огромное деревянное корыто бурого напитка, от которого косеют сайклы.
Мембрану нижнего тела давит томительно, начали вдруг нравиться налитые
кровью глаза сохатых...
Нет уж! Еле вырвался.
5
Большая плоскодонка бато вынырнула из тумана. Одноногий громко
свистнул. Его не сразу, но услышали.
Бронзовокожий индеец в бато, бесшумно работавший веслом, мог, конечно,
не подгонять лодку к берегу. Маленький ефиоп и его оборванные спутники никак
его не пугали, однако злой дух Даи-Даи мог наказать. Ведь индеец не знал,
откуда пришли чужие люди. Может, их подослал Мэйдагас - тоже нехороший дух,
дышащий как женщина. Мэйдагас силой и хитростью увлекает людей на глухую
поляну, там превращает в дерево. Вот почему так страшно перешептываются в
ночи деревья. К тому же в бато, как бы успокаивая индейца, скрестив худые,
покрытые шрамами ноги, сидели три человека - совсем в обыкновенном рванье, с
открытыми головами. Только на одном была некая дырявая круглая шляпа. Солнце
людей, похожих на разбойников (чиклеро), не тревожило. Они плыли в бато и
молча радовались тишине, наверное, не знали, что существуют еще какие-то
другие радости.
Услышав свист, никто не сказал ни слова, но индеец увидел выражение их
глаз, поэтому подогнал плоскодонку к берегу.
- Ховен...
Этим подчеркнул молодость ефиопа.
Места в плоскодонке было достаточно, чтобы посадить случайных
попутчиков, но мужчина в дырявой шляпе махнул рукой только черному. Других
брать на борт лодки оборванцы явно не собирались. Да и то верно, зачем стае
свободных птиц запаленные калеки? Так, наверное, они решили, увидев
деревянную ногу Джона Гоута.
Но одноногий с таким решением не согласился.
Непостижимо быстрым движением он оттолкнулся от каменистой почвы и упал
на дно бато, повалив индейца, приткнув нож к его морщинистой бронзовой шее.
Индеец вскрикнул. Страшным показался ему прыжок.
- Умеешь говорить с ними? - спросил одноногий, дыша, как Мэйдагас.
Индеец кивнул. Очень боялся. Нельзя так ловко прыгать, имея деревянную
ногу.
- Тогда скажи всем, - сказал одноногий, не убирая ножа от трепещущего
под ним бронзового горла, - что нам надо вверх по реке. Скажи им всем, -
указал Джон Гоут ножом на трех молчаливых мужчин, - что мы торопимся. Пусть
берут весла. С этой поры они тоже будут грести, как ты, - объяснил он,
высмотрев на дне бато два запасных весла. - С этого часа они будут грести,
сменяя Друг друга.
Наступила тишина.
У ефиопа остекленели глаза.
Ирландец, споро перебравшийся в бато, почмокал губами и приткнул свой
нож к спине одного из молчаливых мужчин. Как-то это у него ловко получилось.
Мужчины, правда, не проявили видимого испуга, гордо выпрямились. А один
по-испански негромко возразил одноногому, что грести веслом будет индеец, а
они не будут - у них руки иначе устроены.
Тишина от этих слов не рассосалась.
Кивая головой, как лошадь, испанец в шляпе объяснил, что с этого часа
грести с индейцем будут не они, а наоборот - черный и Нил. Так они
поднимутся до одного затерянного на реке поселка, возьмут у местных индейцев
какие-то особенные припасы, а потом снова спустятся вниз по течению. Вот вас
двоих, указал испанец на Нила и одноногого, мы, наверное, убьем, а
маленького ефиопа продадим на военный корабль. "Ховен... - одобрительно
качнул он шляпой. - Совсем молодой..." Может, продадим и индейца. В такой
вот последовательности.
Длинная речь утомила говорившего. Он мелко перекрестился: все будет
так.
Тогда одноногий встряхнул застонавшего индейца и заставил его сесть на
плоском дне лодки. Индеец сразу залепетал, причудливо мешая разные слышанные
им слова. Неизвестно, что говорил, но ирландец и Джон Гоут так поняли, что
индеец умоляет их не делать ничего такого, что может огорчить гостей.
Гостями индеец называл испанцев.
Все видит злой дух Даи-Даи, лепетал индеец. Не надо говорить гостям
ничего лишнего. Они хорошие добрые люди, но могут рассердиться. Приехали с
острова Исла-дель-Дьяболо, так сами говорят. На руках и на ногах следы
железа, но они хорошие, набожные люди. Даже не били меня, сказал индеец,
только поочередно спали с моей женой и забрали провизию. За желтым мысом,
взяв свое, они непременно меня отпустят, объяснил индеец. А жена мне родит
сильного сына.
- Со следами железа на руках и ногах, - по-испански добавил одноногий.
- Чиклеро?
Мужчина в шляпе кивнул.
Они не считали разбой плохим делом.
Да, они - разбойники, кивнул тот чиклеро, который был в шляпе, но это
их кормит. Ничего другого они не умеют делать. Почему не уважать дело,
которое хорошо кормит, правда? Они равнодушно смотрели на Нила, ефиопа и
одноногого. Они никем, кроме черного, нисколько не заинтересовались. У
туземцев с Мадагаскара, знали они, в отличие от привезенных из Гвинеи,
волосы всегда длинные и кожа не блестит, как черный янтарь. Значит,
маленький черный из других мест, его можно продать выгодно. Утверждая
заведенный ими порядок, испанцы равнодушно потребовали сдать им ножи и взять
наконец весла. "Твоя деревянная нога будет крепко упираться в дно бато", -
пошутил испанец в шляпе.
Одноногий запыхтел.
Оттолкнув индейца, он на четвереньках, припадая на вытянутую деревянную
ногу, пополз к главному чиклеро. Наверное, сам решил отдать ему нож, который
держал в зубах. Вспомнил страшные косые латинские паруса, вспомнил друзей
благородного дона Антонио, на "Двенадцати апостолах" забивших пустыми
бутылками квартирмейстера с "Джоаны". Но когда чиклеро равнодушно протянул
за ножом тонкую руку с бледными следами железа на запястье и выше, одноногий
одним ударом отсек ему кисть.
Никто не вскрикнул.
- Как он теперь будет грести? - испугался индеец.
- Мы с ним договоримся.
- Они хотели остаться в поселке... Построить большой деревянный дом, -
бормотал индеец. Он все еще хотел, чтобы никто не дразнил чиклеро. - Они
хотели ловить всяких диких животных и продавать их другим белым людям,
приплывающим с восхода... Или менять Диких животных на таких вот... - кивнул
он в сторону маленького ефиопа.
Орлиный нос индейца печально обвис.
Сбросив обмершего, смертельно бледного испанца в воду, одноногий,
пыхтя, оттолкнул бато от берега. За низкой кормой вода сразу вскипела. Сотни
пираний искусным подводным разворотом отсекли закричавшего чиклеро от
близкого берега. Поплыла дырявая шляпа, вода окрасилась кровью.
Три весла ударили враз. Бато послушно скользнула под нависавшие с
берега воздушные корни.
Пахло орхидеями, звенели москиты. Как огонь, жгли маленькие мухи
кабури.
Одноногий ни на что теперь не обращал внимания. Он жевал табак, отнятый
у индейца, и размышлял о том, как много обманчивого в испанцах. Когда-то
благородный дон Антонио де Беррео научил его правильно относиться к вину.
Вино отравляет дыхание, нарушает естественную температуру тела, деформирует
лицо. Когда-то дон Антонио рассказал ему про мертвый город, в котором все из
золота и драгоценных камней. Короля там после купания в хрустальной ванне из
специальных тростниковых трубок обсыпают порошковым золотом, чтобы сверкал,
как статуя, а в саду растут особенные растения. Листья, птицы на ветках,
желтая трава на земле - все в том саду золотое.
6
На седьмой день пути вверх по реке Джон Гоут приказал спрятать бато в
зарослях.
Продуктов осталось совсем немного, одноногий значительно поглядывал на
обезоруженных испанцев. С его главенством они не смирились, но и
сопротивляться уже не могли. Долгая каторга, служба на галерах, унижения
тюрем сделали чиклеро выносливыми и терпеливыми. Вскидывая головы, они
смотрели на небо, все плотнее и плотнее затягивающееся низкими тучами.
Индеец тоже беспокойно вертел головой.
Тучи несло так низко, что их можно было коснуться вытянутой рукой.
Идти по ручью, заменившему затопленную тропу, было трудно. Но никаких
троп тут не было, и направление Джон Гоут определял по магнитной игле,
принадлежащей ирландцу. Илистое дно ручья на несколько дюймов засыпало
прелыми листьями, сапоги тонули в чавкающей вонючей массе.
"Я очень старый... - бормотал индеец, осторожно погружая в ил большие
босые ступни. - Нельзя подниматься в горы... Там лес и камни... Там темные
ущелья... Там живут эвиапанома - люди, у которых волосы, всего только один
пестрый клок, растут позади между лопатками... Там за скалами прячется
Мэйдагас... Он хитростью и силой увлекает людей на глухие поляны и
превращает их в деревья... Если такое дерево рубить, оно стонет... А на
берегах узких быстрых ручьев поют птицы и каждый камень обещает быть
алмазом... Я знаю..."
Если бы гости или ужасный одноногий спросили индейца, как надо
правильно поступать, он бы ответил, что правильнее всего - вернуться. Он
напомнил бы, что надвигается сезон дождей. Через несколько дней, напомнил бы
индеец, весь этот лес зальет водой, даже возвышенности. Тут нельзя будет
лечь на землю без опасности утонуть. Даже в гамаках можно будет утонуть, так
высоко поднимется вода. Будут вырваны корни, нигде не останется ни одного
сухого места. Даже незатопленного места не останется. Чиклеро бегут от тех,
кто держал их в железах, но можно считать, что они от них уже убежали, здесь
их никто не догонит. И два белых и черный с ними тоже убежали, это так.
Теперь про них все забыли, можно вернуться. Если поспешить, то это можно
успеть. Вот-вот, может, через день-два хлынут ужасные проливные дожди. Даже
птицы и звери надолго уходят из лесов, когда начинается сезон ливней.
Индеец утирал ладонью мокрое от духоты лицо.
Жалел он только ефиопа. Раньше он никогда не видел таких маленьких
черных людей с приплюснутым носом и кудрявых. Если бы они вернулись по
мутной, вспухающей под дождями реке, его жена могла бы понести от такого
интересного черного человека. Родился бы сильный сын. Брызги воды, пыльца с
растений красиво подкрасили ефиопа, навели смутные пятна на блестящие лицо и
плечи. Индеец нисколько не жалел белых, но страшно жалел, что черный умрет
вместе с ними.
- Абеа?
Индеец кивал.
А испанцы посматривали на маленького ефиопа с тайным страхом.
Они надеялись только на чудо, ведь ничто другое человеку в такой стране
помочь не может. Оба с затаенным страхом прислушивались к тишине джунглей.
Чтобы отвлечь их от ненужных мыслей, Джон Гоут у костра пересказывал
некоторые слова боцмана. Правда, тучи теперь ползли так низко, что голова
кружилась от быстроты их движения. У чиклеро были темные сморщенные лица,
как подгнившие тыквы. Гладкие волосы, такие же черные, как глаза, они
подвязывали грязными ремешками. Грязь въелась во все складки кожи, от зубов
остались неровные корешки. Широкие вывернутые ступни в мозолях, голени в
рубцах и шрамах от тяжелых желез. Чиклеро ни от кого не скрывали, что ждут
чуда. Они послушно шли за неутомимым одноногим, оглядывались на мрачного
ирландца, но верили только в чудо. Они верили, что рано или поздно дотянутся
ножами до горла своих врагов. К словам Джона Гоута о мертвом городе они
отнеслись без особого интереса, но если человек на деревянной ноге легко
проходит там, где они сами с трудом пробираются, такого человека следует
слушать.
Ворочаясь в гамаке, сплетенном из травы типишири, один чиклеро случайно
взглянул на уснувшего ефиопа. По голому блестящему плечу бежал ядовитый
муравей туке. Сбросить такого нельзя - успеет укусить.
Увидев, что Джон Гоут проснулся, чиклеро молча приложил палец к губам.
Теперь они вместе смотрели за тем, как ядовитый туке сердито бежит по
голому плечу ефиопа, быстро перебирая рыжими злыми ножками. Пробежав нужный
ему путь, туке суетливо перебрался на черную шею, близко к бьющейся под
потной кожей жилке, и чиклеро, как и Джон Гоут, стали ждать, когда случится
укус и маленький ефиоп задергается в конвульсиях. Наверное, он даже не
успеет сказать: "Абеа?" Когда ефиоп умрет, подумал чиклеро, я дотянусь ножом
до одноногого. Господь лучше знает, когда нам надлежит действовать. Если я
сейчас так думаю, значит, мысли эти мне подсказывает Господь. Жалко, что
аллигаторы не смогут обглодать одноногого целиком, подумал он. Например,
деревянную ногу унесет течением. Потом по Ориноко нога уплывет в океан. Как
бы сама по себе...
А там...
Кто знает?
Найдя такое на берегу, дети могут придумать много интересных историй...
- Его не укусят, - догадался одноногий.
Чиклеро кивнул. Это сам Господь не дал ему шанс.
Аххарги-ю с удивлением изучал сознание одноногого.
Кажется, Джон Гоут всерьез уверился в том, что идет по джунглям сам -
Божьей милостью. Кажется, он всерьез уверился в том, что это его собственные
силы помогают ему проламывать колючие кусты, рубить ветки мачете. О
сущности -ю Джон Гоут не имел никакого понятия, потому и уверовал в свою
силу.
Никакого разума. Поведение всех этих существ говорит только о
прихотливо перепутанных инстинктах. Они даже не могут договориться друг с
другом. Они сожгли корабль, на котором могли покинуть топкие нездоровые
берега. Они бросили лодку и по пояс идут в илистой воде. Правда, подумал
Аххарги-ю, наши пути пока совпадают. В мертвом городе, обретя сущность -тен,
я доберусь и до сущности -лепсли. А там весь мир вновь откроется предо мной.
Я буду первым, кто обнимет свободного контрабандера. А неистовую трибу
Козловых мы с нКва, другом милым, продадим в черные недра звезды Кванг.
7
После нескольких раздумчивых дней, смутных и душных, дождь хлынул не
останавливаясь.
Потемнело.
Змея свесит голову с мокрой ветки - без угрозы. Папайя уронит плод.
Во влажной зелени мелькнет россыпь алых и белых орхидей. Выглянет в
просвет глупая обезьяна. Смутится, поняв характер одноногого.
В долгом переходе ефиоп так устал, что уснул под папоротниками.
От непрерывного кипения влаги в листве, в ветвях, в прибитой траве это
не спасало, но он и не искал убежища. Просто спал сидя, скрестив ноги, как,
наверное, привык в далекой Африке. Индейцу, прислонившемуся к мокрой пальме,
в какой-то момент показалось, что голые плечи, грудь, даже лицо ефиопа
покрылись серыми пятнами. Они как бы смещались, меняли свои места.
Двигались, как сумеречные тени.
И не пятна это вовсе, вдруг судорожно понял индеец.
Особый вид пауков. Живут под папоротниками в гнездах, как птицы.
Все живое в джунглях знает о седых пауках, никто к гнездам не
приближается. Но ефиопа привезли из-за Большой воды, гораздо большей, во
много раз, бесконечно большей, чем даже устье реки в разлив. Ефиоп ничего не
знал о седых пауках, укус которых причиняет ужасную боль, отнимает сознание,
приводит к смерти. Поэтому ничего такого не чувствовал. Сам спал, а пауки
ползали по черной откинувшейся голове, забивались в кудрявые волосы,
щекотали ноздри, короткий обрубок уха, суетливо перебегали с плеча на руки,
скрещенные на голой груди, и ниже - по животу к ногам. Даже под веком
прикрытого глаза на блестящей влажной черной щеке приютился паук с нежными
седыми полосками на сложных суставах коленчатых мохнатых ног. Будто ждал,
когда приподнимется веко - хотел заглянуть в глаз ефиопа. Ранки долго не
заживают, пока укушенный не умрет.
Может, ефиоп уже мертв?
Но нет. Черный потянулся. Вздыхая, вытянул руку.
Один паук не удержался, упал на спящего чиклеро. Наверное, укусил
сразу, потому что мокрая груда лохмотьев с легким стоном
подергалась-подергалась и затихла. Чиклеро даже вскочить не смог, остался
лежать под мрачным дождем. Рассказывают, что существуют люди, совсем
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг