спрос каналы найдутся, нашлись ведь в этой недавней истории с наркотиками -
сестричка, хорошенькая, как юная богиня, а уколы больным делала водичкой,
безобидным дистиллятом, и наркотики дружкам загоняла, она - ампулу, ей -
сапожки, она - две, ей - пальтишко, зарплаты с гулькин нос, помощи ниоткуда
и никакой, а одета как принцесса, и все ноль внимания, она уже на круиз в
очередь записалась, а все - ноль внимания, лишь постепенно врачи
догадываться стали, больные уж очень нервно вели себя во время
обследований, требующих приличной наркотической инъекции, а водичка,
конечно, не действовала, поставили ловушку, нас вызвали, а она в слезы: а
что мне делать, кричит, как мне одеваться прикажете, вышла б замуж за
толстый кошелек - все поздравили бы, а тут - в тюрьму; с изгибом девочка,
спросили ее: понимаешь, что такое наркотики? то же самое убийство, заживо
ведь убиваешь; а она: хотят из жизни уходить, говорит, пусть уходят, не
держу, да и вы не удержите...
Трудно удержать, это так, трудно, особенно когда помощи никакой и
ниоткуда, расплющивают обстоятельства человека, мерка теряется, ради мелочи
сиюминутной готов черт знает что в мир впустить, зажалеет себя, жалость до
полного распада защекочет, и тут ему любой капли достаточно, вся вселенная
в одну точку сжимается - в очередное желание, ни прошлого, ни будущего,
одно настоящее с раззявленной пастью, попробуй насытить ее, все туда
бросаешь, самого себя бросаешь, а пасть щерится, ухмыляется: мало, мало;
еще хочет, но с другой стороны, девчонке-то сапоги в две ее зарплаты не
кажутся мелочью, она за честь почитает препятствия устранить между собой и
сапогами, даже если чья-то жизнь от того перекосится, и не нашлось ведь
праведника, который вовремя спросил бы: откуда, золотце, на ножках твоих
сапоги в две зарплаты; но не хуже ли другое - грешника не нашлось, который
с другим вопросом и чуток пораньше к ней подошел бы: а как же ты, милая, на
свои семьдесят четыре чистыми обуться-попудриться сумеешь, чтоб рубликами и
шоколадками не пачкаться, чтоб ненароком дефицитную ампулу в кармашек не
сунуть; меня бы спросил, другого, третьего, всех спросил бы, смотришь, и
ответ нашелся, только редкость - грешники, исчезают они в самый
неподходящий момент из нашего окружения, и из истории вдруг исчезают, тогда
что уж девчонка - целые народы пускаются сметать препятствия между
реальностью и благоденствием своих фюреров, и банальные хищения,
мошенничества и убийства превращаются в патриотический долг, не нашлось
поблизости ясновидящего грешника для несостоявшегося актеришки или
недоучившегося учителишки, зато потом во множестве являются праведники: за
счет чего бомбы делаешь, почему так много концлагерей строишь; да поздно -
всеобщая эйфория, глаза, уши, желудки - все наркотиками переполнено, что
там десяток ампул...
Вроде бы этот дом, на пятом этаже, может, и нет никого, может, она на
работе, лучше б - на работе, еще час, пока узнаю, дозвонюсь, подъеду, еще
целый час он для нее жив будет, будет, поросенок этакий, рублевку прятать,
за брюками в химчистку бежать или доставать что-то очень необходимое, будет
жить, торопиться домой, улыбаться, хотя он уже никуда не торопится и ничему
не улыбается, блаженно неведение, иногда три десятка лет ждут пропавшего
без вести, и после похоронки ждут, но труп перед глазами - это черта, та
самая, через которую перешагнешь, и нет лазейки назад.
Значит, Надя, Надежда Васильевна; бедная Надежда Васильевна, чем же
тебе помочь?
VII
Подвела, сучка поганая...
Кошмарное дело выходит, какого ж черта эти паразиты несчастные к бабке
поперлись, неужели дома опохмелиться не могли, закуски ведь - холодильник
лопается.
Знала я, чуяло мое сердце - подведет эта слабачка, разнюнилась, выла
бы втихую, Борьку-то не воскресишь - каюк ему, так в крик ведь паразитка
ударилась, первый раз вижу, чтоб эта тихоня так орала, и визгу, точно
свинья под ножом, да еще царапаться, морду бить родной сестре, психичка,
одно слово - психичка недоделанная...
А следователь - проныра, сразу все ему ясно стало, иначе не морочил бы
меня допросом после такого случая, пожалел бы, нет, не пожалел, догадался
паразит, по минутам мой день высчитал, а что толку с моего вранья, Томка
сей же момент, как в себя придет, все выложит, да и бабка жива - конец
тебе. Надежда Васильевна, кругом конец и просвета не видно.
Как быть, как быть-то теперь, куда деваться?..
Ну, выскочу я отсюда, побегу, куда побегу, зачем: найдут, да и не
выскочу, наверное, пропуск какой-нибудь нужен, коридор противный такой,
серый весь, плакаты, плакаты, плакать хочется от всех этих плакатов, сейчас
они Томку в чувство приведут, как орешек гнилой раздавят, и давить-то
нечего, рассыплется Томка, от первого же вопроса рассыплется, на меня все
свалит: Надька подговорила, Надька холодец сделала, Надька яд запустила,
Надька мамочку покушать уговаривала, а я, дескать, чистая вся, застенчивая,
сестре старшей боялась перечить, у-у, стервь, слабачка поганая, а кто
ядик-то приволок, кто про холодец придумал, где-то ж достала эту ампулу,
если б не достала, разве случилось бы такое - не подушкой ведь мамашу
душить, не топором же рубить, даже подумать противно, так и жила бы
потихоньку, и никаких дел, никаких милиций, померла бы баба Настя без нашей
помощи и внукам бы по тысчонке оставила, и машину на следующий год купила
бы, а главное, чтоб Генка был жив, да он за год побольше бабкиного
состояния зарабатывал, и для чего я все дело затеяла, да еще с этой дурой,
ни дна ей, ни покрышки глупой бабе, обеих нас в тюрьму засунут, а то вдруг
не тюрьма - целых две смерти устроили! - следователь что-то про умысел
говорил, но какой же тут умысел, мужиков-то никак гробить не собирались, а
вдруг и взаправду - высшая мера, и вот же паразитство - меня приговорит, а
Томку жить оставит, она признается, все им выложит, на меня с три короба
навалит, а я запиралась, следователю врала, на меня все бочки и покатятся,
кошмар какой-то - придут здоровые бугаи с ружьями, стрелять в меня будут,
пули мою грудь в клочья изорвут, кошмарушка какой...
Что делать, что делать... хоть бы поговорить с кем, выплакаться, а
слез нет, глаза пересохли, в голове свист сплошной, вдруг Томка не скажет
ничего, тогда на мамашу подумают, вот что надо - пусть на нее и думают, ей
уже все равно, да и не расстреляют, скажут: старая, пожалеть надо; а ей
разве не все равно где помирать - дома, в больнице или в тюрьме, а нам, а
мне - не все равно, молодая еще, пожила бы, девчонок на ноги поставила, при
них век свой коротала бы, а вдруг они тоже - холодец, нет, все бы им отдала
бы до последней копеечки, только 6 жить тихонько, воздухом дышать, коридора
этого не видеть.
Что же с доченьками будет?
Люсенька бойкая очень, целовалась уже, очень бойкая, свихнется
доченька, как пить дать, да еще хата отдельная, парни узнают - тучей
налетят, и Наташенька не удержится, вот горе-то, а бабка уследить за ними
не сможет, да и переживет ли такое?
Как быть, как быть, хоть в стену эту серую с разгона головой
шмякнуться, и все - ни мыслей тяжелых, ни Надюшки, бедовой бабы, ох-хо, не
за тот конец ухватилась я, не за тот конец, и ни в ком оправдания не увижу,
девоньки мои не поймут, что для них же старалась, подумают, что приданое их
разграбить хотела, наследство бабкино увести, не поймут, дурехи, что
наследство без толку пролежало бы, а машины тем временем не дешевеют, в
моих руках оно в рост пошло бы и для них же послужило, им и досталось бы -
кому ж еще, не поймут, ничего не поймут, охают меня, не примут никогда.
И Мишенька не вспомнит, нет, не вспомнит, и без того давно уж остыл, а
тут и про знакомство забудет, стесняться станет...
Все отрезано, как ножом острым, отрезано и точка, никого не найдется,
кто с добром обо мне подумает, и подумать некому будет и передачку послать.
Есть хочется, до чего же есть охота, кто бы знал, хоть домой бы
отпустили на часок под честное слово, холодильник там от жратвы лопается,
поужинала бы с дочками в последний раз, попрощалась, вещичек каких собрала,
квартиру пропылесосила немного - все легче, чем сидеть в этом коридоре,
дурнотой маяться и стенки глазами сверлить, небось, до утра и хлеба не
дадут мне, преступнице поганой, кто я для них - убийца, мать убить хотела,
мужика своего прикончила, заодно и Томкиного прихватила, господи, аж слюна
подкатывает, до чего ж есть охота, хоть бы конфета завалящаяся в кармане
нашлась, так ничегошеньки и нет...
А как на работе узнают - ой что будет, одним бы глазком взглянуть,
Миша ошалеет, а Машенька, когда с ним встретится, мимо проскользнет, и у
обоих печенка от ужаса в пятки покатится, столько ведь всякой вкуснятины в
гостях у меня поели-попили, у отравительницы кошмарной, Мишка, тот всю
жизнь икать будет - какую женщину бросил, разве его телка способна на
такое, а Петр Антонович пойдет по компаниям анекдоты травить: был, дескать,
у настоящей убийцы в доме, она полгорода на тот свет загнала, но меня не
обманешь, я-то ее насквозь увидел и разоблачил; и все жить станут своей
жизнью: Миша - телку свою обнимать, Машенька своего Петра Антоновича до
загса доведет, как миленького, дочки помучаются немного, потом по замужам
повыскакивают, баба Настя попричитает и снова примется бутылки собирать,
всю судьбу свою по мусоркам растеряла, копеечку добывала, и остаток туда же
пустит, а Федор Тихонович матом крыть меня станет, злющим таким,
многоэтажным, и сколько ж лет грязюкой вслед кидать будет, привязан он к
Генке, как отец родной, а главное - халтуры вместе соображали, на Генкином
дне рождения он прямо такой тост и бухнул: береги своего мужика, золотые у
него руки, а ты, мать твою разэдак, ни хрена не понимаешь, молиться на
такого мужика должна; даже супруга его прослезилась от умиления, заикаться
они начнут, когда узнают, все-то позаикаются, одной мне вроде бы смешно, а
не смешно ведь совсем, потому что жизнь простой стала, до конца ее видно,
как в коридоре этом.
Все же стерва ты, Томка, натуральная стерва, ну, не достала бы этого
яду проклятого, и беды не вышло бы, не пошевелить бы тебе пальцем, и беда
мимо, так ведь пошевелила, в денежках-то побольше моего нуждаешься, Тамара
Васильевна, куда как побольше, хотела, чтоб тебе с Борей хороший кусочек
перепал, а потом - на сестричку все свалить да Коленькой прикрыться, не
выйдет сестричка, не выйдет, вместе утопнем в этом болоте.
А не пойти ли мне добровольно все рассказать, пока сестренка моя в
свою пользу дело не извернула, пока глаза следователю жалостью не залила,
тогда, пожалуй, поздно будет, следователь скажет: ага, как прижали тебя,
Надежда Васильевна, так и начала ты слюной ядовитой на сестру брызгать;
точно, попрошусь-ка я на допрос, будь что будет: яд, скажу, она достала, а
когда достала - меня подговорила помочь ей, саму отравить грозилась; пусть
проверят - яд-то и взаправду она доставала, а где - понятия не имею. Томка
никогда ни звука на эту тему не издала, а кто кого подговорил - вилами по
воде писано, пусть догадываются, к тому ж у меня двое детей, а у нее -
один, меня им жальче будет: а помогала, самую малость, холодец приготовила,
а яд она сама впустила, я и не знала, думала, что Томка какую-нибудь
бабкину пищу травить собирается; а может, так повернуть: вообще ничего не
знаю, пригласила меня сестричка холодца мамуле отнести, я и пошла с ней,
она просила не говорить никому, я удивлена была, но про яд и не
догадывалась.
Ай да Надька, молодец-баба, молодец, что сразу не расквасилась, правду
не выложила, теперь все отлично, только одно и выяснять пойдут - где и как
Томка яд достала, это быстро выяснят, и тогда ей веры никакой, а я скажу:
хитрюга она, воспользовалась Гениным днем рождения, подлила яду в готовый
холодец, а потом на меня все подозрения обрушила.
Но Томка, паразитка, все выложит, как есть, что же делать - очная
ставка будет, ага, я ей так скажу: для чего ж ты, скажу, Томочка, под меня
бомбы суешь, ведь следователь - не Бог, он же только человек, вину мою,
скажу, никто не докажет, потому что нет этой вины, но по ошибке могут и в
тюрьме подержать, подумай, скажу тихим таким голосом, чтоб ее озноб до
костей пробрал, подумай, Томочка, прежде чем сестру в ложке злобы своей
топить, подумай, что с Коленькой будет, вот если по правде все вышло бы, у
меня, тетки родной, Коленька стал бы жить, а иначе пропадет он, мои-то
дочки - взрослые, а я могу и целый годик невинно страдать, другие инстанции
разберутся - выпустят, а ты все равно надолго сядешь, что ж с Коленькой-то
станется? Ай да Надька, ай да Васильевна, в самую точку влепила, а вдруг и
вправду Томка весь грех на себя примет, тогда я на что угодно пойду, и Колю
к себе возьму, выращу - поумней, чем у отца с матерью получится, и передачи
Томке каждый месяц делать буду, только бы на себя подговор взяла и меня
выгородила, для чего ж вдвоем нам гореть, ей - все равно, от доставания яда
не отвертеться, а я чистой могу выйти, и перед бабой Настей обелиться
постараюсь, простит как-нибудь...
Молодец, Надька, - умная баба всегда ум покажет.
И есть вроде расхотелось...
Так и сделаю, сейчас на допрос пойду, будь что будет, а Томка поймет
меня, только бы не перла, как тогда на работе, царапаться не лезла, только
бы выскочить мне дала, и ей пристанище будет после тюрьмы, не расстреляют
же, все-таки женщина с дитем, да и я на суде выступлю с жалостливой речью,
эх, Томку бы мне сюда на пяток минут, я бы с ней быстро договорилась, и ей
легче, а то и сговор и корысть припишут, за это и срок добавят, ну да черт
с ней, пойду.
Ради ее же Коленьки пойду...
VIII
Спать хочется.
Хорошо, что пешком надумал пойти.
Голова не работает, транспорт не работает.
Обойдусь, придется обойтись без того и без другого...
Три пятнадцать.
Вот-вот посереет, уже началось, фонари расплываются, прохладно и
пусто, хоть посреди мостовой топай.
А начиналось так просто - прогулка в парке, опасное место -
сентябрьский парк, не углядишь, и голова наполнится желто-зеленой
скрипичной каруселью - это нечто оттуда, из юности.
Ходили, взявшись за руки, десяток годов как ветром сдуло, Лена
молчала, я молчал, а годы все убывали, хорошо хоть до нашей скамейки дошли,
пока мне восемнадцать не стукнуло и не начались акробатические номера, и
тут молчание лопнуло, как воздушный шарик, потом - пожар, настоящий пожар,
очнулись часа в два, Лена готовит кофе, а я валяюсь и чувствую - сгорела
моя неприкосновенная свобода, по крайней мере, ожоги неизлечимы, и комната
моя медленно вокруг своей оси вертится...
Три двадцать, к четырем доберусь, странно - до чего же спать хочется,
ничего, полвоскресенья в моем распоряжении, потом знакомство с будущей
тещей, она завтра из отпуска возвращается, обязательно что-нибудь насчет
подарочка отпустит: приготовила доченька к приезду...
Жаль, что без всех этих декораций не обойтись, но ничего не поделаешь
- традиция, Ромео в джинсах - это для нее, а для тещи - другое - черная
тройка, жалованье, превосходное у вас печенье, лучше чайку...
В понедельник писанины по уши, закрываю сестриц, гора с плеч, н-да,
дельце, чушь собачья, а не дельце, это ж надо - так быстро следствие
завершилось, бедняга прокуратор Ваня, придется ему искать поставщика циана,
с Тамарой Васильевной возиться, ну он-то ее за день-другой до ума доведет,
расколет.
А с убийством все же пришлось помучиться, когда ехал к старшей сестре,
думал, как утешить, ее-то утешить, ну и баба, спаси нас судьба от таких
леди Макбет местного значения, рано ее с первого допроса погнал, надо было
прямей атаковать, переусложнил, понимаю - врет, а подозрениям своим верить
боюсь, хотя попробуй такому поверь - на реальное дело не похоже, а сюжеты
для черных романов не по моей части.
Ловко она на втором допросе вывернуться хотела, огромная сила воли -
собраться успела, рассчитать на несколько ходов вперед, и очную выдержала
отлично, надо же, какую едкую мыслишку сестрице подкинула, сынишку, значит,
от полного сиротства спасти, и здесь, пожалуй, вторая моя ошибка - ведь
Тамара чуть-чуть не спряталась в эту версию, пришлось бы потом еще
несколько дней возиться, однако, как часто бывает, две ошибки сложились в
полезный шаг, во-первых, до рези в глазах ясно стало, что главарь -
Надежда, характер она спрятать позабыла, а Тамара - "женщина слабая,
беззащитная", даже не Мерчуткина, просто слезистого строения человек, в
сущности, не глупа, может быть, поумней сестры, но абсолютно неустойчива, а
колебания ее понять несложно - мать, ребенок без присмотра остается, и
вообще, привыкла старшенькой подчиняться, во-вторых, очень уж складно
Надежда Васильевна оборону строила, вроде не подкопаешься - яд Тамара
доставала, тарелку, такую, чтоб ни в одном из домов аналогичной не было,
она же покупала, на тарелке ни одного следа - пользовались перчатками, а
перчатки, конечно, ликвидированы, холодец Надя варила - не отрицает, так
ведь ко дню рождения, что особенного, но очень уж хотелось Надежде
Васильевне начисто оправдаться, настолько поверила она в свою линию
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг