Значит, легенды индейцев о боиуне не были выдумкой!
Медленно, с какой-то даже торжественностью субмарина миновала остров и
вошла в протоку. Я напрасно искал опознавательные знаки. Их не было.
А потом из-за острова вышел катер. Вслед за накатившим на берег валом
он и сам мягко ткнулся в песок, и с борта его спрыгнул человек, которого я
сразу узнал - тот самый, что вытащил меня из сельвы. Я слышал, как он
спросил, указывая на меня:
- Кто это?
- Виво! - заявил рыжий. - Лгун! Он все врет! Спроси, Отто, зачем он на
острове!
Верфель, так звали моего знакомца, подошел ко мне и длинными холодными
пальцами поднял мне подбородок.
- Компадре... - узнал он меня. - Не ожидал увидеть тебя так быстро! -
он будто подчеркнул последние слова.
- Этот человек - виво! - повторил рыжий.
Верфель кивнул ему, повернулся и поманил меня за собой.
Провожаемые недоуменными взглядами, мы спустились на берег, к катеру,
и тут, пристально посмотрев мне в глаза, Верфель спросил:
- Что видел?
Я пожал плечами. Он говорил по-испански, но в речи его явственно
слышался иностранный акцент.
- Вы не из германских латифундистов? - спросил я.
- Моя родина - "Сумерки", - сумрачно ответил он.
Странный ответ, он толкнул меня на дерзость:
- Примерно так сказал в свое время химик Реппе, ставивший опыты на
людях в стенах концерна "ИГ Фарбениндустри". Этот нацистский концерн скупал
польских женщин по сорок марок за каждую и еще находил, что это дорого. На
допросе Реппе сказал: "Моя родина - "ИГ Фарбениндустри"...
Я ждал, что Верфель взорвется, но он не придал значения моим словам, а
может, не захотел придать им значение. Отвернулся, помолчал и вдруг ровным
голосом, не торопясь, будто мы встретились за коктейлем, произнес:
- По реке следует спускаться под утро. Так безопаснее.
И вдруг мне показалось... Нет, это не могло быть правдой, но мне
действительно показалось, что он ждет удара... И я, правда, мог ударить его
и угнать катер, тогда никто не догнал бы меня.
Верфель стоял спиной ко мне... Но ударить человека, стоявшего ко мне
спиной, я не мог. И это не было трусостью. Мешал целый комплекс причин...
Время ушло.
- Бор! - крикнул Верфель. - Проводи рыбака!
Только после этого он повернулся и презрительно процедия:
- Я не знал химика Реппе. Но имеющий родину именно так и должен
отвечать на допросах!
Недовольно ворча, рыжий спустился с берега и заставил меня взобраться
на катер.
- Виво! - сказал он. - Безродный бродяга!
Катер медленно сносило течением. Верфель с берега смотрел на нас, и во
взгляде его читались усталость и разочарование. А потом остров скрыло
лесистым мысом.
Не так уж далеко я ушел от обсерватории - часа через два катер ткнулся
носом в знакомый пирс.
- Иди спать, виво, - процедил рыжий.
Он не собирался меня провожать. Мало того, сразу же развернулся, и
скоро шум мотора затих. Я остался один на теплой бетонной дорожке, на
которой ничего не изменилось - даже "фольксваген" стоял там, где я его
бросил. Выкурив сигарету, я шагнул к берегу, но под навесом, из-под
которого я взял днем весла, выступила неясная угрожающая тень. Сплюнув, я
сел в машину и дал газ.
Дежурный встретил меня у входа.
- Вы потеряли комнату, - укоризненно сказал он. - Меня просили
проводить вас в музей. Может быть, вам придется провести в нем пару дней,
пока освободится приличная комната...
Он не издевался. Он впрямь ничего не подозревал, тихий, добродушный
исполнитель приказов. Или умел прятать чувства.
Предложи он сейчас билет до Манауса, я, наверное, даже поблагодарил бы
его... Ах, да, билет!..
Я вытащил его из кармана. Ни тени смущения не выступило на широком
лице дежурного, когда он принял билет.
В лифте он был крайне предупредителен. В помещение музея не вошел, но
я слышал, как он запирал замок. И сразу вспыхнул свет, будто кто-то нажал
спрятанный выключатель. Я вздрогнул. На стене, прямо передо мной, была
начертана свастика.
Музей
Будь она в другом месте, я принял бы ее за солярный знак. Но тут,
пауком распластавшись на стене, она занимала слишком видное место, чтобы
придать ей столь невинный смысл. Другую стену занимали портреты и огромная
карта полушарий. Больше в зале ничего не было. Даже стула.
Пока я медленно шел к портретам, в памяти одно за другим всплывали
имена нацистских преступников, скрывшихся от суда после падения третьего
рейха. Рудольф Хесс - комендант Освенцима.
Арестован весной 1946 года... Эрих Кох - рейхскомиссар Украины.
Арестован в 1950 году... Рихард Бер - преемник Хесса в Освенциме. Арестован
в 1960 году... Швамбергер - палач славян. Арестован в 1972 году. Клаус
Барбье - начальник гестапо в Лионе. Арестован в 1973 году... Этим не
повезло. Не повезло и Менгеле, и Эйхману...
Но процветал же после войны Гейнц Рейнефарт, убийца поляков, скрылся
же Борман...
Я вдруг вспомнил сенсационные шапки в газетах, оповестивших в 1972
году о том, что Мартин Борман, один из самых активных нацистских главарей,
жив и ведет образ жизни процветающего бизнесмена. Об этом заявил
американский журналист и разведчик Л.Фараго, по версии которого Мартин
Борман, бежавший из гитлеровского бункера незадолго до падения третьего
рейха, добрался до Латинской Америки и канул в небытие лишь для широкой
публики. Не зря текст последней телеграммы Бормана, отправленной из
рейхсканцелярии, гласил: "С предложенной передислокацией в заокеанский юг
согласен. Борман".
Об этом же заявил во Флоренции итальянский историк Д.Сусмель.
Ссылаясь на сведения, полученные от бывшего агента германской
секретной службы Хосе Антонио Ибарни, Д.Сусмель сообщил, что Борман сумел
добраться до Испании, а оттуда, прихватив приличную сумму из фонда партии,
отбыл в Аргентину на испанской подводной лодке... Перес де Молино в
Аргентине, Мануэль Каста Неда и Хуан Рильо в Чили, Альберто Риверс и
Освальдо Сегаде в Бразилии - под этими именами, по сведениям Д.Сусмеля,
скрывался долгие годы один и тот же человек Борман.
А 1959 год?
В центре кельнского проспекта Ганза-ринг стояла статуя, воздвигнутая в
память немцев, расстрелянных нацистами в последние дни рейха. В ночь на 25
декабря 1959 года памятник был осквернен, и в ту же ночь на зданиях
десятков городов Западной Германии - от Гамбурга до Мюнхена - невидимые
руки начертали знак свастики. Мало того, нацистская волна прокатилась по
Франции, Англии, Бельгии, Голландии, Норвегии, Швеции, Финляндии, Испании,
Австрии... Стоило раздаться сигналу из Кельна, как он был подхвачен во
многих странах. Причем, не только в европейских, но и латиноамериканских.
Впрочем, это не удивительно. Разве не звучит как заповедь одна из
директив бывшего руководителя заграничных организаций НСДАП
обергруппенфюрера СС Эрнста Вильгельма Боле своим ландесгруппенлейтерам:
"Мы, национал-социалисты, считаем немцев, живущих за границей, не
случайными немцами, а немцами по божественному закону. Подобно тому, как
наши товарищи из рейха призваны участвовать в деле, руководимом Гитлером,
точно так же и партайгеноссе, находящиеся за границей, должны участвовать в
этом деле..." "Но, черт возьми! - выругался я. - При чем тут я - научный
комментатор "Газет бразиль"?" Да, я знал, что в нашу страну стеклись сотни
недобитых деятелей третьего рейха. Знал, что в 1959 году у нас в Бразилии
был задержан Герберт Цукурс, диктатор Латвии. Знал, что в Сан-Пауло полиция
наткнулась на Венделя-руководителя гитлеровских передач на Бразилию во
время войны, а также арестовала некоего Максимилиана Шмидта, работавшего
долгие годы на Геббельса... Да, я это знал, но никогда не думал, что можно
вот так, лицом к лицу, столкнуться со всем этим. Слишком далекими казались
мне события, связанные с третьим рейхом. Слишком далекими...
Законсервированный фашизм... Фашизм, притаившийся до лучших времен...
Я считал, что если кто и слушает в наши дни без усмешки "Баденвейлерский
марш", исполнявшийся когда-то только в присутствии Гитлера, то это,
несомненно, чудаки или идиоты. Всякие "Британские союзы" Освальда Мосли,
"Движения гражданского единства" Тириара и Тейхмана походили, в моем
понятии, на нелепую игру. Опасную, плоскую, но игру. А я...
Я растолковывал читателям "Газет бразиль", чем грозит Земле тепловая
смерть, как ведется борьба с пустынями, одиноки ли мы во Вселенной и тому
подобное. А неофашизм и его проблемы были хлебом других людей...
Свастика раздавила меня.
С тяжелым чувством я приступил к осмотру портретов, ожидая увидеть
лица нацистов. Но все лица были мне незнакомы, И подписей под ними не было.
Сами портреты были выполнены превосходно. Узнать имя художника - уже
сенсация не из последних. Внимательно всматриваясь в манеру письма, в
технику исполнения, я все более убеждался, что это не просто портреты
отдельных лиц. Если так можно сказать, это был портрет идеи, коллективное
выражение того, что каждый из выставленных внес в какое-то им одним
известное дело.
Было в портретах что-то гнетущее. Сила, против которой бесполезно
спорить. Что может человек перед надвигающейся бурей, когда еще не дует
ветер, но уже сгустилась тишина?.. Потом, когда рванет вихрь, ударят громы,
можно бежать или сопротивляться, но в эти минуты, в долгие минуты ожидания,
человек беспомощен...
Я повернулся к стене, которую занимала карта полушарий, и наугад ткнул
пальцем в одну из клавиш расположенного под нею пульта.
Карта ожила.
Разноцветные линии, извиваясь, наползали друг на друга, гасли и
вспыхивали вновь. Особенно четко эта возня прослеживалась в Европе.
Я ткнул следующую. Не знаю, чего ожидал. Может, опять непонятной игры
света. И не ошибся. В самых разных местах начали появляться бледные пятна.
Они ложились без видимого порядка на Францию, на Центральную Азию, на
Австралию, захватили Индию, Россию, Китай... Как солнечные зайцы, они
пятнали карту, пока наконец некоторые районы не осветились полностью.
И, синхронно световой эскалации, вспыхивали и исчезали на боковом
табло цифры.
Я нажал клавишу вновь.
Первые вспышки пришлись на 1966 год. Их было немного.
Следующая серия - на 1969. А с 1978 вспышки шли сплошными поясами, и
на 1982 год чистой осталась лишь Антарктида да некоторые районы... Бразилии
и Аргентины.
Несколько раз подряд я включал таинственную установку. Я должен был
понять ее смысл! Угон самолета, убийца с обсерватории, встреча на реке, это
табло - связано ли это друг с другом?
И я вспомнил...
Конечно, не смысл дат, но страшную картину сожженной сельвы.
"Вот где они могли сгореть..." - сказал Отто Верфель, приняв меня за
одного из тех, в шелковых куртках, когда, раздвинув ветки, указывал на
исполинские стволы, высушенные неземным жаром. Я видел снимки вьетнамских
территорий, которые американцы обработали в свое время дефолиантами,
полностью стерилизующими землю. Снимки, на которых распростерлись мертвые
леса, лишенные зелени, птиц, насекомых, но вид убитой сельвы не шел с ними
ни в какое сравнение.
Мысленно я перелистал подшивки "Газет бразиль", и профессиональная
память подсказала мне случайные упоминания о неожиданных засухах во
Франции, в Австрии, в России... Включив табло, я убедился, что даты
совпадают, и это открытие испугало меня больше, чем любое другое.
"Не торопись, - остановил я себя. - Когда чего-то не понимаешь, не
надо спешить. Может быть, дежурный поможет?" Я вспомнил билет до Манауса...
Поворачиваясь, увидел еще один портрет. Человека, изображенного на
нем, я знал.
Не только я, многие знали это удлиненное лицо с мясистым носом и
благородно лысеющим лбом. В свое время оно было широко известно по снимкам
многих газет мира.
Я всмотрелся.
Лысеющий лоб опереточного героя. Умные, цепкие глаза, хорошо
замаскированные разросшимися бровями...
Зная этого человека, я не мог оставаться в бездействии.
Подергал дверь. Она не открылась. Но, вспомнив профессиональный жест
лифтеров, я сунул руку в отверстие против замка и потянул на себя ролик.
Дверь открылась, и я поразился глубине шахты. Здание, действительно, было
огромным. Я разглядывал стоявший далеко внизу лифт, и вдруг услышал голоса.
Они доносились сверху. Вцепившись в решетку, я осторожно вскарабкался на
следующий этаж. Когда голоса смолкли, я раскрыл дверь и скользнул в
неширокий коридор, выведший меня на галерею, огражденную барьером из
полупрозрачного пластика.
Заглянув за барьер, я увидел людей.
Мусорная корзина
Наверное, зал этот был чем-то вроде вечернего клуба. Люди сидели за
широкой стойкой, заставленной бутылками и стаканами. Я видел только спины.
Троих.
В рубашках, рукава которых были аккуратно закатаны.
Вентиляторы бесшумно крутились под потолками, рассеивая синеватый дым
хороших сигар.
Я прислушался.
Собравшиеся обсуждали какую-то биологическую теорию, связанную с
человеком. Горячась, один из спорящих, длинноволосый и горластый, - все,
что могу о нем сказать, - говорил о неблагоразумности людей, о том, что в
природном механизме человека эволюцией был допущен некий конструкторский
просчет, которому люди и обязаны параноидными тенденциями.
- Не забывайте о мусорной корзине, - повторял он, стуча кулаком по
стойке. - Природа безжалостно выбрасывает все не оправдавшие себя варианты
живых существ, в том числе и человеческих видов!
Еще он говорил о слабости сил, противоборствующих убийству
представителей своего вида. О том, что в животном царстве эта особенность
человека поистине удивительна... Но именно она, подчеркнул он, оправдывает
войны! Что уж тут философствовать о разрыве между интеллектом и чувствами,
между прогрессом техническим и отставанием этическим!
Собственно, до меня долетали обрывки фраз. Я сам строил общую схему
разговора. И, странно, чувствовал себя разочарованным, будто и впрямь
ожидал натолкнуться на эсэсовцев...
Они не походили на эсэсовцев. Они походили на ученых, проводящих
уик-энд. С такими, как они, я встречался в Лондоне, Рио, Париже, Гаване,
Нью-Йорке, таких, как они, видел в клубах и на премьерах, с такими, как
они, рассуждал о биметаллизме и смотрел футбол...
- Язык! - сказал длинноволосый. - Вот что мы всегда недооценивали!
Человек - животное, создающее символы. А наивысшая точка
символотворчества - семантический язык. Являясь главной силой сцепления
внутри этнических групп, он является в то же время почти непреодолимым
барьером, действующим как сила отталкивания между разными группами. Те
четыре тысячи языков, что существуют в мире, и нужно рассматривать как
причину того, что среди различных видов всегда преобладали силы не
сцепления, а раскола...
Долго слушать их я просто не мог - служитель, случайно заглянувший на
галерею, сразу бы обнаружил меня. Но когда я собрался уходить, третий, тот,
что за все это время не произнес ни слова, повернулся, и я узнал его.
Человек с портрета - вот кто он был! Человек поразительной биографии.
Человек, с которым мне приходилось не раз встречаться. А имя его - Норман
Бестлер.
В конце двадцатых годов он много путешествовал по странам Востока,
приобретя репутацию убежденного сиониста. В начале тридцатых попал в
Германию, где вступил в коммунистическую партию, однако быстро разменял
свои взгляды на крайний либерализм. Тем не менее, знание коммунистических
теорий и цепкий ум не дали ему утонуть, и он сказал свое слово в годы
гражданской войны в Испании, воздвигнув из своих статей и памфлетов
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг