - сказал он, - расскажи-ка ты мне все с самого начала...
Роберт не уехал сразу после коронации. И не только потому, что это
подало бы повод к пересудам. Но ему не хотелось уезжать, не прояснив для
себя... чего? Он и сам не знал. Кроме того, ему хотелось взглянуть вблизи на
ту, которую называл когда-то "лучшим другом". Возможно, после этого он смог
бы лучше понять, что ему делать. В соборе, где она представлялась лишь
сияющей тенью, он ее не разглядел. Он думал, что это легко будет сделать на
праздничной охоте, устроенной по случаю коронации. Но оказалось, что
королева не любит охоту и никогда в ней не участвует. Об этом рассказали
Роберту в Лаоне, восхваляя скромный образ жизни нынешней королевы, столь не
похожей на ославившую свое имя Рикарду, которая, вдобавок ко всему прочему,
была страстной охотницей. Она не случайно отошла тогда в тень, понял Роберт.
Она все время держится в тени. Желает, чтобы люди забыли об ее преступном
прошлом.
И они забыли.
И еще... Он представлял, что Эд сам может вызвать его к себе. "Брат,
забудем прошлое и вспомним, что мы одна плоть и кровь..." Что ему стоит -
теперь-то? И тогда... может быть, все изменится. Нет, про себя он твердо
знал, что этого не будет, но сладко и упоительно было думать, что еще ничего
не решено, что все еще может повернуться по-другому.
Но Эд по-прежнему не замечал его. Может быть, ему было просто некогда.
Праздничные торжества мало занимали его. Теперь, когда он появлялся на
людях, вокруг него были его главнейшие военачальники - ведь сразу после
торжеств Эд отправлялся в итальянский поход, подготовка к которому шла уже
давно. А может, он решил позабавиться, заставляя ждать? Не выйдет, дорогой
братец, решил Роберт, и стиснув зубы, попросил через соответственных
придворных чинов королевскую чету об аудиенции. В ответ явился тощий молодой
человек, рыжий, носатый, веснушчатый, в темной одежде, отрекомендовался
нотарием Феликсом и сообщил, что король и королева будут рады видеть графа
Парижского завтра, в малом зале приемов.
Роберт попытался обдумать услышанное. Хорошо, что они откликнулись тут
же. Но - в полдень? Когда дворец полон народу? И еще в зале приемов. Это
значит, что никакой встречи наедине ( чего он втайне опасался) не будет.
Каждого, в том числе Роберта, должна сопровождать приличествующая свита.
Разумеется, его свита не будет пышной, он не Эд, чтобы бросать людям вызов
при каждом удобном случае...
Он позвал Ксавье, своего оруженосца, и отдал соответствующие
распоряжения.
Когда-то эти двое уходили от него в предутренний туман по грязной
парижской улице, навстречу своей неверной и страшной судьбе, а он плакал от
любви к ним и от сознания собственного ничтожества. Теперь, когда туман
рассеялся, они сидели перед ним на троне, а он стоял. коленопреклоненный, и
в сердце у него не было места для любви.
Но - чувство собственного ничтожества?
Может быть...
Впрочем, "на троне" - это было не совсем верно. Скорее, это были два
кресла на возвышении, за которыми, а также обок располагалась королевская
свита.
Свита же Роберта оставалась у дверей. Сам он, как обычно, был в черном,
а меч свой передал оруженосцу. Подойдя на положенное количество шагов, он
преклонил колено и опустил голову, прижав руку к груди.
- Король и королева рады приветствовать у себя графа Парижского, -
донеслось с заоблачных высот.
- Граф Парижский от всего сердца приносит свою преданность королю и
королеве.
Роберт позволил себе чуть приподнять голову и сквозь опущенные ресницы
взглянул на королевскую чету.
Эд изменился меньше, чем он ожидал. Разумеется, он стал старше, что
называется, "заматерел", ведь ему было уже хорошо за тридцать, но в целом
это был тот же человек, которого Роберт помнил по прежним бурным годам. Что
же касается всей этой драгоценной чешуи, то и тогда уже королевские одежды
помещались на его плечах столь же естественно, как кольчуга или рубище. Уже
тогда льстецы шептались о нем "прирожденный король". Так что же?
Что до королевы, то он ее просто не узнал. Вернее, не узнал бы, если бы
ему не сказали, кто это. Когда он ее видел в последний раз, ей было лет
семнадцать, от силы восемнадцать - кожа, кости, мускулы и злость. Теперь
перед ним была молодая женщина в расцвете здоровья и - что немало удивило
Роберта, - красоты - ведь то лицо, что он ясно помнил, вовсе не было
красивым. Одежда ее была менее роскошной, чем в соборе, но - у себя в Париже
Роберту пришлось выучиться счету, - не менее дорогой. Во всяком случае, алый
китайский шелк, из которого сшито ее платье, стоил не меньше, чем золотая
парча. Покрывало, окутывающее ее голову, как подобает замужней женщине, было
из тончайшего белого полотна, а венчала ее малая корона - чудо ювелирного
искусства, такая изящная, что, казалось, устремилась бы вверх, если бы ее не
удерживала подвеска с огромным рубином, спускающаяся на лоб.
Роберт покосился, ища близ матери наследника престола. Но его не было.
Королеву окружало несколько разряженных придворных дам и девиц - этакий
пестрый птичник. Рядом с креслом, опираясь на спинку, стояла высокая полная
женщина. Роберту показывали ее на празднествах и называли имя - Гисла,
сеньера Верринская. Говорили, что это лучшая подруга королевы. Роберт не
помнил, чтобы где-нибудь встречал ее раньше. Наконец, он заметил, что подле
возвышения, у ног королевы стоял табурет, на котором примостился монах с
побитым оспой лицом - его Роберт видел в соборе рядом с епископом.
Обозрев все собравшееся общество, Роберт поднял голову и взглянул на
короля и королеву прямо. Как, любопытно, они поведут себя теперь?
Никак.
Все те же лица-маски, надменно-благожелательные, равнодушно-милостивые.
Роберт сглотнул.
- Я также хотел бы осведомиться о здравии королевы.
Она повернула голову к мужу, словно прося соизволения на ответ. Тот
слегка кивнул.
- Я в добром здравии, благодарю вас, граф, - раздался красивый звучный
голос, совсем не похожий на тот, что он помнил.
"Боже мой! Может, это не та женщина? Озрик, это ты? Это с тобой мы
валялись на нарах и гнили в темнице? А битву под Самуром помнишь?"
Но это движение души было короче вспышки молнии. Нет, он так не скажет.
Столь этикетным поведением его явно ставят на место. Но он будет продолжать.
- А милый моему сердцу племянник? - здесь голос Роберта слегка дрогнул.
Голос Эда был так же бесстрастен.
- Мой соправитель вполне благополучен.
Неужели и так его не пронять? На скулах Роберта выступили алые пятна,
словно он только что получил пощечину. Не вставая с колен, он повернулся к
королю, устремив на него взгляд своих голубых глаз.
- Дорогой брат... забудем все прошлое... все то, что омрачало его... и
вспомним, что мы - одна плоть и кровь, сыновья одних и тех же родителей...
Проклятье! Ведь это же Эд должен был сказать, а не он!
- Если память о нашей былой братской привязанности имеет цену в этом
мире, то прошу принять от меня любую службу, которую я буду в состоянии
оказать. И если моему брату угодно мое участие в итальянском походе...
На мгновение ему стало не по себе. А вдруг Эд согласится? Роберт вовсе
не рвался в Италию. Кроме того, покосившись в сторону, он заметил, как
покривилось лицо рябого монаха. Припадочный, что ли?
- Мы не требуем от вас подобной жертвы, граф, - раздался бесстрастный
голос. - С нас достаточно той ленной службы, которую вы несете для нас в
городе Париже.
Странно устроена душа человеческая: он ждал отказа, он хотел отказа, и
все же этот отказ ранил его, как самое беспримерное предательство.
- Что ж, - сдавленно произнес Роберт, - если моему дражайшему брату не
угодно, чтобы я сопровождал его, я остаюсь на том месте, которое он мне
предназначил. И пусть новые победы, как всегда, сопутствуют мечу
Робертинов...
- Мечу Эвдингов, - холодно поправил король.
- ...чего я желаю от всего сердца, - с трудом закончил Роберт. Он
ощутил, как неописуемо легкой становится голова, точно в преддверии
припадка, к горлу подступает тошнота и трясутся руки. В таком состоянии люди
готовы на все. Но он подавил в себе этот приступ гнева и отметил, что тот,
кажется, остался незамеченным королем и королевой. Либо им было все равно?
Эд отпустил его, добавив несколько ничего не значащих слов. Роберт
снова заверил короля в своей всегдашней преданности. И вышел на негнущихся
ногах.
Никакого намека на братскую любовь! Что там любовь - на родственную
привязанность! У Эда не сердце, а кусок льда. Недаром матушка всегда
относилась к нему, как к чужому... Он защищен со всех сторон своим
бесчувствием. Что ему род, семья, любовь - от всего он отречется ради своих
великих целей, все кинет на костер своего безграничного самолюбия. Такого
человека можно только убить. Иначе бороться с ним невозможно. Видит Бог, он
предпочел бы другие методы. Но ему не оставлено выбора.
Задумавшись, он медленно направлялся к отведенным ему покоям по нижней
наружной галерее дворца. От внутреннего двора ее отделяли лишь отделанные
цветным мрамором колонны. Свита, возглавляемая Ксавье, следовала поодаль,
так, чтобы не мешать размышлениям графа, но в случае необходимости оказаться
рядом.
Выбежавшая из-за колонны молодая девица едва не столкнулась с Робертом,
охнула, отскочила, при этом не удержала равновесия и едва не упала. Роберт
протянул руку и помог ей удержаться на ногах. Еще не взглянув на ее лицо, он
по одежде - на ней было атласное платье персикового цвета - понял, что это
не простая прислужница.
- Прошу прощения, ваша светлость, я помешала вам...
- Ты меня знаешь, благородная девица?
- Мы только что виделись - в зале приемов. Я из придворных девиц
королевы.
- Конечно. Теперь я тебя тоже узнал.
На самом деле в зале приемов он ее даже не заметил. Однако в Париже он
приучил себя держаться любезно с людьми любого звания - это могло
пригодиться впоследствии.
- Королева послала меня к вышивальщицам. Я хотела сократить дорогу
и... - пыталась объяснить девица. В глазах ее, устремленных на высокого
стройного красавца в черном, белокурого и печального, светился бессмысленный
восторг. Скорее всего, поручение королевы, если оно вообще имело место, было
всего лишь предлогом... Сама же она была вполне недурна собой - с пышными
золотистыми волосами, нежной кожей, розовый румянец которой перекликался с
цветом платья, и большими голубыми глазами, несколько выпуклыми - но это был
их единственный недостаток, отметил Роберт. Хотя, конечно, до небесной
прелести Аолы было ей далеко. Так же, впрочем, как и до сумрачной, замкнутой
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг