срочное и очень ответственное решение...
Крабову стало по-настоящему неудобно. Лезть со своими глупыми
экспериментами в момент большого семейного горя - разве не верх
бестактности?
Но, с другой стороны, он горько пожалел, что не знал раньше о новой
грани своего дарования, ох, как пригодилось бы ему это во время
путешествия в Византию.
"Я внушил бы крестоносцам, чтобы они устроили свою Латинскую империю
где-нибудь в Сахаре,- думал он,- а Алексея V заставил бы организовать
жизнь Византии по-новому, во всяком случае, без выкачивания чужих мыслей и
без пыток. А главное - внушить Мурцуфлу, что время не такая уж безнадежная
клетка, что рано или поздно оно распахивается и впускает в себя лучи
будущего, высвечивающие правду. Вся задача в том, чтобы разгадать
сочетание этих лучей и не поверить в существование черного света,
способного укрыть наши истинные дела и мысли".
И еще представилась Ивану Петровичу волнующая сцена - как он заставляет
Фросина с чистой бескозырной десятерной на руках заказать мизер, лучше,
конечно, втемную и на бомбе, и тот, мысленно выстраивая всевозможные
матюгальные конструкции, пытается всучить кому-нибудь хоть одну взятку,
пытается и не может, и тузы хитро подмигивают ему зрачками четырех
руководящих мастей. И в этот момент Фанечка подходит к столу и начинает
вести себя аморально - публично целовать Михаила Львовича Аронова в
затылок, а Семен Павлович швыряет свои карты и осознает мгновенным
озарением, стоящим вне всякой логики, что неправильно заказал свою жизнь,
и недобор ему гарантирован независимо от того, пострадает или нет будущее
благосостояние Фаины Васильевны.
К чести Ивана Петровича надо сказать, что данная несколько непорядочная
сцена, родившаяся в его перегруженном воображении, должна была дополниться
чем-то очень важным и неприятным, относящимся к нему лично, и дополнение
не состоялось по единственной причине - автобус подошел к заветной
остановке, откуда начиналась его финишная прямая в большое искусство.
Цирк встретил его просто и по-деловому. Вахтерша, выяснив, что он
назначен к директору, приветливо ему кивнула, а Ксюша сообщила, что Илья
Феофилович задерживается и надо немного подождать.
Иван Петрович расстроился, ибо мог рассчитывать на все, кроме такого
поворота. Его энтузиазм требовал немедленного выхода. Он бесцельно
скользил взглядом по афишам и графикам на стенах, пристально разглядывал
секретарь-блондинку, пока не осознал, что она заслуживает очень серьезного
внимания. Попросту говоря, во внешности Ксюши не было ни одного изъяна, и
в одежде, пожалуй, тоже. Крабов не выдержал и проделал адский эксперимент,
при воспоминаниях о котором ему впоследствии не раз приходилось краснеть.
Он мысленно приказал Ксюше посильней подтянуть юбку. Она повиновалась -
даже чрезмерно, и Иван Петрович, убедившись в совершенстве ее длинных
ног, получил от нее дикую порцию самокритики. Обругав себя последними
словами, Ксюша вскочила и исчезла из приемной до самого прихода Ильи
Феофиловича.
Илья Феофилович вошел в приемную, вздрогнул при виде Крабова и
многозначительно сказал:
- Да-да...
Потом, открывая дверь кабинета, добавил:
- Минутку, сейчас я вас приму.
Откровенно говоря, назначая Крабова на пятницу, Илья Феофилович и
думать не думал, что тот явится, и никакой комиссии устраивать,
разумеется, не собирался. В цирк обращается не так уж мало домашних
умельцев, воображающих, что они корчат очень смешные рожи или ходят по
канату.
Если каждого из них пропускать через более или менее компетентную
комиссию, то нетрудно подсчитать, что все лучшие цирковые силы, включая
гардеробщиков и уборщиц, должны будут по двадцать пять часов в сутки
непрерывно заседать в упомянутых комиссиях. С этой точки зрения,
предубеждение Ильи Феофиловича очень легко понять. С другой стороны,
первая встреча с Крабовым не могла не оставить суровый след в его душе.
Ибо разоблачение загашника Илья Феофилович не мог представить иначе, как в
тесной связи с происками нечистой силы - то, что не удавалось сделать даже
всеведущей Ирине Сергеевне, не могло получиться ни у кого из простых
смертных.
Илья Феофилович немного подумал и вызвал с помощью Ксюши двух человек -
наездницу Канашкину, которая все равно хотела полюбоваться ясновидцем, и
старшего администратора Рубинова, который умел произвести неотразимое
артистическое впечатление и обладал исключительно ярким даром неуловимости.
Члены наскоро сколоченной комиссии собрались на редкость быстро - минут
за двадцать, и тогда Илья Феофилович велел позвать новичка.
За истекший час ожидания Иван Петрович успел растерять изрядную долю
оптимизма. Во-первых, ему было очень стыдно перед Ксюшей, которая под
умственным рентгеном Крабова оказалась славной девчонкой, по уши
влюбленной в цирк и в цирковой народ. Во-вторых, всякий энтузиазм
представляет собой субстанцию тонкую и легко растворимую в достаточно
емких промежутках времени. Иногда в виде осадка выпадает лишь скромное
желание завершить начатое дело, но это желание слабо напоминает исходный
порыв.
Аналогичный осадок руководил и действиями Ивана Петровича, когда он
перешагнул порог директорского кабинета.
- О чем сейчас думает этот товарищ? - сразу метнул вопрос Илья
Феофилович, указывая на солидно покашливающего Рубинова.
Иван Петрович смешался. Старший администратор Рубинов думал, в
сущности, о приятных вещах, например, о том, что Канашкина полнеет не по
дням, а по часам, что зря он так переживал, когда ее отбил Илья
Феофилович, что заказ на паюсную икру будет готов к пяти, а балычок
стервец Прокопьев так и не даст...
- Он думает, что товарищ Прокопьев не даст ему балыка,- нашелся Иван
Петрович.- Икры даст, а балыка - нет.
- Я протестую,- взвизгнул Рубинов.- На службе я думаю о служебных делах!
И тут Иван Петрович понял, что допустил серьезный просчет. Илья
Феофилович бурно загенерировал:
Ах, крокодил! Влез-таки к Прокопьеву. А тот тоже хорош гусь - не мог на
прошлой неделе выписать мне пару кило семужки... Значит, икоркой
балуетесь, товарищ Рубинов, ясно, ясно...
- Это неприкрытое шарлатанство, Илья Феофилович! - кричал Рубинов,
теряя свой стандартный вид заслуженного деятеля.- Можете сами выяснить у
Прокопьева. Я ничего такого... А гражданин тут шарлатанит - это же видно.
- Ладно, успокойтесь,- внушительно сказал Илья Феофилович.- Зачем
оправдываться? Потом он обратился к Крабову:
- Вы принесли программу вашего номера?
- Какая тут программа? - удивился Крабов.- Зрители выходят, а я
угадываю их мысли. Вот и все.
- Это что ж выходит? - подал голос Рубинов.- Любой зритель выходит, и
вы любую его мысль перед всеми вслух? Это ж скандал выйдет...
Он запутался в выходах и умолк, так что его озарение насчет
положительных производственных характеристик для каждого активного зрителя
дошло только до Ивана Петровича.
- Публика на то и публика,- терпеливым тоном наставницы произнесла
Канашкина. - Но мы-то должны знать секрет вашего фокуса.
- Вся беда в том, что я и сам не знаю своего секрета, - простодушно
ответил ей Иван Петрович. - Наверное, и секрета никакого нет. Угадываю и
точка.
- Так не бывает,- широко заулыбался Илья Феофилович.- Точки потом
расставляют, на просмотре. Всякий фокус имеет свое объяснение в
соответствии с достижениями современной науки и техники. Вы не верите в
это?
- Верю,- признался Иван Петрович.
- А раз верите,- совсем уже проникновенно произнес Илья Феофилович,- то
чего ж вы нас за нос водите?
И ему самому очень понравилась такая твердая позиция в защиту
современных достижений.
- Разве сможем мы, ответственные люди, доверить вам общение с
многотысячным коллективом зрителей, если вы сами не понимаете природы
своего номера? - добавил он отеческим тоном.- А вдруг вы что-нибудь не то
угадаете, а?
В голосе Ильи Феофиловича чувствовалась такая многотонная
ответственность за коллектив зрителей и престиж вверенного ему учреждения,
что Крабова начали разъедать настоящие сомнения - а вправду ли
отгадываются эти проклятые мысли, а не занесло ли его в какое-то
мистическое течение, подрывающее основы реалистического искусства, и
вообще, не спит ли он?
- Посудите сами,- многоопытным соловьем залился Илья Феофилович,-
посудите сами. Вы приписали товарищу Рубинову совершенно странную мысль по
поводу рыбных закусок, а он категорически от этого отмахивается.
Удался ли ваш номер?
Илья Феофилович обвел взглядом притихших членов компетентной комиссии и
тяжело вздохнул, что должно было выражать заведомо отрицательный ответ.
- Смею уверить,- с издевательской вежливостью произнес он, - нет, не
получился! Вообще-то, в природе существует некий Прокопьев, связанный с
рыбной гастрономией, но дело совсем не в этом. Не исключено, что Прокопьев
даже знаком с товарищем Рубиновым, но дело опять-таки не в этом. Дело в
том, что наш зритель, общаясь с вами, должен получить заряд бодрости и,
так сказать, оптимизма. А что получил от вас товарищ Рубинов? Что?
Илья Феофилович явно упивался чисто педагогической победой над
настырным новичком. В красивых миндалевых глазах Канашкиной замелькали
искры искреннего обожания.
- Товарищ Рубинов получил от вас порцию неприятных ощущений, вот что он
получил! - продолжал Илья Феофилович.- И я думаю, у товарища Рубинова на
весь день испорчено настроение. А разве в этом задача цирка? Разве мы
можем культивировать натурализм и интеллектуальный стриптиз? Знаете, кто
бывает среди наших зрителей? А вы про рыбную закуску...
Затаенный смак, с которым сделано было последнее замечание, нагнал на
Ивана Петровича изрядный аппетит - пришлось даже слюну сглотнуть. "К
выходным бы селедочки .достать..." - не к месту подумал он.
- Да-да-а, про рыбную закуску,- с хорошо сыгранным сожалением протянул
Илья Феофилович, и Крабов понял, что моральное окружение завершилось, и
противник приступает к операции на уничтожение.- А дело-то в чем? Вы вот
полагали, небось, что одними талантами своими обойдетесь, что актерская
подготовка не обязательна? Выскочил на арену, пожонглировал шариками, или
льву голову в пасть сунул, или, на худой конец, мысль угадал, и со зрителя
хватит, да? А ведь все не так, совсем не так! Будь вы причастны к
искусству, вы сто раз подумали бы, прежде чем обозначить вслух мысли того
же Рубинова, на репетициях попотели бы, со знающими людьми
посоветовались...
Тут Илья Феофилович тяжело, пожалуй, даже осуждающе вздохнул, и лицо
его обрело торжественно- ш скульптурное выражение.
- Искусство, знаете ли, в том и состоит, чтоб просветлять человеческую
мысль, извлекать из человека все лучшее и подавать это в изящной,
артистической, так сказать, упаковке. Именно такое искусство любят, и,
сами понимаете, за что ж его не любить? Такое искусство и отличает
профессионала от дилетанта, от человечка с кое-какими способностями,
однако без дара просветления. Вот и у вас по части указанного дара неважно
дела обстоят, совсем неважно...
Представления не вышло. Надо кончать этот балаган. Жаль, что у Рубанова
на уме одна икра, не хватает пикантных деталей. Канашкина будет
недовольна. И Ирине ничего не расскажешь. Ладно, надо кончать. Пора...
Такой обильный поток директорского сознания уловил Иван Петрович.
"Ах, так, ну, погоди!" - подумал он.
- Илья Феофилович, - дрожащим от обиды голосом сказал Крабов, - не все
наши мысли для нас праздник. Я бы мог точно передать вам все, что думал
тогда Рубинов, но не хочу этого делать, не хочу говорить вслух, понимаете?
Так, значит, этот пакостник все еще стреляет в сторону Канашкиной. Ай
да Рубинов, мало тебе не будет...
От этой директорской генерации Иван Петрович почувствовал себя
скотиной. Он шел сюда без малейшей фискальной цели, вовсе не имея в виду
подгадить Рубинову или подтолкнуть Илью Феофиловича к сведению счетов.
Он шел сюда с единственным намерением - показать свое искусство
проникновения в чужие мысли и, может быть, попроситься на работу.
Получалось же черт знает что - какой-то византийский вариант. Каждый его
шаг приводил к тем или иным неприятностям и для него и для окружающих. И
тут Иван Петрович решил, плюнув на все моральные проблемы, пустить в бой
тяжелую артиллерию.
Он отдал Илье Феофиловичу четкий приказ - принять на работу.
- Так, дружочек, на работу я вас, конечно, беру, - вдруг выпалил Илья
Феофилович, грузно поднимаясь из-за стола и почему-то протягивая руку
лично Крабову.
У Рубинова отвисла челюсть, а Канашкина удивленно захлопала ресницами.
Иван Петрович подумал:
"В общем, не очень-то красиво, но зато я, наконец, займусь чем-то
таким, что принесет мне известность".
- Оформляйтесь, оформляйтесь, - продолжал Илья Феофилович. - Идите в
отдел кадров, а искусству мы вас подучим, как следует подучим.
- А кем оформляться? - спросил Иван Петрович и мысленно приказал
директору назвать размер зарплаты.
И тут же пожалел о своем приказе.
- Позвольте, позвольте,- забормотал он,- но у меня семья, и я иду к вам
со ста семидесяти...
- Понимаю, понимаю, дружочек, но по какой сетке прикажете вас
оформлять? - удивился Илья Феофилович, из которого постепенно улетучивался
дурман первого крабовского приказа - теперь во всей грандиозной
бессмысленности проступала суть собственного решения.
- Я подумаю, можно, я подумаю до понедельника? - спросил Крабов.
- Да-да, конечно, думайте,- почти радостно воскликнул директор, убирая
протянутую руку.- Хорошенько думайте, у нас тут нелегко, поверьте,
нелегко...
Крабов, не прощаясь, выбежал из кабинета, зачем-то бросил Ксюше
"Пока!", и через три минуты его тело уносил первый подвернувшийся автобус.
Опомнился Иван Петрович на совсем не известной ему окраине от того, что
пожилая контролерша настойчиво требовала предъявить билет.
Попав домой, он никого не застал и прилег на диван. Легкую дрему
прервало возвращение Аннушки с Игорьком. Его растормошили, усадили к
телевизору, и только за вечерним чаем он признался Анне Игоревне в своих
назревающих трудовых трансформациях. Супруга выслушала его очень спокойно,
уточнила все известные самому Крабову детали, а потом негромко, но крайне
отчетливо сказала:
- Ванюша, я еще тогда, в прошлое воскресенье, подумала, что ты болен.
Тебе надо лечиться, Ванюша. Чем дуться в преферанс с этим Ломацким,
посоветовался бы с ним, может, к хорошему профессору попал бы. Только не
рассказывай никому, что в цирк собирался,- засмеют. Когда выздоровеешь,
проходу не будет.
Такого поворота Иван Петрович совсем не ожидал. Как это болен, когда
вполне здоров? И за что его больным-то объявлять - за то, что не как все,
за то, что захотел публику веселить, а не стал правой рукой Мурцуфла?
За что?
Ни слова не говоря, он ушел в спальный угол и обиженно отвернулся к
стене. Через полчаса появилась Анна Игоревна, тихонько улеглась рядом и
положила ему руку на плечо. Крабов притворился спящим, но по вздохам
супруги определил, что она немного всплакнула на кухне. От этого стало ему
совсем тоскливо, и еще он вспомнил о неизбежной завтрашней процедуре с
коврами. Пытаясь сам от себя убежать, Иван Петрович крепко зажмурился,
глубоко вздохнул и куда-то провалился.
17
Хорошо бы сказать - провалился в сон, но ничто вокруг Ивана Петровича
не вызывало сомнений в реальности происходящего. Возможно, у него был
слишком своеобразный взгляд на реальность.
Он попал в какое-то помещение, где десятки людей ожидали своей очереди
на безусловно важный прием. Иван Петрович знал, что сам он может пройти
без очереди, из что его право очевидно для всех, но почему-то не спешил он
воспользоваться своим правом.
Вдруг неподалеку от огромной двери с красивой, но неразборчивой
табличкой Крабов заметил солидную фигуру Аронова, который сидел хмуро и
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг