Легко отделавшись от старичка, которого вскоре утащили в достаточно
почетный угол, Иван Петрович углубился в конструирование тоста, причем
углубился настолько, что чуть не проморгал открытия банкета, когда тамада,
похихикивая и потирая руки, хорошо поставленным голосом выдал оригинальное
вступление - пора, дескать, перейти к неофициальной части заседания
Ученого Совета.
Все выпили и закусили. Еще раз сказали тост и выпили. Еще раз...
Тут Ивану Петровичу прислушаться бы повнимательней к тому, что
говорится вслух, а главное - не говорится, а думается, проигрывается
внутри выпивающих и закусывающих товарищей брата в обход всяких фильтров
деликатности.
Увлеченность собственными фантазиями и творческими виражами никого еще
не доводила до добра. Но редко с кем происходил такой публичный конфуз,
как с Иваном Петровичем.
Он зарделся, услыхав слова тамады:
- А теперь попросим сказать о диссертанте его уважаемого брата, который
по роду своей интересной профессии сумеет осветить вопрос с
социологической точки зрения.
На момент Ивану Петровичу показалось (не три ли рюмки тому виной?), что
он уже принят в цирк, но почему-то на должность осветителя, и сейчас будет
помогать важному вопросу исполнить свой номер, должным образом его
осветив. Но в софите что-то испорчено, и вместо красивого золотистого
пятна по арене мечется маленькая сверхъяркая точка, и, соприкасаясь с
чем-либо, она немедленно порождает ослепительное сияние. Испугавшись
темноты, вопрос запутывается в подкупольных проволочных конструкциях и
шлепается на арену прямо под страшный огненный гривенник.
Несмотря на дурное предзнаменование, Иван Петрович смело приступил к
исполнению братского долга.
- Я очень рад,- начал он серьезно и почти торжественно,- что скромный
труд моего брата высоко оценен специалистами и всеми коллегами. Не
сомневаюсь, что его работа достойна всяческих похвал. Экология, к которой,
насколько я понимаю, приложил силы мой брат,- наука с большим будущим.
Ведь ни один из нас не хочет, чтобы мы или наши дети оказались в
экологической нише, сильно смахивающей на нишу в кладбищенской стене...
Вдоль стола прокатился хохоток, и сразу же все смолкли, повернув головы
в сторону Ивана Петровича. А у него, как назло, выскочил из памяти гладкий
переход от ниши к остроумному заключению.
- Да,- повторил он,- сильно смахивающей... Но это звучит мрачно, а у
нас сегодня радостное событие. Я хотел сказать... хотел сказать... Ну, в
общем, чем больше науки в смысле охраны материальной среды, тем меньше
засоряется среда интеллектуальная. Выпьем за это!
Призыв Ивана Петровича ощутимо повис в прокуренном воздухе банкетного
зала. Стало совсем тихо, как в будние дни у упомянутой им стены.
Где-то неподалеку бухал оркестр и повизгивала певица, подчеркивая эту
напряженную тишину, в которой призыв плавал, как хитрый самоубийца в
Мертвом море.
У Крабова-старшего лицо пошло красноватыми пятнами и улыбка сделалась
столь зловещей, что Иван Петрович уже прикидывал, в какую сторону нырнуть,
если в него полетит пустая бутылка.
Но, вероятно, в душе тамады проснулся истинный артист, играющий свою
роль до конца, даже осознав, что бутафорские пистолеты по вине помрежа
заменены. Он встал и заголосил:
- Товарищи, как бы там ни было, идея правильная, социологически
выверенная - выпьем! Это всегда помогает!
Компания зашевелилась - выпили, стали закусывать, о чем-то оживленно
шептаться, переглядываться. До Ивана Петровича долетали отдельные
иронические разряды.
Ну, семейка... Свинью подложил... Вроде не было его на защите... Почти
по Варравину... Ниже пояса...
Постепенно, минут за пять, из этих лоскутиков склеилась кошмарная
картина. Иван Петрович понял, что Федина кандидатская была поставлена на
защиту при одном резко отрицательном отзыве, подписанном профессором
Варравиным. К счастью, Варравин - не официальный оппонент, он просто
прислал письмо. В письме содержалось сравнение работы Крабова-старшего с
ручным подсчетом логарифмов до семнадцатого десятичного знака, а
диссертация и опубликованные статьи Феди определялись как типичное
засорение окружающей интеллектуальной среды. Кроме того, Варравин как
следует проехался по поводу бессмысленного засекречивания Фединой работы,
исходные положения и выводы которой были известны во всех развивающихся
государствах и могли заинтересовать разве что папуасскую разведку и то в
сугубо юмористических целях. Но главное и самое любопытное из уловленного
Иваном Петровичем заключалось в том, что все, как один, внутренне
соглашались с Варравиным, и лишь фильтр деликатности и еще кое-какие
благоприобретенные фильтры убеждали их в неизбежности и полной законности
Фединой защиты.
Федя и особенно Мария Филатовна были до крайности оскорблены, из глаз
их вылетали молнии поярче огненной иглы, померещившейся Ивану Петровичу
перед тостом.
Выяснив, что Федя искренне желает ему провалиться сквозь землю и вообще
кипит от негодования, Иван Петрович потихоньку, бочком-бочком, покинул
свой пост и выскользнул из зала. С трудом отыскав номерок, он схватил плащ
и поехал домой.
Очередную неприятность он принял сравнительно спокойно. "Оригинальные
способности всегда приводят к странным последствиям,- думал он по пути.-
Чем ближе мы к среднестатистической единице, тем счастливей. На нас не за
что роптать, и нам, соответственно, не на что. И под мышками не режет -
мир скроен, как по заказу..."
Добравшись до дому, он почувствовал пронизывающую усталость. Все
напряжение дня разрядилось в нем, замелькало каруселью случайных образов,
и он уснул, едва дотянув до постели. Вернее, не уснул, а окунулся в
непонятные и увлекательные приключения.
10
Все началось со стремительного падения из полной темноты в ярко
освещенный кружок. Кружок расширился, наполняясь тускло-красным отливом
ковра, и стал обычной ареной, почему-то обтянутой тонкой и прочной сеткой
для защиты от хищников. , Иван Петрович почувствовал, что не расшибся, а,
напротив, приземлился мягко и даже красиво.
"Что за глупости? - подумал он, раскланиваясь в неразличимо черное
пространство за металлической сеткой, где угадывался гул восторга или
просто волнообразная работа гигантской, возможно, живой машины.- С какой
стати меня заставляют делать прыжки из-под самого купола, к тому же без
всякой страховки?"
Абсолютно черная живая машина за сеткой испускала нечто вроде вздохов,
но ни одной мысли в обычном смысле слова Крабов угадать не мог.
Доносились лишь отрывочные междометия, а может, просто протяжные
хоровые сочетания, как в классе подготовишек:
А-а-а... У-у-у... О-о-о-го!.. О-о!..
Ему стало не по себе.
Но тут на арену выбежал Илья Феофилович, роскошно потряхивая седой
гривой и для пущего эффекта прищелкивая длинным бичом.
- Выступает заслуженный кандидат цирковых наук Иван Крабов с группой
дрессированных зрителей! - нараспев произнес он.- Смельчаков прошу пройти
к арене. Любые мысли будут угаданы на любом расстоянии. Победителей
ожидает квартальная премия.
Казалось, купол расколется от грохота - странный взрыв аплодисментов,
ибо ни одного отдельного хлопка Иван Петрович различить не сумел.
Возможно, черная машина выражала свой восторг иным образом.
"Интересно,- думал Крабов,- кто от кого отгорожен сеткой - они от меня
или я от них? И к чему этот дурацкий хлыст? Разве я дрессированный
кандидат? Тоже мне, тигра полосатая..."
Внезапно Иван Петрович оскалился и злобно зарычал. Собственно, без
особого энтузиазма, а так, играючи, как бы сливаясь с ситуацией. Но ничего
хорошего из этой шутки не вышло, потому что Илья Феофилович резко щелкнул
бичом перед самым носом Крабова и коротко бросил:
- Сидеть!
"Почему сидеть? - свербануло Ивана Петровича.- За что? Я же никаких
таких мыслей не имел, наоборот, сам распознавал..."
Однако спорить с грозной и позорной силой, таящейся в биче, было
опасно. Тем более, что вблизи сетки маячила мощная фигура товарища Пряхина
с Игоревым кольтом в руке, и шутить фигура явно не собиралась.
Смельчаки как-то повывелись, долго никому не хотелось погружать Ивана
Петровича в свои неотфильтрованные глубины.
Наконец, темное пространство вблизи одной из ячеек сетки сгустилось, и
образовался человек, очень похожий на Крабова.
"Федя, конечно же, он",- решил Иван Петрович, и на душе у него заметно
полегчало.
Все-таки цирк - это цирк, и черная машина за сеткой - всего-навсего
затемненная человеческая масса.
"Возможно, Федя и его коллеги изобрели какой-то особый черный свет и
цирковые софиты специально освещают им людей, чтобы арена с этой нелепой
клеткой выглядела ярче, а люди не отвлекались от представления,
разглядывая друг друга",- пронеслась в голове Ивана Петровича физически
нелепая мысль, причем он сам полностью осознавал ее нелепость.
Он так и не успел доказать невозможность черного света, когда началась
мощная генерация со стороны брата:
Ну, ты, жалкий неудачник, угадывай, угадывай. Ты родился остолопом и
остолопом помрешь. Ты мне завидуешь, потому что я солидный и обстоятельный
человек, нужный человек на нужном посту, даже с семнадцатым десятичным
знаком я нужный человек, а ты, ты завидуешь мне черной завистью, принимая
ее за какой-то черный свет, и еще измышляешь, клевещешь, что такие, как я,
его нарочно изобрели - как же, торопились перевыполнить именно к твоему
идиотскому выступлению! Хочешь стать солидным человеком и не можешь и
постепенно превращаешься в мелкого расщепенца со своим законом сохранения
внутреннего мира. Было бы что сохранять! Да, я зубами по крошкам выгрыз
свою диссертацию, а ты никогда ничего не выгрызешь, потому что думаешь не
о том... Дали тебе по шапке с твоей идеей реальной личности, со всякими
подозрительными теорийками, дали, и ты заткнулся. Я думал - навеки
заткнулся, а ты еще злобой брызжешь, змей ядовитый... Ну, угадывай мои
мысли, говори их вслух, говори...
Иван Петрович ошалел и почувствовал, что не способен произнести ни
одного слова. Разоблачать пакостные излияния Феди перед публикой он никак
не хотел и вообще не хотел выставлять напоказ свое родство. Он с
удовольствием промолчал бы совсем, но Илья Феофилович грозно щелкнул
бичом, и Крабов-младший решил не доводить дело до греха.
- В голове этого товарища я не нашел ни единой мысли,- сказал он.-
Попрошу выйти кого-нибудь другого и подумать о чем-то конкретном, скажем,
вспомнить о юношеской мечте.
Цирк взревел, и Иван Петрович даже испугался за ту поспешность, с
которой брат был втянут обратно в окутанную черным светом массу.
Перед сеткой возникла Фанечка в домашнем халатике.
"Странно, неужели Ломацкий экономит на ее нарядах?",- подумал Крабов и
без труда прочитал ее мысли.
Она хотела стать актрисой, не обязательно великой, но все равно не
стала, а сейчас очень хочет добыть полный комплект французских теней, но
никак не удается. Фанечка грустно кивала головой, а Илья Феофилович
одобрительно прицокивал - дескать, смотрите, какой качественный фокус в
моем цирке показывают!
Потом появился сам Ломацкий. Крабов сразу же понял, что Семену
Павловичу никогда и не снилась карьера венеролога, он мечтал всерьез
заняться иглоукалыванием и даже съездить в Китай, но что-то забарахлило -
то ли в биографии Семена Павловича, то ли во взглядах верных сынов
председателя Мао, то ли и в том и в другом одновременно. Постепенно все
улеглось - долго не укладывалось, но улеглось,- на данный момент Семен
Павлович, можно сказать, счастлив своей всемирной уравновешенностью, а не
хватает ему малого - очень хочется сыграть как-нибудь мизер втемную и,
пожалуй, добыть комплект теней для Фанечки.
Как-то очень быстро промелькнул Аронов в старой коричневой шляпе и в
очках, с толстой рукописью под мышкой. Из его сумбурных мыслей Иван
Петрович четко уловил лишь одно - роман, который так и называется "Мизер
втемную", Михаил Львович пишет уже шесть лет, и в этом романе выведен
главный герой, очень похожий на Ломацкого как в смысле своего жизненного
пути, так и в смысле характера.
Промелькнули кассирша Светочка, несостоявшаяся балерина, и дрессировщик
Подругин со слоном Абрашей и затаенной тягой к абсолютно трезвой жизни.
Потом пошли совсем незнакомые личности, и у каждого были свои иногда очень
интересные замыслы, далеко не всегда исполнявшиеся, но всегда большие и
чистые. От этих замыслов даже черный свет за металлической сеткой немного
размылся и посерел.
Иван Петрович легко читал любые мысли и радовался, что его дебют
проходит триумфально, ибо Илья Феофилович, вполне довольный своим
подопечным, совсем забросил бич и расслабленно развалился в невесть откуда
возникшем кресле за своим невесть откуда взявшимся письменным столом.
Крабов умело регулировал поток информации, иногда обходил молчанием
слишком острые мечты испытуемых, иногда смягчал и сглаживал, и все были
довольны.
И вдруг он уловил ясную трансляцию Ильи Феофиловича:
Ничего себе цирк. Я думал, этот тип - обычный маньяк, а он настоящий
талант и очень уж ловко угадывает чужие мысли, хотя такого нет и не может
быть никогда. Значит, он нарушает законы, и как бы не подумали, что я этим
нарушениям вовсю способствую. Представление придется прекратить, а его
оставить в клетке, пусть подавится своими догадками обо мне и Канашкиной.
И пожалуй, пора полить его черным светом...
"Что за ерунда? - подумал Иван Петрович.- Ведь никакого черного света в
природе не должно быть. Но с другой стороны, в природе нет места и для
чтения чужих мыслей, и для многих прочитанных мною мыслей тоже не должно
найтись места. Неужели вокруг моей скромной личности образовалось какое-то
завихрение, нарушающее правильный порядок? Наверное, возникло, иначе не
стал бы Илья Феофилович держать меня в клетке".
Он повернулся к письменному столу, желая честно признать свою вину, но
Ильи Феофиловича там не было. Вместо него за столом сидел Макар
Викентьевич Фросин и исполнял служебные обязанности, пронзительно глядя в
грешную душу Крабова немигающими глазами. И арена превратилась в кабинет
Фросина, а у дверей кабинета, затянутых все той же цирковой сеткой,
кривлялся Пыпин, выкрикивая:
- Вот видите, гражданин следователь, кого вы пригрели... Я же ангел
божий по сравнению с этим типом...
Фросин махнул рукой, и у гражданина Пыпина сразу же выросли за спиной
прелестные белые крылышки. Пыпин вспорхнул, немного полетал у потолка и
исчез куда-то, возможно, втянулся в специальное устройство для отсасывания
отбросов общества. На столе у Макара Викентьевича задребезжал телефон.
Крабов моментально понял, что звонят откуда следует, причем не вообще
откуда следует, а оттуда. Звонили из гигантского кабинета Ивана Петровича,
а именно звонил тот Фросин, листающий тонкие папки с личными делами и
запрещающий тому Ивану Петровичу расстегнуть ворот рубашки и привести себя
в неподобающий вид. Фросин на этом конце провода все сильней хмурился,
получая все более важные сведения по крабовскому делу.
Потом он положил трубку на стол и направил на Ивана Петровича мощную
лампу. Иван Петрович тут же почувствовал, что исчезает, поскольку лампа
поливает его сильным потоком черного света. Когда Крабов стал единственным
темным пятном в светлом и четком кабинете, Макар Викентьевич достал из
стенного шкафа огромную кувалду и принялся изо всех сил колотить по
крабовской голове. Это было очень звонко, но совсем не больно, а лежащая
на столе телефонная трубка даже немного повернулась, чтобы внимательно
слушать и, возможно, считать удары.
"Так вот что за надоедливый звук! - обрадовался Иван Петрович.- А я
почему-то решил, что это прижизненный памятник ставят. Странная работа, и
Фросин не очень-то смахивает на Микеланджело или на Родена. Но зачем он
так старается?"
- У меня как раз сломалась вешалка,- ухмыльнулся Макар Викентьевич,
легко и точно угадывая мысли Крабова,- а гвоздей нет под рукой.
"Возможно, я самый крепкий гвоздь в мире,- лестно подумал о себе Иван
Петрович, но вслух ничего не сказал.- А Фросин - лучший в мире скульптор
человеческих душ".
Между тем, Макар Викентьевич завершил свою работу, спрятал кувалду в
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг