шкаф и повесил на Ивана Петровича свою форменную фуражку, которую он по
роду своей службы так и не успел ни разу надеть. Это действо наполнило
Крабова до чертиков противным ощущением собственной полезности.
Поскольку удары прекратились, Иван Петрович легко вычислил своей
головой, превратившейся в отличную шляпку гвоздя, что как раз в этот
момент там, в другом кабинете, другой Иван Петрович втягивает в себя
своего двойника, грубо нарушая ритуал допроса и полагая, что сооружение
памятника приостановлено из-за этого нарушения.
Фросин открыл дверь и громко объявил:
- Следующий!
Иван Петрович услыхал бодрый детский топоток, и понял, что в кабинет
заскочил Игорь. Игорек плакал, топал ножками и бросался на Фросина с
острыми кулачками, а тот прыгал по кабинету и смеялся, довольный этой
внезапно подвернувшейся игрой.
Забыв, что перекованные обладают несколько иным спектром чувств, Иван
Петрович хотел было прослезиться, но кто-то из бегающих по кабинету
схватил кувалду и стал бить по его шляпке. Сначала Иван Петрович пытался
протестовать, даже бормотал что-то о недопустимости ударов по форменной
фуражке Фросина, но он слишком быстро погружался в стену, а удары
становились все болезненней и чаще...
В этот безусловно интересный момент Иван Петрович проснулся оттого, что
голова его совсем низко свесилась с дивана, и кровь бешено запульсировала
в висках.
Он метнул голову на подушку, сразу полегчало, но вместе с резкой
головной болью отлетел и сон. Приоткрыв один глаз, Иван Петрович взглянул
на часы и ужаснулся. Где-то на другом конце города товарищ Пряхин уже
готовился принять в свои объятия первых нарушителей трудовой дисциплины, а
нарушители, подъезжающие к нужной остановке, уже облизывались при мысли о
чашечке горячего кофе и шарили по карманам в поисках двушки...
11
Спасительная идея забрезжила перед Иваном Петровичем во время
скоростного чаепития. Он ясно вспомнил, что именно в среду должен заехать
на один из заводов за анкетами. Правда, после обеда, но это не столь
существенно.
Иван Петрович сразу же выбежал к автомату и позвонил в отдел. Отдел
собственным голосом Макара Трифоновича Филиппова ответил ему, что
применять один и тот же прием два раза подряд некрасиво, и вообще...
Однако посещение завода соответствовало графику, так что голос Филиппова в
конце концов милостиво согласился.
Душа Ивана Петровича отчасти воспарила. На завод можно было не спешить
- часок-другой наверняка оставался.
Крабов позавтракал остатками семейных запасов и решил немедленно идти в
гастроном. В холодильнике воцарился прохладный космический вакуум. А
полноценную жизнь следовало еще завоевывать, причем не позднее
сегодняшнего вечера. И все дальнейшие размышления Ивана Петровича так или
иначе связывались с планами стратегического маневрирования на тещиной
территории.
И в этом вроде бы до предела насыщенном течении событий случилось с
Иваном Петровичем нечто выдающееся.
Отоварившись в гастрономе бутылкой пива, хлебом и плавлеными сырками,
он немного постоял за сосисками, но махнул рукой - долго. У кассы, где
сидела Светочка, Иван Петрович выяснил, что кавалер ее окончательно
бросил, а из одолженных сорока трех рублей вернул пока меньше половины,
что грузчик Серега не дает ей теперь прохода, пристает с глупостями, но на
его вечно подградусную физиономию смотреть противно. Обдумывая положение
Светланы в социологическом аспекте, Крабов стал спускаться по ступенькам.
На последней ступеньке стояла девушка - в общем, довольно миловидное
создание в красном беретике,- стояла и как-то неопределенно оглядывалась
по сторонам. Проходя мимо, Крабов уловил поток простых мыслей, которые
нетрудно было разгадать и без всякой телепатии.
Кто бы помог доволочь эту сумищу до остановки? Никто ведь не поможет.
Хоть бы кругломорденький полюбезничал...
Что-то несвоевременное словно толкнуло Ивана Петровича под язык. Он
подскочил к миловидной девушке и совсем не своим, разбитным тоном
предложил:
- Хотите, помогу? Грешно ведь такими ручками таскать такие сумки...
Девушка, разумеется, удивились, и, разумеется, в глазах ее на мгновение
вспыхнул огонек протеста. Но, видимо, Иван Петрович представлял собой
достаточно безобидный тип приставалы - из тех, на которых воду возят, и
поэтому девушка тихо ответила:
- Пожалуйста, если можете.
Сумка оказалась на самом деле не из легких, и жалкая авоська Ивана
Петровича не могла составить ей никакого заметного противовеса.
Отступать было поздно, тем более, что коммуникабельность миловидного
создания стремительно возрастала.
- Это я тетушке везу,- защебетала она,- а другой ее племянник, но не
мой родной брат, здесь работает. А вам не тяжело? А хотите, я вам палочку
сухой колбасы устрою?
"У тетушки свадьба или просто зверский аппетит,- подумал Крабов, когда
в полусотне метров от остановки автобуса ему безудержно захотелось бросить
сумку.- Что я творю? Вместо того, чтобы сидеть на работе, разгуливаю с
девчонкой, у которой наверняка есть парень - не мне чета. Ну и глупости,
ну и глупости..."
Однако он героически довел девчонку до остановки и внезапно (уж не было
ли замешано здесь его расщепенство?) спросил ее насчет свободного времени.
Сразу же выяснилось, что у Лены - именно так ее звали - время есть,
например, завтра она с удовольствием сходила бы на новый фильм в "Октябрь".
Легкая победа удивляет нас не меньше самого тяжкого поражения.
Удивлению Ивана Петровича не дал развиться в неограниченное чувство
восторга лишь подошедший автобус.
"Без десяти шесть у "Октября", без десяти шесть у "Октября",- ликовал
он по пути домой, радостно помахивая авоськой.- Ай да Ванька, ай да
молодец!" Бутерброд со стаканом пива привел его в отличную форму, только
зеркало в прихожей немного охладило вопросом:
- Зачем ты ей нужен?
Впрочем, Иван Петрович был уверен, что вопрос прозвучал откуда-то
изнутри, и, если он даже угадал мысли зеркала, все равно это были мысли
отраженные, то есть его собственные сомнения. А сомнения - основа всякого
познания. Уж в это - во что, во что, но в это! - Иван Петрович верил
безгранично. Потому неделикатность зеркала не слишком его обидела. Да и
обижаться было некогда и не на кого.
На заводе Иван Петрович узнал, что анкеты уже готовы. Предприятие
вообще славилось всевозможной досрочностью, так что удивляться досрочному
заполнению анкеток никак не приходилось.
Остальную часть рабочего дня Иван Петрович посвятил подготовке бумаг к
машинной обработке, и чувствовал он себя крайне легко и даже весело.
Только к семнадцати ноль-ноль настроение слегка поползло вниз - Иван
Петрович понял, что поход к теще стал близкой неизбежностью.
12
Теща Крабова, Софья Сергеевна, была человеком бесспорно могучим - из
тех, что гибнут зазря в круговерти мелких семейных заварушек или в
многообразии профкомовских конфликтов. Ей следовало бы возглавлять клан
Алой или Белой розы, на худой конец, руководить работой небольшого
райисполкома. При таком истинном масштабе личности прокрустово ложе
скромной учительской должности оказывало на Софью Сергеевну странное
деформирующее действие. Это ложе, упаси бог, не лишало Софью Сергеевну
головы или конечностей, но, подобно всякому слишком тесному вместилищу,
оставляло уйму потеков и натертостей, а в слабых местах и само трещало по
всем швам.
Неудовлетворенные административные способности Софьи Сергеевны
своеобразно спроецировались на ее семью. Семья эта долгое время ходила по
струнке и слыла образцовой. Но в какой-то момент супруг Софьи Сергеевны,
несостоявшийся крабовский тесть, со струнки соскользнул и смылся неведомо
куда и с кем, а ее старший сын наглухо засел где-то на Севере и более чем
на три дня в период отпуска у строгой своей матери не задерживался.
Такая предательская политика ближайшей родни привела к естественной, но
весьма опасной ориентации тещи, ибо вся ее деятельная душа
сконцентрировалась на воспитании семейства своей дочери.
Образовавшуюся систему проще всего было бы назвать протекторатом, но
боюсь, что эта аналогия ни в коей мере не отразит истинного могущества
Софьи Сергеевны и ее реальных полномочий. Коротко говоря, она непрерывно
желала добра своей Аннушке, причем в таком объеме, что все это добро уже
не умещалось в сознании Ивана Петровича.
Софья Сергеевна никогда не вмешивалась в мелочи, и в этом смысле она
относилась к редкому типу тещ, заслуживающих самых высоких похвал. Но в
принципиальных вопросах она всегда оказывалась на уровне, недостижимом для
скромной логики Крабова. А к кругу принципиальных вопросов могло быть
причислено многое, и нередко Ивану Петровичу мерещилось, что радиус этого
круга все быстрей стремится к бесконечности.
Сказанного более чем достаточно, чтобы оценить всю глубину переживаний
Крабова в тот момент, когда он позвонил у порога тещиной квартиры.
Софья Сергеевна открыла ему дверь, прошила тридцатисекундным
пронзительно-испытующим взглядом и со вздохом сказала:
- Заходи, Ваня, заходи, хорошо, что ты появился.
Иван Петрович скинул плащ и бочком протиснулся в зал как раз в тот
момент, когда хлопнула дверь смежной комнаты и из-за нее донеслось
недовольное повизгивание Игорька и резкий шепот Анны. По экрану вмиг
осиротевшего телевизора бежали какие-то любопытные кадры, одновременно
очевидные и невероятные.
- Безобразие какое! - гневно выговорила Софья Сергеевна, протискиваясь
вслед за Крабовым.- Сколько раз Анюте твердила - Игорек к полдевятого
должен быть в постели, а тут десятый час и никакого порядка.
Она прошла на кухню, зажгла огонь под чайником и гораздо спокойней
позвала Крабова:
- Выключай, Ваня, машину и иди сюда, чаек пить будем.
Иван Петрович выключил телевизор, потом по-хозяйски пресек расход
электроэнергии в солнцеобразной люстре и неспешно направился на свое
традиционное место у кухонного окна, где ему обычно разрешалось выкурить
сигаретку под более или менее краткую лекцию по семейной социологии.
- Брак, Ваня,- серьезная штука,- сразу же начала Софья Сергеевна,
регулируя газ под чайником.- Я педагогикой занимаюсь больше лет, чем тебе
по паспорту значится, и прямо скажу, жизнь прожить - не поле перейти.
Человек, нетвердый в семье, никакого счастья иметь не может. И вообще,
я честный трудовой путь до конца прошла и отдохнуть хочу. Так почему я
вашими делами заниматься должна? Почему мне покоя нет, а?
Иван Петрович глубоко затянулся и смолчал.
- Вот и тебе сказать нечего! - продолжала Софья Сергеевна.- Значит, я
права, и вы сами должны свою жизнь выстраивать, верно?
Самое забавное, что ее слова удивительно точно совпадали с ее мыслями.
Всякие мелочи типа:
Ох, и задам же я тебе... Чего эта дура с ребенком от него бегает?
Уведут его когда-нибудь - будет знать... не стоило принимать во
внимание.
- Конечно, верно! - все более воодушевлялась Софья Сергеевна.- А раз
верно, то объясни-ка мне, чего ты жену с сыном из дому гоняешь?
- Я не гоняю,- слабо отмахнулся Иван Петрович.- Она сама надумала...
- Э, брось, Ванечка, такого не бывает,- заулыбалась Софья Сергеевна,
довольная тем, что зять бог знает который раз вступает с ней в одну и ту
же игру по твердым правилам, гарантирующим ей моральный выигрыш.
Она выставила на столик сахарницу и свое знаменитое печенье.
- Знаешь ли ты, Ваня, что ревность - это пережиток? - вдруг спросила
Софья Сергеевна.- И с этим пережитком надо всеми силами бороться!
- Что-что? - не понял Крабов.
- Я говорю, устраняй пережитки в своем моральном облике! - напористо
повторила теща.
- Хорошо, устраню,- буркнул Иван Петрович.
- Ну и чудесно,- сразу перешла на теплый тон Софья Сергеевна.- А то мне
показалось, что на этот раз ты сильно ее обидел. Какие-то подозрения
вспыхнули, да? Ну признайся, подозрения?
Как ей объяснить? Сказать про свои новые способности? Получишь порцию
ликбеза по философским основам естествознания. Да и нужно ли всем все
объяснять? Нужно ли?
- Повздорили малость,- как можно мягче увильнул от ответа Иван
Петрович, и ему почему-то живо вспомнился эпизод четвертьвековой давности,
когда классный руководитель на протяжении двух часов дотошно выпытывала
причину - истинную причину! - по которой он столкнул с парты свою соседку.
- Но объясни мне,- не унималась теща,- объясни мне - что за вздоры в
настоящей советской семье? Вздоры, из-за которых жена с маленьким ребенком
убегает в дом своих родителей! Признайся, ты ее оскорбил?
- Да нет же...
- Не юли, Ваня, иначе не стала бы она падать в обморок,- твердо сказала
теща, всем своим видом показывая, что предварительное следствие окончено.-
Только не юли! Я таких, как ты, десятки перевидела, и перевоспитывала их,
и из них настоящие люди выходили. Раз ты умалчиваешь о причине ссоры,
значит, ты виноват. А раз виноват - должен попросить у Анюты прощения. Не
будешь больше?
- Не буду,- вздохнул Иван Петрович.
И Софья Сергеевна стала разливать чай. Вскоре пришла Аннушка в домашнем
халате, с распущенными, лохмато торчащими волосами и сильно заплаканными
глазами. Они порядочно еще посидели, отдали должное кулинарным и
педагогическим талантам Софьи Сергеевны, упаковали Игорька и на такси
отправились домой.
Как и предполагал Иван Петрович, выкуп оказался велик, даже больше, чем
он мог рассчитывать. Прощения у Аннушки он, конечно, попросил, но это
мелочи. Главное - он вынужден был окончательно согласиться на съезд, ибо
Софья Сергеевна убедилась, что только личное ее присутствие в семье
Крабовых обеспечит моральное процветание этой семьи. Впрочем, к такому
давно назревшему решению Иван Петрович отнесся до странного равнодушно.
Дома Аннушка, как-то жалобно вздыхая, все терлась вокруг Ивана
Петровича. В конце концов, он и вправду пожалел ее. Уснули они около часа
ночи, усталые и умиротворенные, отбросив прошлое в той степени, в какой
это было необходимо в ночь на очередной осенний четверг, полноценную
семейную ночь без незваных и, видимо, лишних снов.
13
Новый трудовой день начался для Ивана Петровича составлением обширной
сводной справки и параллельными размышлениями о снах, от которых он, вроде
бы, насовсем избавился.
Сны были редкостью в его жизни, приходили раз-другой в год, не более, и
напоминали они лишь случайные обрывки серой киноленты дневных впечатлений.
Поэтому естественно, что первая же ночь без цветной широкоформатной и
полнометражной фантасмагории крайне обрадовала Ивана Петровича, и он даже
уловил в ней обнадеживающие признаки общего выздоровления.
"Если бы отделаться еще и от телепатии,- думал он,- и позабыть о
неприятностях, связанных с ней, все пошло бы по-старому, то есть нормально.
Жаль, конечно, цирка, но не превращать же всю свою жизнь в сплошной
цирк".
Но вот забыть было трудно. Взгляд Ивана Петровича на окружающий мир
как-то неуловимо изменился. Одно дело догадываться о не слишком красивых
мыслях ближнего, другое - подсматривать в эти мысли, как в чужие
исповедальные письма, оставаться один на один со своим нелепым отражением
в кривом зеркале чьих-то извилин.
Забыть было трудно. Разумеется, жаль Аннушку, но с другой стороны -
сцены! Спонтанно, без всякого к тому побуждения всплывали такие сцены, от
которых у Ивана Петровича дух захватывало, и делалось ему пусто во всех
отношениях. И опять-таки - размолвка с братом! Ну, не хотел же Иван
Петрович его обидеть, в мыслях такого не держал. Однако Федя обиделся, и,
должно быть, надолго, и самое забавное, что его коллеги уверены в
злонамеренности выступления ближайшего родственника.
Все эти рассуждения настроили Ивана Петровича на грустный лад. С любых
концов, казалось, штамповали его погаными штампиками "Неудачник", уже и
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг