- Хотите, поспорим, что помогу? - не унимался Иван Петрович. - Допрошу
вашего Пыпина и расскажу вам, где он прячет седьмую икону...
- О, пари, пари! - захлопала в ладоши Фанечка, появляясь из спальни в
сногсшибательном кимоно.- Заключайте пари!
Фросин затравленно шарахнулся от нее и черными своими дьявольскими
глазами уставился на Крабова.
- Хо-ро-шо,- раздельно и твердо проговорил он.- Пари, Иван Петрович, на
бутылку "Наполеона", чтоб неповадно было. А бутылочку в следующий раз
здесь и раздавим, идет?
Иван Петрович на миг остро пожалел бюджет Фросина, но тут же решил
перебросить в заначку еще червонец - мало ли что! Реакция Анны Игоревны на
всякие долги чести была ему известна куда как точно...
И вдруг какое-то дрожание мозгового эфира резко испортило ему
настроение. Уловив направленные взгляды Фанечки, он услыхал:
Если бы ты еще поприличней одевался и не так слюнявил, можно было бы и
потерпеть. Нет, ну тебя к чертям, ничего ты толком не умеешь, импотент
несчастный. Вот Дергалов - совсем иное дело, только Киса, по-моему,
начинает догадываться...
Конечно, нельзя ошибиться - это в адрес Аронова. "Ах, развратник
несчастный",- подумал Иван Петрович, и, сострадательно заглянув в глаза
Кисе, покинул его квартиру в полном смятении чувств.
Одиннадцать рублей сорок копеек произвели на полусонную Анну Игоревну
неотразимое впечатление. Она даже вскочила с кровати, уронив на пол пухлый
жоржсандовский роман, и наградила Ивана Петровича многими восторгами,
которые частично компенсировали его злость на Фаину Васильевну Ломацкую.
Погрузившись по уши в необъятную пуховую подушку, Иван Петрович смежил
веки и тут же выпал из окружающего мира.
3
Он не сразу понял, куда попал. Первое, что он осознал отчетливо и
вполне,- свое целиком расплющенное, истинно двумерное состояние.
Потом, пользуясь разветвленной дедукцией, он определил себя как карту,
лежащую в прикупе и страстно желающую прийти к нему же самому, признанному
королю преферанса, выступающему в каком-то крупном международном турнире
или даже на мировом чемпионате.
Одновременно он остро ощутил привкус горечи от того, что никому, в
сущности, не нужен, даже Ивану Петровичу Крабову, который, во-первых, стал
трехмерным, а во-вторых, вообще не нуждается в валетах неустановленной
масти.
Да, да, в этом все дело! Ни к какой из четырех известных мастей плоский
вариант Ивана Петровича не принадлежал - он был валетом пятой
неопределенной и, возможно, несуществующей масти и потому ни в коем случае
не мог встать в козырный ряд. Таким образом, он не способен был принести
пользу воображаемому трехмерному Крабову, высоко вознесшемуся в мировой
преферансной элите.
Столь бездарное положение плоского Ивана Петровича со никак не
устраивало, и он срочно поменялся формой с более привычной трефовой
семеркой, находившейся в руках у Аронова. Семерка - почти туз, только с
двумя лишними рядами крестов. Операция обошлась сравнительно недорого,
странно, что семерка на нее клюнула. Кажется, Иван Петрович поплатился
очередью на квартиру улучшенной планировки.
"Теперь я похож на настоящего крестоносца, - не без гордости думал он.-
У меня красивый белый плащ, и я должен завоевать гроб Господень".
Но завоевание пока откладывалось, и плоский Иван Петрович медленно полз
к Ломацкому, который наконец-то решился осуществить свою давнюю мечту -
сыграть мизер втемную на бомбе.
Ломацкий такому прикупу необычайно обрадовался. Славный мизер выходил у
него. И все завершилось бы отлично, не взбунтуйся тишайший Михаил Львович.
- Странно, - сказал он дрожащим от обиды голосом,- с какой стати вы,
Семен Павлович, фотографию своей супруги в колоду подсунули. Что за намеки?
И он стал показывать всем по очереди валета пятой масти.
- Позвольте, позвольте,- беспокойно заерзал Ломацкий,- но я чего-то не
понимаю. Разве вы обнаружили в церкви следы Фаины Васильевны?
- Ага! - торжествующе воскликнул Фросин, который как раз и сдал в
прикуп плоского Ивана Петровича или иным образом расплющил его.- Все
становится на свои места. Ведь это у вас, Михаил Львович, никакая не Фаина
Васильевна, это богоматерь мужского пола, наверное, седьмая икона,
украденная Пыпиным. Первый раз вижу икону в виде картежного валета. Во
замаскировали!
"Это ж обычный валет, только чуждой нам масти,- подумал двумерный Иван
Петрович.- Какое счастье, что я успел поменяться с семеркой. Сейчас все
глазели бы на меня, а вскоре всплыла бы истина. Однако подозрения
непременно падут - на меня или на того, который притворился трехмерным".
Но воображаемый Иван Петрович ни на что не реагировал, а сидел с
гроссмейстерским видом, пристально вглядываясь в свои карты.
Скандала не вышло, а решили, к безусловному неудовольствию Ломацкого,
пересдать. Валета чуждой масти попросту выкинули из колоды.
На какой-то миг крестоносному Ивану Петровичу стало жаль эту
беспризорную оригинальную карту, однако он ясно понимал, что гораздо
приятней тасоваться в общей колоде, чем одиноко валяться на ковре под
столом, созерцая весь набор домашних тапочек из арсенала Ломацкого и
непонятные значки в противоположных углах собственного плаща.
Наоборот, с ясными крестами, многотиражно отпечатанными на глянцевой
поверхности, все становилось донельзя прозрачным. Сама собой возникла цель
- кого защищать и на кого нападать, какому королю послужить поддержкой, а
кому из игроков - последней надеждой на неловленный мизер.
"Однако какой же я был масти?" - напряженно соображал Иван Петрович,
снова сжатый слегка вспотевшими пальцами Фросина.- И везет же нам с
Макаром Викентьевичем друг на друга... Обязательно надо вспомнить, какова
пятая масть в нашей колоде. И вообще, стоило ли менять свою неповторимость
на бесконечные перемещения в чужих руках, где семерка, как бы ни рыпалась,
все равно останется семеркой? С другой стороны, одинокий валет - не велика
радость, никогда в козыри не выбиться. Странная масть. Что мне напоминает
значок в углу? Ага! Если четыре обычных масти - вроде полноценных арийских
сословий где-то в Индии, то я получался вроде неприкасаемого, и наверное,
поэтому меня зашвырнули под стол, то есть уже не меня, но все-таки
вышвырнули. Значит, это был кастовый значок. Зря семерка согласилась,
теперь и улучшенная планировка не принесет ей особого счастья. А вот я уже
козырем стал! Молодец Фросин - шесть трефей заказал, немного, но свое
отгребет. Как пить дать, на крестоносцах в рай въедет..."
На этом размышления двумерного Ивана Петровича были прерваны. С него
пошли, и сильный шлепок по столу начисто разрушил его забавные видения.
На мгновение Иван Петрович очнулся, мягко столкнул с себя неудачно
разметнувшуюся супругу, повернулся на бок и тут же уснул праведно и
безмятежно, а главное - без лишних вопросов о природе пятой масти.
4
В воскресенье Иван Петрович проснулся в относительном душевном
равновесии. Супруга на цыпочках порхала по квартире и полушепотом
воспитывала Игорька. Поздний и единственный ребенок Крабовых громко
повторял ее слова:
- Папочка устал, и его нельзя будить. Папочка вчера долго работал и
устал. Игоречек-заинька не будет будить папочку.
Его голоса было вполне достаточно, чтобы перебудить всю лестничную
клетку, но содержание компенсировало форму, и именно оно убедило Ивана
Петровича, что его ночной вклад в семейный бюджет не пропал даром.
Иван Петрович встал, умылся и, бесшумно проскользнув на кухню, чмокнул
Аннушку прямо в шею. Она грузно подпрыгнула, замахала руками, засуетилась.
- Ой, Ванечка, ой, напугал! А я вот тесто на оладушки замешала. Будем
сейчас оладушки кушать.
- Заинька,- крикнула она Игорьку,- включи-ка телевизор, там как раз
"Будильник".
В комнате, именуемой залой, тотчас зазвучала бодрая музыка, и веселые
голоса ведущих стали насыщать атмосферу чем-то заковыристым и
юморообразным.
Помешивая тесто, Анна Игоревна включила огонь под сковородой и
произнесла роковую, хотя внешне совершенно безобидную, речь:
- Утомился вчера у этих Ломацких? Еще бы, еще бы! Все Европы у себя
гоняют? И откуда, скажи, берется, а? Ну, откуда? На чужих трипперках
процветают. Отрыгнется Фаньке, попомнишь меня, отрыгнется. Оставит она
своего Кисоньку с огромнейшими рогами и еще с инфарктом, это уж точно - с
инфарктом.
Иван Петрович безразлично кивал, на поверхности его мозга колыхалась
мелкая рябь полного согласия с мнением супруги. Но под этой рябью
духовного взаимопонимания и семейного благоденствия уже набирало силу
темное и загадочное подводное течение. Булькая и завихряясь сначала где-то
в области поджелудочной железы, оно постепенно затопило сердце и стало
подниматься все выше и выше. Взгляд Фанечки на Аронова, случайно
подслушанные ее мысли, добродушно блуждающие самодовольные глаза Семена
Павловича - все всплыло как-то сразу и сразу разрушило утреннюю идиллию.
Иван Петрович вдруг понял, что начихать ему на приключения Фанечки с
Ароновым и с этим самым бессмысленно врезавшимся в память Дергаловым,
начихать на ее вызывающе красивые грудки и яркие губы, поскольку все это
тешит взор, но никак не относится к предметам его, Крабова, семейной
собственности. Начихать, когда перед ним пританцовывает, суля несчастному
Ломацкому всякие напасти, не чужая женщина, а своя жена, и надо сказать,
даже теперь, на тридцать восьмом годике жизни, очень симпатичная дама.
А раньше, в первые безоблачные годы брака,- не то чтоб симпатичная, а
просто очень эффектная, вполне способная не только понравиться, но и стать
предметом глубокого интереса. И хуже того, Ивану Петровичу доподлинно был
известен один из тех рыцарей, для которых Анечка представляла в те годы
лакомый кусочек. Звали этого типа Людвиг Ильич Сильвестров, и состоял он
начальником Анны Игоревны, ухаживая за ней вплоть до позднего замужества.
Он и потом долгое время не оставлял ее, даже в гости захаживал, а
острой на язык Анечке ни в коем случае нельзя было показывать и тени своей
ревности, иначе - конец, засмеет. И мучился тогда бедный Иван Петрович
лютой внутренней мукой, мучился от малости своей и ничтожности, что ли,
рядом с блестящим по уму и по внешности Сильвестровым, от которого в
памяти остались модные тогда невероятной ширины галстуки и липкая улыбка
под огромными искренними голубыми глазами.
И всплыла в Иване Петровиче вся эта давно погребенная и честным словом
Анны Игоревны припечатанная муть, всплыла, и белый свет и гора оладушек на
тарелке показались ему пресными и бессмысленными атрибутами существования.
- Ванечка, Ванечка,- все настойчивей взывала к покинувшему ее супругу
Анна Игоревна,- я ж тебя в третий раз спрашиваю, во что эта соплячка перед
вами наряжалась? Ты оглох, что ли?
Иван Петрович медленно со скрипом въехал в потемневший кухонный мир и,
не отрывая взгляда от оладий, буркнул:
- В кимоно...
- Это ж надо! - воскликнула Анна Игоревна, но тут же осеклась, почуяв
недоброе.
- Ваня, что с тобой? - тихо спросила она.- Может, на работе
неприятности? Какой-то ты не такой.
- Папуленька больненький,- поставил диагноз Игорек, уминая третью
оладушку.
- Аня,- совсем чужим и оттого неприятным голосом начал вдруг Иван
Петрович,- скажи мне честно, Аннушка, у тебя с Людвигом что-нибудь было?
Анна Игоревна уронила очередную оладью, вслед за ней на пол полетела
вилка.
- Женщина к нам спешит,- по инерции сказала она, потом слабо улыбнулась
и почти веселым тоном спросила.- Ты что, рехнулся, Ванюша?
Тебе тогда не надоело меня допрашивать?
Господи, крест какой-то тяжкий с этим Лютиком. Ну не могу же я тебе,
дурню толстокожему, всего объяснить. Не скажу ведь, что вся твоя ценность
в семейном призвании, что скотина последняя этот Лютик, но зато мужик,
каких я никогда, пенек ты несчастный, ни до тебя, ни потом не знала, что
после него, после его пальцев, будь он проклят, я прямиком на стенку лезла
и на все готова была...
Приняв это сообщение, Иван Петрович зажмурился и пулей вылетел из
кухни. "Предательница, потаскуха",- думал он, бегая по комнате.
- Да что с тобой, Ванечка? - спросила не на шутку встревоженная Анна
Игоревна, появившись рядом.
- Не тр-р-рогай меня! - взревел Иван Петрович.- Лучше расскажи, что вы
с ним вытворяли.
- С кем?.. Что?.. - совсем занервничала она.
И тут перед сознанием Ивана Петровича замелькало такое, от чего в иные,
более романтические времена полагалось сразу же умереть. Не отдавая себе
отчета, он стал приборматывать вслух кое-какие обрывки ее мыслей, и вдруг
Анна Игоревна ударилась в жуткий, ни на что не похожий рев.
Может быть, она и поняла, догадалась о причине запоздалого допроса.
Может быть!
Но этого никто, даже самый ясновидящий ясновидец не сумел бы узнать в
ту минуту. Потому что гибнущая радиостанция в ее симпатичной черепной
коробке ничего, кроме сигналов катастрофы, не выдавала:
Конец, конец... До чего же идиотский конец... Сволочь Сильвестров,
натрепался... Убью, убью... Конец... Бросит меня этот тихоня... Все
узнал... Как?.. Откуда?.. Сволочь, все сволочи... Конец... Уйдет...
Одна...
Игорек... А Сильвестров еще и про Димку, про Димку натреплется...
Расписаться хотел... Дура, дура... Что будет? Конец... Конец...
- Димка? - механически переспросил Иван Петрович.- Какой еще Димка?
Глаза Анны Игоревны расширились от ужаса, и она грохнулась на пол там,
где стояла. Прибежавший на шум Игорек бросился на Ивана Петровича,
захлебываясь слезами и сжимая кулачки:
- Ты зачем мамулю побил? Я тебе покажу...
Какой-то конденсатор разрядился внутри Крабова, напряжение резко спало,
он обмяк и медленно опустился на пол рядом с нелепо разбросанным телом
супруги.
5
В понедельник Иван Петрович готов был пожертвовать чем угодно, даже
месячным жалованьем, чтобы не ехать на работу. Он еле-еле оторвал голову
от подушки, вернее не голову, а пухлое болевместилище.
Он проклинал случайно застрявшую в буфете бутылку водки, монотонные
всхлипывания Анны Игоревны, охватившее его от пяток до макушки желание
бежать, бежать куда-нибудь, полбутылки пива сверху, стакан, запущенный изо
всех сил в равнодушно-голубую стену,- в общем, проклинал он вчерашний
вечер и, пожалуй, весь воскресный день.
Но надо, ничего не поделаешь - надо, и это многомерное, мгновенно
обрамившее сознание Надо выкинуло Ивана Петровича в обычные его семь
пятнадцать утра в слякоть и автобусную толчею.
Преодолев проходную буквально на последних секундах, Иван Петрович
успел заметить неподвижную фигуру в черном - заместителя директора по
режиму товарища Пряхина. Товарищ Пряхин раз в неделю, однако в совершенно
непредсказуемые дни, самолично и сугубо добровольно выходил на охоту к
вертушкам, и попадаться ему дважды вблизи этого остроумного механизма
никак не следовало. Негласные правила предписывали каждому, оказавшемуся
после звонка по другую сторону вертушки, спокойно развернуться и
последовать к ближайшему гастроному, где ровно в восемь тридцать можно
было попробовать горячего кофе. В промежуточные пятнадцать минут
требовалось исполнить долг вежливости, а именно позвонить в свой отдел и
сообщить, что ты по производственной необходимости, скажем, с восьми до
десяти, задерживаешься на объекте. Грамотные отдельцы немедленно включали
тебя в список отсутствующих по уважительной причине, и именно в тот
момент, когда тебе подавали первую чашечку двойного, товарищ Пряхин
начинал вчитываться в бумагу, из которой следовало, что ты недаром ешь
государственный хлеб.
Однажды Крабов попался, попался самым бездарным образом, проскочив
сквозь вертушку секунд через двадцать после начала рабочего дня.
Вспоминать о последствиях ему ни при каких обстоятельствах не хотелось,
но с тех пор он стремился строго следовать кофейно-дисциплинар-ному
ритуалу. Он с удовольствием принял бы кофейный вариант этого ритуала и в
понедельник, но увы! Именно в этот день с самого утра он должен был
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг