утки. Еще поздно вечером оттуда доносилось кряканье, хлопанье крыльев,
а издалека визг свиньи, на которую, очевидно, напал какой-нибудь
хищник. Но наша собака лежала спокойно вблизи огня и только по
временам поднимала уши, прислушиваясь. Лошади на ночь были привязаны
близ палатки, мы нарезали им по снопу молодого камыша.
На следующий день мы обогнули южный конец озера по окаймляющей
его равнине с солончаками и болотцами с кустами тамариска* и пришли в
китайский городок Булун-Тохой в низовьях реки Урунгу, впадающей в
озеро. Это было последнее поселение на нашем пути, и мы пополнили свой
запас муки, купили китайских булочек и баранины на два дня.
(* Тамариск (лат.), гребенщик - небольшое дерево или кустарник из сем.
гребенщиковых, обладающее приспособлениями для борьбы с засухой -
игловидными листьями и отложениями солей на листьях.)
Город еще не оправился после дунганского восстания, внутри его
стен видно было много пустырей и мало людей, кроме главной улицы,
вдоль которой тянулись жалкие лавки и мастерские, чередуясь с
развалинами фанз. Жидели жаловались, что и летом им не дают покоя тучи
комаров, налетающих с озера и болот. Возле города виднелись небольшие
китайские огороды и пашни, на которых трудились земледельцы. День был
жаркий, и они работали, обнаженные до пояса, с большими соломенными
шляпами на головах.
Миновав город, мы повернули вверх по долине Урунгу. Это большая
река, шириной в 35-40 сажен, с быстрым течением в извилистом русле с
песчаным дном.
В нижнем течении дня на два пути долина ее очень широка, верст
5-10. Вдали в обе стороны видны обрывы, разрезанные оврагами. По дну
долины рассеяны большие рощи карагача, тальника, тополя, джигды* и
заросли тростника.
(* Джигда - лох узколистный, кустарник или небольшое дерево.)
Корма и топлива везде достаточно, но населения мы не встречали:
как только начинается жаркая погода, монголы откочевывают за Иртыш в
предгорья Алтая, так как на Урунгу летом много комаров и оводов,
кбторые мучат животных и людей. Поэтому мы видели только места зимовок
в виде голых площадок круглой формы, на которых зимой стояли юрты, и
изгородей из жердей и хвороста для скота. Они всегда были на южной
окраине рощ; монгол любит солнечный свет и тепло.
Этот и следующий день мы ехали по широкой долине нижнего течения
реки, а затем началось среднее течение, на протяжении еще пяти дней
пути.
Местность в обе стороны от реки представляла резкую
противоположность дну долины. Это была почти пустыня, то ровная,
усыпанная щебнем, то в виде глинистых бугров и каменистых холмов с
небольшими пучками травы, кустиками саксаула7, бударганы8, рассеянными
кое-где, часто далеко друг от друга.
(* Саксаул - древесное растение из сем. маревых, отличается корявыми
стволом и сучьями, мелкими чешуйчатыми листьями; растет в пустынях и
полупустынях; древесина очень тверда, но ломка. ** Бударгана,
будургана (монг.) - растение поташник облиственный.)
Но на полуденную остановку и на ночлег мы всегда спускались в
долину, где можно было найти не только воду, но и корм и топливо, а
также попадалась дичь; в часы дневного отдыха или вечером мне почти
всегда удавалось подстрелить какую-нибудь птицу или зайца, так что мы
не оставались без свежего мяса.
Во время одной ночевки на среднем течении реки Урунгу случилась
неприятность, которая чуть было не заставила нас вернуться назад ни с
чем. Мы уже поужинали, собрали коней и привязали их к дереву недалеко
от палатки, нарвав им достаточно травы на ночь. Легли спать, оставив
как всегда собаку возле палатки. На рассвете разразился короткий, но
сильный ливень с крупным градом. Я проснулся и увидел, что собака
забралась в палатку, спасаясь от ударов крупных градин. Когда дождь
прекратился, я выгнал ее наружу; она стала визжать и царапать полу
палатки. Это меня обеспокоило, и я выглянул. Коней не было! Отвязаться
они не могли, а от града их защищала листва большого дерева, под
которым они стояли.
- Лобсын! - крикнул я, - кони удрали или их увели.
Лобсын выскочил и побежал к дереву.
- Увели какие-то жулики! - донесся его голос. - Поводки остались
на дереве, перерезаны. И свежие следы на земле видны, два человека
были здесь!
Очевидно, конокрады следили за нами еще с вечера и ночевали по
соседству, но присутствие собаки мешало им совершить кражу ночью. Я
вспомнил, что собака ночью раза два ворчала: видимо, чуяла
подбиравшихся к нам воров. Ливень с градом, загнавший собаку в
палатку, сопровождавшийся сильным шумом и раскатами грома, позволили
похитителям быстро выполнить свое намерение. Второпях они перерезали
поводки и умчались на лошадях.
Мы оба стояли в унынии возле дерева. Выследить воров было не
трудно. Собака Лобсына была приучена к этому, а следы на намокшей
земле оставались ясные. Но что же мы могли сделать, оставшись без
коней? Тащить на себе четыре седла и два вьюка, выслеживая воров
пешком, конечно, не имело смысла - и никаких шансов на успех. Я мог бы
остаться в палатке, а Лобсын с собакой преследовать воров налегке. Но
и это было безнадежно, хотя они не могли еще уехать далеко. Пеший
конному не товарищ, как говорится.
- Видно, придется тебе, Фома, караулить наш стан, - сказал
Лобсын. - А я пойду искать где-либо поблизости монгольские зимовки,
чтобы нанять там коней и погнаться за ворами.
- А если не догонишь их? Пока что они уедут далеко, перемахнут за
Иртыш и через Алтай на летние кочевья, продадут коней кому-нибудь, ищи
ветра в поле!
- Ну, найду зимовки, купим коней, чтобы ехать дальше. Денег у
тебя хватит?
- Смотря по тому, сколько запросят монголы. Может быть, придется
только нанимать коней от улуса до улуса и ехать обратно в Чугучак не
солоно хлебавши.
Вдруг собака залаяла и бросилась в сторону реки, откуда раздался
топот копыт по гальке. Из густых зарослей тальника вырвалась лошадь и
прибежала к нам, сопровождаемая нашей собакой, которая с визгом и
ворчанием подскакивала на бегу, стараясь схватить коня за гриву.
- Это мой конь! - воскликнул Лобсын. - Он меня любит и всегда
подбегает, возвращаясь с пастбища ко мне, лишь только увидит. От воров
вырвался и прибежал назад. Ну, теперь дело иное! Я сейчас в погоню за
ними с собакой, а ты останься при палатке.
Лобсын побежал к палатке, вынес потник, седло, уздечку. Я оседлал
подбежавшего коня, пока калмык одевался и наскоро собирал кое-что в
суму, очевидно, немного провизии и чашку.
- Возьми мое ружье! - предложил я.
- Не нужно, лучше дай ливольвер, он неприметный в кармане, а
вытащишь - страху нагонит больше.
Я достал револьвер, который Лобсын засунул за пазуху. Стрелять я
выучил его давно, и, сопровождая караваны, он всегда имел револьвер с
собой на всякий случай.
- Ну, будь здоров, Фома! Если не к вечеру сегодня, то утром
завтра вернусь беспременно. Воры еще недалеко, и я скоро догоню их.
Он привел собаку к дереву и показал ей следы конокрадов, очевидно
монголов, судя по острому углублению от каблука и отсутствию следа от
задранного вверх носка монгольских сапог. Собака взвизгнула и побежала
по следу. Лобсын вскочил на коня и умчался за ней. Я смотрел, как он
ворвался в чащу тальника по узкой тропе и исчез. Было уже совсем
светло, грозовая туча ушла на юг, вершину дерева осветило восходившее
солнце. Легкий порыв ветра встряхнул листву и обдал меня обильными
каплями воды, что было неприятно, так как я стоял в одной рубашке и
кальсонах, как выскочил из палатки.
- "Вот неожиданная дневка! - подумал я. Спать уже не хочется,
оденусь, разведу огонь и буду чаевать не торопясь". Набрал хворосту,
который намок и не скоро загорелся. Позавтракал, потом от нечего
делать пересмотрел наш запас провизии, седла и сбрую, кое-что починил;
разложил потники проветрить на траве, немного подмокшие сухари
рассыпал на мешке для просушки; отвязал обрезанные поводки от дерева,
из четырех сделал два и достал еще два бывших в запасе. Палатку
пригрело и высушило поднявшееся уже высоко солнце. Так прошло
несколько часов. Захотелось есть, опять развел огонь, повесил котелок,
чтобы разварить вяленое мясо. Сижу возле него и вижу, - с востока едут
два монгола, очевидно заметили дымок и палатку.
Обменялись приветствиями. Они спросили, куда и по каким делам
еду. Я сказал, что еду в Кобдо по торговому делу
- Ты что же, один и пеший? - удивились.
- Двое моих спутников поехали купить барана. Далеко ли отсюда до
каких-нибудь юрт? - спрашиваю.
- Полчаса хорошей езды будет, - ответили, - ближе зимовок нет. Не
угостишь ли чаем, мы с утра из дому.
Вижу, хотят погостить, и пригласил их.
Они спешились, привязали коней. Котелок у меня кипел, но вместо
мяса я настрогал кирпичного чая, заварил, принес и развернул мешочек с
сухарями. Они присели у костра, вынули из-за пазухи деревянные плоские
чашки, без которых монгол даже к близкому соседу не поедет. Закурили
свои маленькие медные трубки, предложили мне затянуться. Я сказал, что
не курю. Огонек у меня был вблизи палатки, а полы последней раскинуты,
так что хорошо видно, какие вещи в палатке лежат. Замечаю, что гости
очень внимательно поглядывают туда. "Не захотят ли они меня ограбить,
- думаю, я один, их двое, у каждого у пояса острый нож в ножнах
подвешен, как всегда у монголов в дороге, а у меня ружье в палатке и
не заряжено".
Но опасения были напрасны. Я им сказал ведь, что мы едем по
торговым делам, и вот они разглядывали, нет ли у меня товара, и,
наконец, спросили, не могу ли продать им дабы или ситцу. Пришлось
объяснить, что мы едем в Кобдо налегке принимать караван и что никаких
товаров не везем.
Они вместе со мной выпили весь котелок, распростились и уехали. В
разговоре с ними я, между прочим, спросил, пошаливают ли в этой
местности конокрады, и узнал, что да, что из-за Алтая нередко
приезжают и угоняют коней. В районе Кобдо прошлым летом была сибирская
язва и много коней пропало, вот теперь тамошние монголы и делают
набеги за конями в чужой аймак.
Гости рассказали мне также о нашествии в 1878 г. киргизов*,
бежавших в пределы Китая из Устькаменогорского уезда в числе
нескольких тысяч. Часть их провела зиму на реке Урунгу и испытала
страшные бедствия из-за бескормицы для скота, которого у них было
много. Скот съел дочиста всю траву, тростник зарослей и молодой
тальник, после чего киргизы обрубили сучья всех деревьев в рощах, а
потом стали даже рубить деревья; кора их шла на корм баранам, а
щепками древесины кормили лошадей и коров. От такой пищи скот издыхал
во множестве, особенно бараны, и даже волки не успевали поедать
многочисленные трупы.
(* Киргизы - так Кукушкин называл, как и все русские того времени,
казахов.)
Этот рассказ объяснил мне то, что мы заметили по пути по среднему
течению: обезображенные стволы деревьев, которые успели частью уже
выпустить молодые короткие сучья на месте отрубленных, множество
гнилого хвороста в рощах и скелеты или кости животных, разбросанные
повсюду. Мы думали, что здесь был сильный падеж от какой-нибудь
болезни, но вида деревьев объяснить не могли.
Проводив гостей, я опять повесил котелок, чтобы как следует
пообедать. Это заняло часа полтора. Время перевалило за полдень,
делать нечего, клонит ко сну, а уснуть боюсь из-за конокрадов, которые
могут и на наши вещи позариться. Сижу возле палатки и клюю носом, а
ружье на всякий случай зарядил картечью и возле себя положил. И вдруг
слышу, где-то поблизости хрюканье раздалось и визг поросячий. Я
встрепенулся, поглядываю. Недалеко от палатки ложбина, камышом
заросшая, должно быть, старая протока реки Урунгу. Там и визжат,
очевидно, кабаны, а камыши колышутся. Схватил ружье, подполз осторожно
между кустами чия поближе и залег. Немного погодя, из камышей вышел
кабанок годовалый, поднял морду и нюхает: должно быть, запах дыма
почуял. Я приложился и выстрелил, он подскочил и с визгом назад,
очевидно подбит. Я побежал к камышам и нашел его в нескольких шагах,
прикончил прикладом, взял за задние ноги и притащил к палатке. Вот и
дело нашлось - опалить, выпотрошить, разрезать и побольше сварить, а
окорока присолить. Так до вечера и провозился. Хороший ужин Лобсыну
приготовил и сам наелся. Потом набрал хворосту и валежника в роще
побольше, чтобы ночью хороший огонь поддерживать - и от волков защита
и Лобсыну маяк в темноте.
Стемнело. Сижу возле огня, ружье под рукой, прислушиваюсь и сон
разгоняю. Недалеко на дереве маленькая сова заунывно кричит: "сплю,
сплю", ее потому сплюшкой называют. Где-то далеко волк воет, а еще
дальше чуть слышен собачий лай, - очевидно, юрты, и, конечно, ближе,
чем сказали монголы. Полчаса хорошей езды - это верст восемь, а так
далеко собак, пожалуй, не услышишь. По временам порыв ветра налетает,
и листва рощи вдоль реки шумит. В первый раз пришлось одному проводить
ночь в пустыне, и немного жутко. Звезд не видно, небо обложило, порой
накрапывает. "Вот, - думаю, - пойдет дождь, огонь погасит, придется в
палатку спрятаться. Лобсына собака приведет по следам, а как насчет
волков? Неужели они осмелятся залезть в палатку, свежую свинину
почуяв?"
Наконец, часов в одиннадцать слышу топот вдали. Но не с востока,
куда уехал Лобсын, а с севера. Не конокрады ли опять? Топот все ближе,
едут рысью и несколько коней. Я зашел в палатку на всякий случай,
чтобы не быть на виду. Слышу: Фома-а-а! Лобсын весть подает, чтобы я с
перепугу не выстрелил. Я выбежал и вижу - из зарослей тальника
выскочила собака наша, а через полминуты Лобсын верхом и трех коней за
собой на аркане ведет. Очевидно, отбил их, молодчина!
Подъехал, соскочил с коня, поздоровался, я его поздравил с
успехом. А собака повертелась вокруг меня, землю кругом нюхает, нашла
поблизости внутренности кабана и давай их пожирать. Намаялась, бедная.
- Придется коней арканом привязать! - говорит Лобсын. - А корму
им на ночь хватит ли?
- Я наготовил, - говорю, - а поводки уже починил.
Привязали коней, чтобы выстоялись пока. Котелок с супом и
свининой стоял у меня возле огня горячий. Уселись. Лобсын уплетает суп
прямо из котелка, заметил свежее мясо вместо вяленого и спросил:
откуда? Я ему объяснил. Поспел и чайник. За чаем он и рассказал о
своих похождениях.
- Собачка хорошо по следам повела. Заминка вышла только за рекой
Урунгу: перебродив ее, они сразу повернули на запад еще по воде,
поэтому собака долго искала их след за рекой, но все-таки нашла.
Догнал я их только около полудня, верстах в тридцати отсюда. Они
остановились чаевать: ведь всю ночь не спали и проголодались.
Расположились в чаще тальника возле реки. Я издали заметил дым от их
костра, отозвал собаку, привязал ее в укромном месте в чаще и дал ей
сухарей, чтобы не визжала. Сам объехал чащу, где они засели, большим
кругом и подъехал к ним с запада. Они, видно, не ждали погони, не
знали, что моя собака - следопыт. Видят, приехал к ним человек
безоружный, не встревожились. Поздоровались. Я сказал, что везу почту
из Зайсана в Кобдо русским торговцам нарочным. Расспросил про дорогу,
про перевал через Алтай. Они пригласили чай пить, я достал свои
сухари, сахар, чтобы они видели, что я из русского места еду. Их было
двое, монголы из-за Алтая. Я спросил, не по пути ли им со мной ехать
дальше вместе. Нет, говорят, они едут в монастырь Тулта на праздник.
Собираются еще часа четыре побыть, пока жар не спадет, едут с раннего
утра, кони устали. Я сказал, что тоже подожду, лошадь отдохнет.
Расседлал коня, пустил пастись к ихним коням, которые по соседству
кормились; при этом рассмотрел, что наши угнанные тут же, но один из
них, вьючный вороной, который вчера чуть прихрамывал, совсем плох, на
трех ногах передвигается, четвертая опухла. Они его, видно, не щадя,
гнали. И думаю: "как же мне с ним быть?"
Вернувшись к конокрадам, спросил:
- Что же у вас один конь совсем хромой. Как же дальше поедете?
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг