На кухне я нашел записку: "Завтрак в столовой, Эдя!" - и все. Коротко и
ясно. Я взял записку, сунул ее в карман и отправился в столовую.
В тот день с утра дежурила Настенька. Едва я устроился за столиком, как
она подошла, вынула блокнот и карандаш из кармашка и глянула на меня
вопросительно. Я озабоченно покачал головой и сказал, что на курорте
избаловали нашего брата, поэтому, дескать, извини, если я закажу больше, чем
положено.
- Ой, да сколько угодно! - засмеялась, как будто рассыпалась на мелкие
части Настенька.
- И отлично! - Я отметил про себя, что она ничего, за такой и
приволокнуться не грех, и стал заказывать.- Прежде всего, Настюша,- я
впервые назвал ее по имени,- прежде всего свиную отбивную... Да знаешь,
пожирнее, я обожаю жирное... Дальше. Тут,я ткнул пальцем в меню,- обозначены
блины со сливочным маслом и сметаной... Две порции с маслом, желательно
поподжаристее, чтобы на зубах похрустывали... Идет? Впрочем, знаешь,
Настюха, пиши и со сметаной. Тоже две порции. Не повредит.- Настенька,
кажется, несколько удивилась, но виду не подала, записала и блины - сперва с
маслом, потом со сметаной.- Ну и наконец... Наконец, я полагаю, кофе со
сливками... Здесь,- я опять ткнул пальцем в меню,записаны кофе черный и кофе
со сливками. Так мне, Настёна, со сливками.
- Все?
- Да, пока все.- Я подмигнул, и это еще пуще развеселило миловидную
официантку. Она улыбнулась - довольно кокетливо, кстати сказать,- и пошла
выполнять заказ.
"А что, на этой планете жить можно",- подумал я, когда Настенька подала
свиную отбивную. Отбивная была та еще - с рукавицу величиной - и достаточно
жирная, то есть буквально плавала в жире. Сверху ее посыпали какой-то
специей, кажется, перчиком, украсили зеленым лучком - и не хочешь, а съешь.
Потом передо мной выросли две горки блинов. Одна горка плавала в
сливочном масле, другая - в сметане. Я пододвинул к себе первую горку,
попробовал блин, другой, третий... И вкус и запах - все соответствовало
действительности. Ну, думаю, точка, до второйто горки ты, Эдя, не
дотронешься, хватит за глаза и этой, с маслом. Ничего подобного! Стоило мне
взять на зуб блин со сметаной, как я почувствовал, что погиб, погиб
окончательно и бесповоротно.
Мне хотелось кое о чем порасспросить Настеньку, однако я боялся выдать
себя и молчал, делая вид, будто с головой погружен в свои, так сказать,
внутренние проблемы. Вообще положение мое было аховое. Если я - здешний
Эдька Свистун, за которого выдаю себя, то спрашивается, какого черта лезу со
всякими дурацкими вопросами. Мне и без того все должно быть ясно.
Иногда возникало желание открыться, сказать, кто я такой и зачем
прилетел на чужую планету. Но Фрося, Фрося... Не будь я рыбой среди рыб,
разве я пережил бы блаженнейшие минуты, которые никогда раньше мне и во сне
не снились.
- Ну как? - спросила Настенька, убирая посуду.
Я сказал, что спасибо, все необыкновенно вкусно и питательно, повара
молодцы, и стал шарить в кармашках, как у нас делают, когда достают деньги.
- Что ты, Эдя?
- Ах, извини,- засмеялся я, вспомнив, что деньги на этой планете давно
упразднены за ненадобностью.- Привычка - вторая натура.- Я допил компот из
сухофруктов, опрокинул стакан на блюдечке и вылез из-за стола.
- Ну, Эдя, ты и даешь! - только и нашлась сказать Настенька.
Читателю, наверное, интересно будет узнать, что слова: "Ну, ты и
даешь!" - очень популярны на этой планете. А вот что они означают, эти
слова, какой их, так сказать, глубинный смысл, мне так и не удалось
выяснить. Когда я обратился к Кузьме Петровичу как чтецу-агитатору (он и
здесь чтец-агитатор), тот лишь почесал в затылке:
- Ну, Эдя, ты и даешь! - И больше ничего не добавил.
II
Сосновый бор я уже знал немного. Теперь мне предстояло осмотреть
Песчаное озеро. Я даже не стал спрашивать, как оно здесь называется, это
озеро, так как был уверен, что иного названия у него и быть не может.
Я пересек площадь, потом луг, обычно затопляемый в половодье (я
полагаю, он и здесь затопляется), и вошел в борок, совсем небольшой, за
которым и начиналось озеро. "Вот оно, милое!" - мысленно произнес я и,
подбежав к берегу, зачерпнул пригоршню воды и вылил себе за пазуху.
Потом я взял лодку и поплыл на середину, пугая уток.
Между прочим, утки здесь ведут себя по-разному.
Чирки и шилохвости, например, удивительно доверчивы и общительны. Позже
я узнал, что под осень они прилетают на колхозный двор и кормятся вместе с
домашними. Здесь-то их и отлавливают. Кряквы и чернети держатся с большей
осторожностью. Завидев человека, они не шарахаются, как это бывает у нас на
Земле, но и особенно близко не подпускают. Местные орнитологи установили,
что самое близкое расстояние, на какое кряквы однажды подпустили человека,
равнялось пяти метрам и тридцати семи сантиметрам. Цифра эта получилась в
результате каких-то сложных операций, проделанных электронно-вычислительной
машиной, и ни у кого не вызывает сомнений.
И тут, на озере, я опять столкнулся с мальцамиогольцами.
- Это уж слишком! - сказал я, выходя из лодки на гладко утоптанный
песчаный берег.
Вчера они поставили меня перед трудной задачей.
"А дед-то Макар как в воду глядел!" - пришло в голову. Читатель,
наверно, помнит эту сцену... Сашка кричит: "Оттуда! Оттуда! Я сразу
догадался, что оттуда!" - и тычет пальцем куда-то вверх. А двое других -
Федька, брат соседа и друга Семена, и Гоша, тоже брат, но чей брат, убейте,
не помню,- эти стоят не двигаясь и пялят шары.
Я тоже стоял и тоже не двигался. Только мозг продолжал лихорадочно
работать. Я думал, как быть, как выйти из этого, можно сказать, чертовски
трудного положения, и наконец придумал... Ребята охотно вступают в игру,
если в ней есть хоть какая-то толика необыкновенного и загадочного,- они
пойдут и на сговор со мною, рассудил я. И не ошибся.
- Да, оттуда... С планеты Земля,- сказал я и сделал долгую паузу.
Сашка перестал тыкать пальцем и впился в меня взглядом. Федька и Гоша
переглянулись. Они готовы были подвергнуть мои слова сомнению. Но корабль...
Он стоял рядом, поблескивая боками,- факт налицо, как говорится. Словам
можно верить и не верить. А фактам не верить нельзя. И мальцы-огольцы
поверили. Поверили и пришли в восторг.
- Ну, это мы зовем планету Землей... А у вас она известна как Голубая
звезда. Вот она, дорогуша, почти над нами...- И я тоже ткнул пальцем и
принялся рассказывать.
И вот что любопытно в высшей степени. Известно, что мы, земляне, не
жалуем свою планету. Мы ее топчем, режем, взрываем, изводим леса, загрязняем
или уничтожаем начисто реки, отравляем воздух всякой дрянью, так что потом
самим тошно бывает дышать тем воздухом, плюем на нее, как плюют на что-то
такое, что не стоит нашего внимания... А там, в том царственном сосновом
бору, перед теми чудесными мальцами-огольцами,- о, там я рисовал совсем
другие картины.
Я сказал, что планета Земля лучшая из планет.
Лучшая из лучших, так сказать. Ученые произвели точный подсчет.
Оказалось, во Вселенной сто тридцать миллиардов планет с высокоразвитой
цивилизацией.
Я, Эдька Свистун, не сомневаюсь, что первое место среди них принадлежит
нашей Земле.
Какие города - улица к улице, дом к дому, ну загляденье, да и только. А
села - это настоящие оазисы современной культуры, и созданные-то, кажется,
лишь для того, чтобы люди жили и радовались, особенно зимой, когда тишина и
благодать разливаются по снежным равнинам.
Потом я говорил о равенстве и братстве, об успехах науки и техники, о
замечательном согласии между людьми и народами. И приводил примеры, взятые
из кинофильмов, и цитировал мудрые книги, то есть школьные учебники.
Когда я кончил, Сашка предложил:
- Об этом надо рассказать всем, всем, всем. Мы соберем на площади всех,
всех, всех членов артели, вы подниметесь на трибуну и расскажете.
- Надо сообщить в Центр, пусть подключится и телевидение,- подал голос
Федька.
- И пресса,- вставил Гоша.
- А вот этого...
Кстати, о мальцах-огольцах... Они заслуживают того, чтобы я рассказал о
них подробнее. Тем более, нам и впредь придется иметь с ними дело.
Самым старшим был Федька, совсем не похожий на своего
двойника-землянина. Многим доводилось видеть подсолнухи в пору цветения...
Лицо Федьки чем-то напоминало такой подсолнух. Смотрел он исподлобья,
набычившись, как бы сказали у нас, но вполне, вполне благодушно.
Впрочем, что касается благодушия, то в этом смысле его побивал Гоша. Он
был на голову ниже Федьки и примерно на полголовы выше Сашки, но главное в
лице... А лицо у него было если не совсем круглое, то определенно
кругловатое - ну ни дать ни взять маска благодушия.
Зато Сашка... О, Сашка был настоящим человеком, как сказали бы у нас.
Во-первых, он был смуглым и этим сразу отличался от своих дружков.
Во-вторых, всегда носил какую-то сумку вроде планшета, набитую всякими
книгами, главным образом, энциклопедическими словарями. А в-третьих, при
всей серьезности и начитанности умел улыбаться, как Олег Попов. Как наш,
земной Олег Попов, разумеется.
Но вернемся к рассказу.
- А вот этого как раз не надо делать,- сказал я и укоризненно посмотрел
на мальцов-огольцов.- Пусть это останется нашей тайной... А? Ведь это
здорово, когда у человека есть какая-то тайна. Представляете, никто не
знает, а вы знаете... Здорово, правда?
- Дядя Эдуард, а это зачем? - спросил Федька.
- Как зачем? Да просто так. Чтобы интереснее было жить на свете. У нас
на Земле тайнами, или секретами, владеют все люди, особенно девчонки. Каждая
из них набита секретами, как огурец семечками.
- Но мы не девчонки,- заупрямился Сашка.
- Ну и что? У нас и мальчишки имеют свои секреты. И взрослые тети и
дяди, даже министры и президенты... А у вас, то есть у нас, совсем особый
случай. Нам с вами тайна не просто интересна, а прямо-таки необходима.
Иначе...
- Что иначе, дядя Эдуард?
- Иначе я вынужден буду сейчас же улететь обратно.
Мальцы-огольцы переглянулись. Мои слова произвели на них сильное
впечатление. Я ожидал, что они начнут задавать всякие глупые вопросы,-
ничего подобного. Здесь это, должно быть, не принято.
- Не раскроем? - сказал Сашка.
- Не раскроем! - глянул исподлобья Федька.
- Не раскроем! - вскинул вверх руку и расплылся в благодушной улыбке
Гоша.
Это была своего рода клятва держать язык за зубами. Чтобы окончательно
расположить к себе мальцов-огольцов, я разрешил им подняться в верхний отсек
корабля. Первым залез я. Потом они стали по одному залезать ко мне и
смотреть в иллюминатор. Спустившись вниз, я предупредил, чтобы в мое
отсутствие никто из них и близко не подходил к кораблю.
- П-понятно! - угрюмо пробормотал Федька.
Мы пошли обратно в деревню. Не доходя немного, я предложил разделиться:
вы, мол, ступайте своей дорогой, я - своей... Я объяснил это тем, что на
всякий случай надо соблюдать конспирацию, хотя дело было не только в этом.
Наступали сумерки, и прямо из леса я зашагал к заветному Фросиному окошку. А
как читатель понимает, совершать подобные операции, то есть залезать в чужие
окна, лучше без свидетелей.
III
- Это уж слишком! - сказал я, выходя из лодки.
- Мы по очень, очень, очень важному делу, дядя Эдуард,- подался вперед
Сашка.
- Что за дело? Говори.
- Ваш отец приехал,- сказал Сашка и, глянув на дружков, вдруг
смутился.- То есть не ваш отец, а отец здешнего Эдуарда Свистуна, но это все
равно.
- Где же он сейчас?
- В конторе. У Ивана Павлыча. Они же старые знакомые. Еще по
Отечественной.
- А-а, так и у вас была Отечественная?
- Была. А вы что, не знали?
- Откуда мне знать? Имейте в виду, я вообще ничего не знаю. С одной
стороны, я знаю все. А с другой, я ведь ничего не знаю, ничего-ничегошеньки,
как у нас говорят.
- П-понятно,- опять угрюмо пробормотал Федька.
Мы помолчали.
- Что ж, отец так отец. Давай отца.
- Он не один,- отчего-то нахмурился Сашка.- С ним какой-то дядька. На
учителя похож.
По пути я попытался кое-что разузнать о бате.
К сожалению, мальцы-огольцы и сами ничего не знали.
Федька видел, как этот батя, Петр Свистун, директор школы, приезжал
однажды к Эдьке. Но зачем приезжал и что у них был за разговор,- не имеет
никакого понятия.
- Я думаю, этот приезд ничего не значит. Во всяком случае, отца вам
опасаться нечего. Вот учитель...сказал Сашка и почему-то вздохнул.
Я спросил, какой он из себя, этот учитель. Ребята описали внешность. По
их словам, это был человек средних лет, длинный, как жердь, но не тонкий, а
в меру полный, с орлиным носом и жесткими русыми волосами.
- Наверно, историк Андрей Фридрихович,- догадался я, вспомнив нашего
учителя истории, который точно знал, какие чулки носил Иван Грозный.
- Андрей Фридрихович?
- Да, Андрей Фридрихович. У него мать русская, а отец немец, отсюда и
это странное сочетание. Но в общем-то он хороший мужик. В русской истории
находит нечто пророческое. "Это не просто исторический факт, это пророческое
указание на будущее!" - говорит он на каждом уроке и при этом как-то
значительно, с хрипотцой покашливает.
- Ну, выходит, и его бояться нечего,- сказал Сашка.- Люди, с головой
ушедшие в историю, самые безобидные на свете. Кроме истории, они и знать
ничего не хотят.
Между прочим, я разузнал, как здесь ведут себя отец и сын, когда
встречаются после долгой разлуки.
Оказалось, очень, очень забавно. Представляете, отец говорит: "Ну
здравствуй, сынок!" - и хлопает сына по спине, по плечу, словом, по чему
придется. А смущенный (или радостный) сын отвечает: "Здорово, батя!" - и
старается вырваться из крепких отцовских объятий.
Как читатель догадывается, не меньше, чем батя и учитель истории, меня
интересовал Иван Павлыч, председатель колхоза "Красный партизан". Оказалось,
и к здешнему Ивану Павлычу приезжал великовозрастный детина - из Тайги или
Юрги, никто толком не знает.
А Сашка - так тот вспомнил и некоторые подробности, связанные с этим
приездом.
Будто бы отец и сын сидели за столом, пили чай и доверительно,
задушевно болтали о всякой всячине.
Лизавета Макаровна была тут же, в кухне, и не выказывала ни малейшего
протеста. Наоборот, она тоже была рада, как и сам Иван Павлыч, и старалась
всячески умаслить дорогого гостя.
- А потом? Что было потом? - спросил я.
- А ничего особенного,- пожал плечами Сашка.Обнялись и... расстались.
Я спросил, как именно расстались. Меня интересовала и эта подробность.
Сашка объяснил, что очень просто. Иван Павлыч проводил Никиту (так звали
великовозрастного детину) до стоянки самокатов. Здесь они и расстались.
Никита сел за руль и нажал на педали. А Иван Павлыч постоял, постоял,
переминаясь с ноги на ногу, и побрел к себе домой.
Насчет здешнего Эдьки Свистуна мальцы-огольцы ничего не могли сказать.
Видно, история, как его приняли за сына, не получила широкой огласки. Зато
все, что связано с Шишкиным, они знали более или менее досконально. Впрочем,
это не помешало им выслушать мой рассказ с должным вниманием. Федька молчал.
Гоша произносил какие-то звуки, что-то вроде: "Ольля-ля!" - и
похлопывал себя по бедрам. И только Сашка то мотал головой, как бы говоря:
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг