Он никогда не писал эпиграмм, считал это занятие бессмысленным
злобствованием. И зачем нужны деньги, если отношения с Эфрой, не успев
начаться по-настоящему, рассыпались бесформенной снежной кучей... Собрать и
слепить заново? Но для этого нужно обоюдное желание, в одиночку ничего не
получится.
- Мне пора, - она встала, набросила на плечи сверкающий белым мехом и
серебряным шитьем жакет. - Выслушай внимательно, что я сейчас скажу. Ты
хотел мне помочь, только поэтому предупреждаю. Прими к сведению с первого
раза, повторять не буду. Если вдруг я назначу тебе свидание...
- Значит, надежда все-таки есть? - встрепенулся поникший Стефан.
- Ни в коем случае не приходи, - сухим тоном, не глядя ему в глаза,
продолжила Эфра. - Беги как от огня, понял?
- Почему?..
- Я же сказала, второй раз повторять не буду. Прощай.
Он ринулся следом, чуть не налетел на дверной косяк, шатко спустился по
лестнице следом за ней. Успел увидеть, как мелькнул край юбки из блестящего
голубого атласа и захлопнулась дверца автомобиля.
Уже потом, забрав из кафе свою куртку на собачьем меху и сумку с
афишами, на улице, посреди зябкой пляски снежинок, Стефан осознал, что не
далее как полчаса назад выпил чашку настоящего черного кофе. Неслыханная
роскошь, в конце-то зимы, а он проглотил драгоценную жидкость как воду, не
ощутив ни вкуса, ни аромата.
Зарплату не платят, а если о ней заикнуться, директор театра уставится
на тебя с таким выражением, точно увидел клубок личинок или трехногую
курицу, выдержит томительную паузу, чуть-чуть переигрывая, и наконец
спросит: "А что ты, милый мой, сделал для того, чтобы у нас появились
деньги?"
Стефан, положим, мог бы отчитаться: он расклеивал по всему городу афиши
новаторского квадроэсхатологического спектакля "Магдалина на земле и на
небе", вдобавок предложил свою пьесу, которая намного лучше провальной
"Магдалины", - сами виноваты, что до сих пор не посмотрели. Но все равно
тушевался, как и все остальные.
Кормился он где повезет, словно неприхотливая городская птица. Потерял
верхнюю пуговицу от куртки, зато нашел на улице хорошую теплую перчатку.
Все чаще его искушала мысль: а не написать ли на пробу две-три
эпиграммы? Как минимум полноценный обед... Но каждый раз получалась такая
графомания, что стыдно было кому бы то ни было это показывать. Предвыборная
ругань - не его амплуа.
В душе роились совсем другие стихи - печальные, неистовые, пронизанные
серебряными напевами метели, заметающей следы Эфры на стылом тротуаре.
Из-за той мархенской истории Эфра перестала быть собой, превратилась в
заледеневшее изваяние, но, может быть, когда она прочитает стихи, которые
посвятил ей влюбленный поэт, случится чудо и все выправится? Он верил в силу
слова и в то же время в глубине души чувствовал, что никакие слова тут не
помогут.
"Она столкнулась с этими человеческими отбросами и теперь видит вокруг
только одно, не замечая всего остального. Как будто на свете нет ничего,
кроме помойки. Ей надо было родиться в большом городе, тогда бы все вышло
иначе. Здесь бы нашлось, кому за нее заступиться, и она бы не разочаровалась
в любви. Надо было сказать ей об этом, а я, как всегда, крепок задним
умом... Когда пишешь, можно сколько угодно исправлять и менять каждую
строчку, а в споре что произнес вслух - уже не отредактируешь. Слово не
воробей, не вырубишь топором. Господи, есть-то как хочется... Сделать, что
ли, еще одну попытку? Обещаньями да кашей всех накормит радость наша,
выдвиженец-пустобрех... Ага, пальцем в небо!"
Если бы Максимилиан Келлард был пустобрехом, все было бы не так
страшно. Да только Стефан нутром чувствовал: когда этот парень дорвется до
власти, он и впрямь заведет те порядки, о которых говорит в своих пламенных
речах, из самых лучших побуждений, и придется ходить по струнке, пока лето
не наступит.
И все-таки, если честно, ужас как хотелось написать эпиграмму не на
Келларда, а на его главного соперника, присваивающего чужих девушек!
Ворваться и прочитать ему сардонический стих, морально размазать по стенке
подлеца, посягнувшего на возлюбленную поэта, и хорошо бы Эфра при этом
присутствовала... Он, впрочем, понимал, что дальше фантазий дело не пойдет.
Ссориться с колдуном будет только законченный псих. Если вспомнить, как
Бранд и Эфра стращали своего младшего товарища "лордом", нрав у этого
деятеля однозначно не ангельский, так что наяву Стефан воздержится от
прямого конфликта, разве что балладу напишет.
Ни совести, ни чести не имея, злой чародей шныряет по Кордее, и
вздрагивают все, кому он снится, дорога привела его в больницу...
Ритм задан, можно работать дальше.
Тут Стефан хихикнул, хоть и было ему на ветру да на холоде не до смеха.
Если судить по Эфре и Дику, Валеас Мерсмон насобирал людей к себе в команду
главным образом по больницам, из жертв криминальных происшествий. Готовая
тема для эпиграммы. А с другой стороны, сильный ход: вылечить умирающего,
взять под защиту затравленного, подарить вторую жизнь... Как там сказала
Эфра: "буду служить ему верой и правдой"?
Да, она ведь еще кое-что примечательное выдала: "Лучше какое угодно
зло, чем такая норма".
Стефан несколько раз повторил про себя эту фразу, и ему стало
жутковато. Он боялся за Эфру - и самой Эфры тоже боялся. Еще боялся, что
никогда больше ее не увидит, и боялся новой встречи. Боялся, что она не
захочет с ним разговаривать, и боялся, что она опять скажет что-нибудь,
наводящее оторопь. Боялся, что между ними никогда ничего не будет, и боялся
мучительных взаимоотношений, от которых потянет в петлю или в прорубь.
Эфра - его Погибель, это яснее ясного. Может быть, ему суждено умереть
от страха?
В который раз пошарил в карманах, в расчете на завалявшийся обломок
галеты или подсолнечное семечко, но там было пусто. Разве что щепотка
крошек... И то хлеб. Остановившись, чтобы ни крупицы не потерять, бережно
донес добычу до рта, разжевал... Тьфу ты, это же остатки Лепатриных
грибочков! Впрочем, не имеет значения. Наркосодержащий гриб тоже еда.
Усыпанные алмазами вечерние закоулки завели его в бетонное ущелье, из
конца в конец продуваемое бесноватым ветром. Далеко наверху мерцают колючие
звезды, месяц прячется за мглистым облаком.
Лицо ломит от холода, пальцы постепенно немеют, а окоченевшие ступни
как будто сделаны из ледяного стекла, пронизанного ноющими нервами. Так и
околеть недолго.
На соседней улице теснятся лачуги с сахарными крышами, из труб
поднимаются дымки. Давным-давно зачерствевшие пряничные домики, зубы
обломаешь. Дальше в потемках глыбится что-то покрупнее - как выяснилось при
ближнем знакомстве, древнее кирпичное строение в несколько этажей.
Неправдоподобно перекошенное крыльцо. Табличка на обшарпанной парадной
двери ловит заблудившиеся звездные лучи и притворяется, будто на ней ничего
не написано. Возле подвального окошка клубится пар. Там можно отогреться.
Обойдя дом сбоку, он увидел прилепившуюся к торцу деревянную клеть с
вывеской и неплотно прикрытой дверью. Внутри громоздятся коробки, тюки,
перевернутые вверх тормашками стулья, связки журналов, куча веников. С
заднего двора сквозь покрытое наледью окно сочится свет фонаря.
Стефан уселся на пол возле батареи парового отопления. Пусть вениками и
старыми журналами не поужинаешь, по крайней мере, от обморожения он спасен.
Не сразу уловил, что он тут не один. За развалами хлама кто-то
копошится. Сторож? Крысы? Еще один продрогший бродяга?
- Эй, извините, кто здесь? - севшим с мороза голосом поинтересовался
Стефан.
Шорохи как отрезало. Настороженная тишина.
- Я не вор, я просто промерз до костей, погреюсь и уйду, - заговорил он
снова, трясясь от остаточного холода и от опасения, что его сейчас без
церемоний вытолкают на улицу. - Прошу прощения, что вошел без спросу. Я
расклейщик афиш из театра на Малиновой площади.
- А я - убоище, - отозвался тонкий, но решительный голосок.
Да, вот так-то, подумал Стефан, понимая, что дальше бороться
бесполезно. Так и приходит, как в том старом-престаром анекдоте... Раз уж
тебе напророчили встречу с Погибелью - не отвертишься.
Пришибленно уточнил:
- Мое убоище?
- Еще чего! - неожиданно возмутились за тюками. - Я не твоя, а мамина с
папой. А будешь маленькую девочку обижать, кирпичом по башке получишь!
Шорох, что-то стукнуло, потом в полосе слабого желтоватого сияния,
льющегося из ледяного окна, появилось существо небольших размеров, в меховой
шубке и валенках с калошами. Из-под завязанной под подбородком шапочки
торчат две косички с огромными бантами. Круглая мордашка сердито насуплена.
Если это человеческий ребенок, ей должно быть лет семь-восемь, а если
Погибель - кто ж ее знает...
- Что ты здесь делаешь? - прошептал Стефан.
- Ищу чего-нибудь. Сторож пошел водку пить, а дверь запереть забыл. Сам
дурак.
- И что же ты ищешь? Умирающих поэтов?
- Нет, что-нибудь путное. Шарфик или теплую шаль для мамы. Это склад
ненужных вещей.
- Значит, я попал по адресу. Нищий поэт, которого отвергла
возлюбленная, - самая ненужная на свете вещь.
- Ты, что ли, болеешь или пьяный?
Существо подошло ближе. Стефан увидел, что оно и правда сжимает в
шерстяной лапке обломок кирпича.
- Что ж, совершай то, зачем явилась! Тебя ведь недаром называют
убоищем?
- Про меня взрослые так говорят. Мы уехали с Ваготы, нам здесь негде
жить. Нас отовсюду прогоняют: уходите со своим убоищем, ищите другую
квартиру. А я же не нарочно...
- Я тоже не нарочно сказал, что их можно понять, а она сказала, что
никогда мне этого не простит. Она попала в странную компанию: хищный
кордебалет, лесной демон, который носит рубиновые серьги в виде
клинков-полумесяцев, и еще один опасный парень с глазами убийцы.
Представляешь, она с ними заодно! Их лорда я не видел, но, по-моему, жуткий
тип, иначе быть не может. Он ее у меня украл. Хочешь, я почитаю тебе стихи?
- Хочу! - убоище уселось на тюк напротив и приготовилось слушать. - Я
люблю, когда мне читают!
Привкус во рту поганый после грибочков, хоть и была всего щепотка, зато
никаких сценических комплексов.
- Весеннее иль зимнее творенье - в твоих глазах волшебные узоры...
Он продекламировал весь цикл, посвященный Эфре, с выражением, с
драматическими паузами, пришептывая и подвывая. Благодарная аудитория
положила кирпич на пол и после каждого стихотворения хлопала в ладоши, как в
театре. Толстые вязаные перчатки приглушали хлопки.
- Здорово! - одобрила она, когда Стефан закончил свое выступление. -
Это про меня, ага?
- Нет. Я посвятил эти стихи самой красивой девушке Долгой Земли.
- Так я же самая красивая! Видел мои бантики? У меня еще один под
шапкой на голове. Эти белые в красный горошек, а еще есть красные в белый
горошек, мы их тоже с собой взяли, и красные с блестящей каемкой...
- Сандра! - донесся с улицы встревоженный женский выкрик. - Сандра, ты
где?!
- Я здесь!!! - заверещала обладательница бантиков, так что у Стефана
чуть не лопнули барабанные перепонки, и вполголоса добавила: - Это меня мама
ищет.
Заскрипел снег под торопливыми шагами, распахнулась дверь, он разглядел
на пороге невысокую округлую фигуру.
- Сандра, сейчас же выходи! Ты почему убежала без спросу и зачем сюда
забралась?
- Прибарахлиться хотела, - слезая с тюка на пол, буркнула Сандра. - Ты
же продала свою шаль, а я тебе другую искала, а там одни польта и штаны.
- Нельзя брать чужое!
- Это не чужое, это ненужное! Так на вывеске написано.
- Мало ли что написано. Эти вещи люди сдают и покупают за деньги.
Пойдем-ка отсюда, пока нас не наругали!
Ушли. Так и не использованный по назначению обломок кирпича остался
лежать на полу. Стефан понял, что получил отсрочку.
Интересно, его теперь тоже продадут за деньги? Кому-нибудь из
претендентов на Весенний престол, чтобы писал политические эпиграммы... Он
подтащил тюк с тряпьем поближе к батарее, устроился на мягком, свернулся
калачиком.
Из мутного, хотя довольно приятного забытья его вырвало жалостливое
бормотание:
- Ой, вещички мои бедные, на полу в пыли валяетесь, не пожалели вас
хозяева, отдали в чужие руки... Ничего, сейчас всех вылечу, как новенькие
станете! А ты чего тут разлегся?
Открыв глаза, Стефан увидел знакомое бледное лицо с вывернутыми губами
и припухлыми веками. Поблескивали в ледяном свете разномастные пуговицы, а
концы прозрачного шарфика свисали, точно крылья мертвой стрекозы.
- Вам без шапки не холодно?
- Не о том спрашиваешь, - хихикнула сумасшедшая.
- Что мне угрожает? Где моя погибель?
- Это не одно и то же. - Лепатра снова хихикнула. - Теперь вижу. Тебя
по-хорошему предупредили, а ты не послушаешь. Длинные белые волосы. Стекло
не разобьется.
- Какое стекло?
- Дверь из цельного стекла. Ты по ней стулом со всего маху, а она не
разобьется, заговоренная потому что. Стул сломаешь, ирод, из-за своего
страха безвинную вещь загубишь. А этот охламон разве станет лечить вещь? Он
людей-то не жалеет, не то что вещи бессловесные. На помойку велит выбросить.
- Меня? - нервно ежась, уточнил Стефан.
- Какого тебя - стул! А стеклу ничего не сделается. После этого
захочешь умереть, потом передумаешь. Но это будет не погибель, а злая
напасть. Погибель приходит изнутри. Наврешь за деньги, по указке ворюг,
через это потеряешь свой дар и сопьешься втихую.
- Я никогда так не поступлю. - Стефан энергично помотал головой и осел
на расползшуюся кучу тряпья, когда темная комната с сияющим, как ледяной
фонарь, окном попыталась завертеться вокруг собственной оси.
- Может, и не поступишь, - вздохнула Лепатра, присаживаясь рядом. - Я
иногда вижу то, что может быть, а может не быть, оно еще не вылепилось,
только предполагается. У меня и сестрица была такая. Да... Уж она была и
красивая, и прозорливая, и проклятья отводить умела, а все одно не
убереглась. А тебе сказано же - не ходи туда!
- Куда?
- Туда, где дверь из стекла. Тогда не обидишься на весь мир. Эти
ворюги, кроме денег немереных, посулят тебе изменить прошлое - будто они
сделают так, что с тобой на самом деле этого не случилось, и ты ухватишься,
как дурак за дутые акции. Взаправду ничего они в прошлом не поменяют. И рады
бы, да нельзя, только память тебе, болезному, чуток подправят. Закон
запрещает, но они потому и зовутся Высшими, что стоят выше закона, выше
добра и зла. Ради благих целей, сиречь интереса своего шкурного, что угодно
вытворят, как сестрицу мою старшенькую когда-то убили. Цель оправдывает
средства - слыхал небось?
- Вы говорите опасные вещи, - заметил Стефан, частично трезвея.
Высшие - запретная тема. Известно только, что это маги покруче всех
прочих, особенные, бессмертные, всесильные. О них нельзя говорить плохо. О
них лучше вообще не говорить, не любят они лишней огласки. А уж обзывать их
ворюгами и обвинять в "шкурном интересе"... Лепатра полоумная, ей все сойдет
с рук, но с него-то будет спрос как с нормального.
- Вспомнила я наконец, зачем сюда приехала. За смертушкой своей...
Шестьсот лет живу на свете, вещи лечу, никому глаза не мозолю, и где у меня
ум, где разум, где что - сама не знаю. Не могу так больше, невтерпеж.
- Шестьсот?.. - он уставился на нее недоверчиво. - Не может быть. Вы,
наверное, забыли. На вид вам тридцать пять, если вы подвид В, и не больше
трехсот, если С.
- Пальцем в небо, - колдунья радостно ухмыльнулась. - Когда мне было
столько, сколько ты сказал, я молодильного зелья хлебнула, через то и не
меняюсь. Госпожа Текуса, наша с сестрицей Изабеллой старая учительница,
остерегала: не прельщайтесь, девки, молодильным зельем, хуже станет, красу
девичью сохраните, а разум потеряете. Я от Текусы потом ушла, не по профилю
мне было у нее учиться, она ведь была лесная ведьма, и Изабелла тоже лесная,
а я обыкновенная, с уклоном в вещную магию. На складах работала, по
консервирующим чарам, а рецепт молодильного зелья переписала тайком, еще
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг