Вода текла повсюду. Она была везде. Вверху, внизу - везде вода.
Присесть на корточки нельзя, течение сбивает. Раскаты грома перекатывались в
ночи, бешено несущуюся воду высвечивали дергающиеся молнии. Пытаясь
перебраться через слишком стремительный ручей, одноногий неловко полз по
стволу гнилой моры. Кора слоилась, отставала, хищно обнажала сопливую гниль.
Индеец едва успел ухватить одноногого. А ухватив, с испугом смотрел на
мелькающие впереди розовые ступни маленького ефиопа. Не понимал, почему
такие розовые? Почему не искусаны, не изрезаны в кровь? Так, качая головой,
рассеянно ступил на возвышающуюся над землей кочку. Из кочки, как черная
жидкость, как кипящая смола, излилась струя муравьев понопонари. Пламень ада
лизнул индейца, впился в ноги, в подмышки, в глаза. Индеец закричал, забился
в воде, как рыба. Муравьи сразу потеряли к нему интерес.
- Почему ты не помог индейцу?
Ефиоп улыбнулся:
- Абеа?
11
Дождь еще усилился.
Чешуйчатые гринхарты, красно-коричневые уаллабы, пурпурен в размокшей
густой листве, моры с плоскими, как доски, чудовищными корнями-подпорками,
даже примятый водой подлесок - все стремилось вверх, к невидимому небу,
прочь от затопленной земли.
Даже магнитная игла свихнулась.
Ирландец знал, что магнитную иглу впервые применил некий Гойя из
городка Мальфи, того, что в Неаполитанском королевстве. Правда, некоторые
утверждают, что таковую иглу привезли из Китая, но это не важно. Себастьян
Кэбот сумел ее усовершенствовать, установил главные значения некоторого
обязательного отклонения от верного направления на север. Нил никогда раньше
не слышал, что магнитная игла может крутиться так, будто сторон света уже
нет.
Но она крутилась, не желала остановиться.
Когда вышли к плоскому озеру, дождь умерил силу, зато тяжкая духота
сгустилась невыразимо. Среди ленивых тростников поднялись нежные растения,
похожие на ризофору. Тяжелым духом цветов, может, умерших, понесло от
замерших джунглей. В тихой воде отразились источенные временем высокие
каменные стены, сложенные из ровных плит. Может, когда-то стояли тут и
деревянные дома, но древоточцы все пожрали, а труху разнесло ветром. Так
подумал ирландец, поглядывая на деревянную ногу Джона Гоута. И еще подумал:
почему ее не пожрали? И почему так странно вспыхивают камни в ручье? Алмазы
здесь можно, наверное, собирать руками.
Будто для встречи - на каменной стене, прихотливо расцвеченной мхами,
показались индейцы.
Сперва двое, потом еще один.
Никакого оружия, плетеные набедренные повязки, мускулистые тела натерты
красной и желтой красками. Ниже голых коленей пестрели ленточки, сплетенные
из травы, а под удлиненными мочками покачивались крылья черных жуков.
Индейцы были спокойны. Наверное, они заранее знали все, что может
случиться.
Одноногий тяжело опустил руку на плечо Нила: не хотел, чтобы ирландец
боялся. Видно, что не один только порк-ноккер добирался до этих мест. Четыре
оборванных злых человека, уже и не похожие на людей, вышли из-за скалы. Они
не стеснялись своего грязного тряпья, зазубренных мачете. Скулы подвело.
Увидев нож в руке одноногого, переглянулись.
- Инглиз?
Джон Гоут кивнул.
Этим кивком он подтверждал: да, мы - инглиз. Мы прошли сквозь лес. И
спросил в свою очередь:
- Говорят, здесь много золота?
Спрашивая, он опустил нож к бедру, чтобы лезвие шеффилдской волнистой
стали сладко блеснуло.
- Вас трое? - спросил старший.
Если бы не кривые длинные губы, этот старатель выглядел бы красивым. Но
длинные губы придавали его лицу нечто лягушачье. Среди испанцев вообще много
таких, которые вполне могли бы считаться красивыми, если бы не длинные губы.
- Нас много, - ответил Джон Гоут.
- Где же они?
- В лесу.
- Идут сюда?
- У них мушкеты и даже пушки, - подтвердил Джон Гоут, чуть отставляя
деревянную ногу. - Скоро придут, - подтвердил он, не уточняя срок.
Оборванцы переглянулись.
Конечно, они не поверили одноногому.
Можно пройти сквозь джунгли в сезон ливней даже на деревянной ноге...
Может быть, может быть... Вот Джон Гоут прошел... Но пушки... Но мушкеты...
Старший старатель выругался.
Это было длинное ругательство, составленное из невообразимой смеси
грубых английских, испанских и индейских слов. Так говорят на Тортуге,
поэтому одноногий еще больше насторожился.
- Вы пришли за золотом?
Джон Гоут осторожно кивнул.
- И за камнями, которые блестят?
- Ну да. Говорят, здесь много таких, да?
- И за всякими серебряными безделками?
- Ну да. Это верное понимание.
- А что вы дадите взамен?
- У нас ничего нет.
- А твой нож?
Водянистые глаза Джона Гоута стали совсем бесцветными, как алмаз в
воде.
- Нож я не могу отдать. Он мой.
- Как вы сюда добрались?
- Пересекли лес.
- Через перевал?
- Мы прошли его.
- На такой вот ноге?
Джон Гоут кивнул. Он не хотел спорить.
- Мы ничего вам не дадим, - решил старший старатель. - Ни алмазов, ни
золота.
Все были здорово истощены, но их было четверо и все вооружены
зазубренными мачете.
- Но ведь камней и золота здесь много.
- Так много, что вам не унести и малой их части, - подтвердил
старший. - Но как ты на одной ноге пришел к городу? - упрекнул он Джона
Гоута. И покачал головой: - Я не знаю, как ты шел через лес, но отсюда ты не
уйдешь. Ты никогда больше не увидишь реку. - Он действительно не понимал,
как это можно в ужасный сезон ливней пересечь джунгли на одной ноге. - Тебе,
наверное, помогает дьявол, - догадался он. - Но отсюда ты не вернешься.
- Чего вы хотите?
- Нож и негритенка.
- Зачем вам негритенок?
- Он понесет груз. Он много может нести?
- Много.
- Ну вот, клянусь дьяволом, мы договорились, - лениво сплюнул старший.
Как молчаливые индейцы на стене, он тоже обо всем знал заранее. Четыре
тяжелых зазубренных мачете подсказывали ему правильную правду.
- У тебя только одна нога, - сказал он Джону Гоуту. - Зачем тебе
богатства? Отдай нож и негритенка, и мы сразу уйдем. У нас все готово для
того, чтобы уйти отсюда. Мы давно ждали кого-то, кто бы помог нам. Если
хочешь, мы убьем тебя и твоего приятеля, - дружески кивнул старший
старатель. - В мертвом городе жить нельзя. Даже дрова золотые. Мы отламывали
золотые яблоки и ветки, но сад большой, можете сами проверить. Если
договоритесь... - Он кивнул на стоящих высоко на стене индейцев. - Они,
наверное, вас пропустят...
И метнул мачете.
Зазубренный нож: попал Нилу за ухо.
Еще два мачете полетели в одноногого. Он, конечно, был бы убит на
месте, но произошло чудо, о котором мечтали покойные чиклеро. Руки ефиопа
стремительно и страшно вытянулись, как мягкие ленты только что сгустившегося
латекса, и на лету перехватили ножи.
Старатели попятились.
- Клянусь дьяволом, мы не будем брать этого негритенка!
- У вас есть продукты? - спросил одноногий, ища пульс у навзничь
опрокинувшегося ирландца.
- Совсем немного.
- Отдадите нам все продукты, - угрюмо сказал одноногий, отпуская
тяжелую, уже холодеющую руку Нила. Он старался не смотреть на оборванных
старателей, потому что страстно хотел убить их. - И понесете наш багаж к
реке.
В конце концов, решил он, проще будет убить старателей на реке.
- Абеа?
Джон Гоут обернулся.
Ефиоп глянул в его водянистые глаза.
Как всегда, он ничего не сказал, но по странному, как бы
ввинчивающемуся в сознание взгляду одноногий понял, что чудо произошло. Это
так. И будет много золота и алмазов. А старатели послушно понесут груз. Если
Джон Гоут не сможет идти сам, они понесут его на плечах или на носилках.
Так он подумал.
А ефиоп сошел с ума.
Бросив пойманные мачете, он упал в раздавшуюся жидкую грязь.
Он вскрикивал и бился, как в конвульсиях. Он всхлипывал, он так стонал,
что один из старателей заплакал. Он катался, расплескивая грязь, и, весь
вывозившись, со стоном бросился в озеро, распугав массу ядовитых змей и
взмутив чистую воду. Фонтаны донного ила стремительно поднялись над
поверхностью. Ефиоп всплывал и вновь уходил под воду, смертельно пугая
старателей.
Только молчаливые индейцы на стене ничему не дивились.
Всех сковало дыхание сущности -тен.
Холодная часть ада
1
К зиме немец загнал Семейку в самые низы реки Большой Собачьей.
Спускаться ниже было опасно - люди замерзнут. Там ни дров, ни еды, ни
зверя, даже лихого. Морозы стеклили мелкую воду у берега, стреляли рвущейся
голой землей, на перекатах звенели льдинки. На тяжелом округлом коче -
судне, всяко приспособленном для плаваний даже среди льдов, - Семейка
добрался до уединенной протоки, хитро закрытой с одной стороны скалами, с
другой имевшей выход на сендуху - темное, уже высветленное снежком
пространство тундры. Ждали, что немец до настоящих морозов спустится к
крепостце, всяко укрепили подход, выставили в сторону реки пушку. Но вместо
судов со стрельцами до ледостава течением принесло плот. На нем виселица. На
веревке истлелый мертвец, умело расклеванный стервятниками. А у ног
мертвеца - заледенелый от страха и холода обыкновенный казенный дьяк, крепко
скрученный, но почему-то не повешенный. Вороны пытались клевать и дьяка, но
он махался свободной рукой, тем и остался жив.
Дьяка притащили к Семейке.
Семейка, рябой, волосатый, совсем лев, немного только попорченный
оспой, в плотном камзоле, недавно отнятом у приказчика в остроге, насупил
брови:
- Воровал?
- А как без этого?
Ноги дьяка не держали, пришлось его откармливать. Как рождественскому
гусю, проталкивали в горло жеваное мясо. Скоро задышал, приноровился к
белому винцу. Глаза ожили, стали смотреть живей, приглядываться.
Назвался Якунькой.
Снова приволоченный к Семейке, охотно рассказал об ужасном военном
немце, о наглых приготовлениях стрельцов, о скорой погоне, о многих пушках,
якобы доставленных морем аж из самого Якуцка.
На такие слова казаки, помогавшие разговору, осердились.
Хотели убить Якуньку, но тот слезно попросил винца и, выдув махом чуть
не большую кружку, заговорил совсем иначе. Никого пушками не пугал, не
указывал на особенные таланты военного немца, не повторял, что немец
приглашен и отправлен в Сибирь специально принять командование над
разбойниками и ворами в пользу России. Под видом некоего комплимента стал
даже называть Семейкиных людей товарищами. Чтобы подтвердить, что с немцем
не в дружбе, показал украденный нож. У самого немца украл! А когда вязать
стали, объяснил, что ножа под кафтаном не заметили. "Это и хорошо, -
радовался, - а то висел бы". Правда, плот неудобный, от двух висунов мог
перевернуться. "Привяжите его покрепче, - якобы приказал немец, - пусть
скажет ворам, что приду скоро".
- Думает поймать нас? - заинтересовался Семейка.
- Не знаю, - обреченно покачал головой дьяк.
Волнистая шеффилдская сталь ножа, литая медная рукоятка, удобно
обернутая полосками кожи, понравилась Семейке. Дьяку, выдувшему еще одну
кружку белого, нож не вернул.
Но как бы восхитился:
- Ну, ты монстр!
2
Со слов дьяка выяснилось следующее.
Три года назад он, казенный дьяк Сибирского приказа Якунька Петелин,
проделал с военным немцем весь долгий путь от Варшавы до Москвы.
Немец дьяка принял поначалу холодно - как царского соглядатая. Но потом
привык, не чинился, сажал за стол. Страшный, жилистый, в зеленом немецком
камзоле, в парике, а глаза глубокие, водянистые, как течение на глубоком
месте. Устроится на скамье, вытянет перед собой негнущуюся деревянную ногу,
обтянутую немецким чулком, и смотрит грозно. Опасаясь пронизывающего
взгляда, Якунька напивался до такой степени, что причинял людям
неприятности. А немцу про все в России рассказывал с ужасными
преувеличениями. Люди - богатыри. Ломают руками подкову, зубами перекусывают
пятак. Москва такая большая, что иностранцы в ней могут заблудиться. Тогда
живут по подворьям у разных людей, пока свои не узнают. Считал: раз молодой
государь пригласил, то надо немцу знать, что Москва такая большая. А что
навозные кучи в каждом переулке, что все помои вылиты в лужи перед домами -
это ничего. Звон малиновый над Москвой - для истинных христиан. А если
дальше идти... Если идти по России... И не смей думать, какая большая!..
Одна река за другой, одна гора за другой, и Бабиновская дорога. На ней
каторжные в железах. Наладились в Сибирь.
Есть такие реки, где пройти невозможно, только зимой.
А зимой морозы лютые, воздух от них тверд, как масло. Не запалишь
костерка - задохнешься. Тут же мелкие пигмеи щебечут в снегах, как снегири,
закутавшись в пестрые птичьи перья. На некоторых расстояниях живут в ледяных
домиках стеклянные люди, лишенные дара речи. "Вот как твой ефиоп". А у
других дикующих другие баснословные свойства: впадают в спячку. "И не
смотри, дядя, - якобы добавлял монстр, совсем уже не боясь немца, - не
смотри, дядя, на то, что ничего вкусней зайчатины они в жизни не едали, вещи
у них богатые - мяхкая рухлядь".
Согласно традициям, посольский обоз не торопился. Пусть иностранцы
видят - какой простор, сколько птиц в небе!
Время от времени подъезжали местные люди, спрашивали что-нибудь.
Предлагать боялись - государем запрещено. Потом появлялись новые.
А посольский поезд тянулся и тянулся по бесконечным равнинам.
Зачем иностранцу спешить? В Россию нельзя нырять, как в холодный омут.
Конечно, дождь.
Конечно, бедные избы.
Конечно, бабы в платках, повязанных через грудь крест-накрест.
Над ветхими кровлями - золотушные петушки. В углу постоялого двора
сломанная оглобля. Косолапый смотритель смотрит так, будто сейчас заплачет.
Вот зарезал бы, а нельзя. Потому и мучается.
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг