назвать, конечно, нельзя) во всех буддийских и китайских храмах.
Мелкие же фигуры отливаются из бронзы и обычно являются пустотелыми,
или же вырезываются из дерева, или лепятся из глины и обжигаются и,
если нужно, раскрашиваются.
Пещеры имеют 4-5 сажен длины, 3-4 сажени ширины и столько же
высоты. Против входа в нише стены сидит крупная фигура, сам Будда, а
сбоку от него стоят еще три фигуры второстепенных лиц или божеств,
которые в разных пещерах различны. Кроме этих пещер, называемых
малыми, имеется несколько вдвое более крупных; в них фигуры стоят не в
нишах, а посередине и дополнительные стоят позади и по бокам стен.
Самая большая фигура называется Дафуян и имеет 12-13 сажен вышины;
ступня ее ноги 3 сажени длины, а расстояние между обеими ногами внизу
6 сажен. Вторая по величине Джо-фу-ян - вдвое меньше, находится в
другой пещере. Кроме того, имеются две лежачие фигуры, одна Ши-фу-ян,
окруженная 72 детьми; ее голова, кисти рук, сложенные на груди, и
босые ноги вызолочены, а одеяние красное. Другая лежачая фигура
изображает женщину. Перед входами в большие пещеры и внутри их
поставлены фигуры разных героев часто с зверскими лицами, в их руках
мечи, змеи, одни сидят на слонах, другие на драконах. У больших пещер
и некоторых малых висят чугунные колокола, а в пещерах стоят барабаны.
Речка, текущая у пещер, называется Шуй-го и образуется из ключей,
выбивающихся в верховьях непроходимого ущелья, прорезавшего конец
пещерной гряды гор.
В некоторых пещерах попадались очень хорошо сохранившиеся фрески
на стенах и сводах зал с раскрашенными фигурами, разными узорами и
целыми сценами. Изучение их специалистом по буддийскому культу,
конечно, обнаружило бы много интересного. Но у меня не было ни уменья
срисовывать фрески, даже менее сложные, ни фотографического аппарата,
чтобы снимать их. Поэтому мне пришлось ограничиться описанием
некоторых сцен на фресках и объяснением их, которое мне давали ламы
пещер, в лучших случаях старшина; поэтому за точность и правдивость
объяснений я ручаться не мог. Я делал также грубые рисунки интересных
фигур, записывая объяснения лам, в надежде, что специалисты в Эрмитаже
разберутся в том, что их заинтересует; этот материал дополнял те
предметы, рисунки и рукописи, которые я хотел приобрести в пещерах и
увезти с собой.
Осмотр этой группы пещер занял целую неделю, причем два раза меня
сопровождал Лобсын, который, меняясь с мальчиками, попеременно
караулил наш стан и гонял на пастбища животных. А по вечерам - темнело
уже в 6 часов вечера - я дорисовывал эскизы фресок и фигур, часто с
помощью кого-нибудь из лам. Ламы знакомились с нашими товарами -
мануфактурой, мелкими вещами для культа и для домашнего обихода и
отбирали все, что хотели бы купить, и сговаривались насчет цены.
После этого старший лама повел меня в одну из камер, которая была
на замке, и показал мне рукописи книги, которые соглашался продать
или, вернее, обменять на наши товары. Место хранения рукописей
находилось в одном из верхних этажей пещерных галлерей и не в камере,
имевшей через дверь сообщение с наружным воздухом, а в такой, в
которую можно было проникнуть, только миновав три камеры одну за
другой, т. е. в самой глубине пещер, где воздух в течение столетий не
освежался и содержал только влагу, сохранившуюся со времени сооружения
пещер около 1000 лет назад, как уверял старший лама. Он говорил, что
такое содержание древних рукописей при неизменных условиях температуры
и влаги и отсутствии дневного света необходимо для их сохранности.
Самое главное хранилище он мне даже не показал, а привел в небольшую
темную залу, где на деревянных полках лежали свертки рукописей разной
длины и толщины, очевидно отобранных из главного хранилища самим
старшим ламой и предлагаемых для продажи. По словам старшего ламы,
само хранилище состоит из пяти больших, совершенно сухих комнат, в
которые никогда не просачивается вода, всегда бывает та же прохладная
температура. В комнатах на простых деревянных полках, в некотором
отдалении от потолка, пола и стен, лежат свертки рукописей в
определенном порядке. В хранилище лама ходит очень редко и только рано
утром в тихие дни, причем последовательно сначала в первую снаружи
камеру, где ждет несколько минут, необходимых для произнесения
определенных молитв, затем во вторую с таким же выжиданием и наконец в
последнюю, где также ждет некоторое время, не прикасаясь к рукописям.
Эти правила выжидания, сказал лама, установлены с давних пор
чтобы входящий успел освободиться от теплого или холодного воздуха и
влаги, которые несет на своей одежде и на себе, а также от дурных
мыслей.
- Но как же ты входишь? - спросил я его, - в камерах ведь темно?
- Я несу с собой маленький фонарь, из тех, которые у нас
употребляются в праздники нового года. Он из промасленной бумаги с
написанными на ней тушью молитвами, которые нужно прочитать в каждой
камере, чтобы отогнать злых духов, стремящихся пробраться вместе со
мной в хранилище благочестивых мыслей и великих изречений Будды.
Я воспользовался случаем и сказал, что могу уступить ему
маленький фонарь со стеклами, которые не могут загореться и вызвать
пожар в хранилище, как промасленная бумага, и поджечь сухие свертки
рукописей, опасные в пожарном отношении.
- А что горит в этом фонаре? - спросил лама.
- Твердое белое горючее вещество, называемое стеарином, которое у
нас делают из бараньего сала - объяснил я ему. - Оно не плывет, не
пачкает рук, как сало китайских свечей, не проливается, когда несешь
фонарь в руках, как масло в светильниках, горящих перед изображением
Будды в ваших кумирнях.
Ламы еще никогда не видели русских стеариновых или восковых
свечей. Им стеариновые больше понравились и они обрадовались тому, что
я могу продать, вернее, обменять на рукописи, полсотни таких свечей.
Нужно сказать, что я - согласно спросу монгольских и китайских
покупателей - возил с собой стеариновые свечи и не обыкновенные тонкие
и длинные известной у нас фабрики Жукова, а более короткие и толстые,
употреблявшиеся для фонарей в железнодорожных вагонах, а для
монгольских кумирен также толстые церковные восковые свечи и маленькие
парафиновые, изготовляемые для детских елок.
В принесенных мне для обмена двух больших тюках рукописей
оказалось следующее: китайские - нескольких династий, монгольские,
тибетские, санскритские, тюркские, в том числе несколько уйгурских в
форме небольших книжек, центральноазиатские и браминские*. В связи с
различным происхождением и возрастом некоторые рукописи имели бумагу
разного качества, толщины и даже цвета и представляли толстые и тонкие
свертки разного формата. Все они были писаны тушью на перечисленных
разных языках, некоторые имели оттиски каких-то печатей, другие
представляли свертки, которые нужно было разворачивать, чтобы читать
их сверху вниз и одни справа налево, другие, наоборот, или по
горизонтальным строкам. Один сверток представлял, с одной стороны,
центрально-азиатскую браминскую рукопись, а с другой - китайскую, но
были ли они одного содержания, т. е. представляла ли китайская перевод
браминской - лама не мог сказать. Попалось несколько рукописей в форме
книжек, возможно печатных, а не рукописных, а один длинный и узкий
листок представлял отрезок листа какой-то пальмы, исписанный
по-санскритски.
(* Браминские рукописи - рукописи, которые писали индусские брамины,
последователи учения Брамы, религии, возникшей в Индии в IX-X вв. до
н.э.)
Старший лама заявил, что все рукописи - древние в большей или
меньшей степени. Приходилось верить этому, так как проверять я не имел
возможности по незнанию, а Лобсын мог только подтвердить, что в числе
их есть монгольские, тибетские и, кроме того, на разных незнакомых ему
языках. Цвет и качество бумаги, характер свертков подтверждали их
различный возраст. В дополнение к рукописям лама предложил нам
несколько китайских шелковых платков с фигурами и надписями, несколько
бумажных и шелковых картинок в виде свертков с деревянными линеечками
вверху и внизу для удобства разворачиванья и подвешиванья на стене.
Это были картинки буддийского культа. В общем все, предложенное нам
старшим ламой в обмен на материал для ламских одежд, религиозные и
бытовые объекты и в виде свертков с древними рукописями и картинками
составило только два не очень тяжелых вьюка, а мы должны были отдать
за них шесть хороших вьюков. Мелкие деревянные, металлические и
глиняные фигурки божеств и героев, а также мои рисунки фресок
составили еще небольшой вьюк. В общем же я никак не мог поручиться не
только за выгодность обмена в том смысле, что он оправдает наши
затраты товарами, работой и временем хотя бы с небольшой прибылью, но
не мог быть уверенным в том, что он окупит стоимость одних товаров,
оставленных храму Тысячи будд. Только прошлогодний опыт с рукописями и
древностями, вывезенными из Хара-хото и окупившими наши расходы с
небольшой выручкой, позволял надеяться, что и в этот раз наше
предприятие не будет убыточным.
Правда, в Хара-хото мы вели раскопки в развалинах, оставленных
людьми и не являвшихся ничьей собственностью, разве китайского народа
в целом, и добыли там, кроме рукописей, монеты разного возраста и
ценности, остатки тканей, одежды, посуды и других вещей, тогда как в
пещерах Тысячи будд нам не позволили раскапывать завалившиеся и
обрушившиеся пещеры, вообще производить какие-нибудь раскопки, а
только разрешили осмотреть храмы, срисовать фрески и фигуры и увезти с
собой только рукописи и мелкие изделия самих лам в виде фигурок
божеств и героев.
После трех недель пребывания в Дунь-хуане я убедился, что больше
ничего мы достигнуть не можем. Нужно было быть знатоком литературы и
истории Индии, Тибета и вообще Внутренней Азии и ее народностей, чтобы
судить правильно о значении этих храмов Тысячи будд, изображений в них
и предлагаемых рукописей. Я мог только догадываться, что разнообразные
по языку, возрасту и качеству рукописи должны представлять большую
ценность, если только они не являлись подделкой, которой занимались
ламы храмов для продажи паломникам под видом старинных. Но подделывать
рукописи санскритские, уйгурские, браминские и даже китайские было,
конечно, не легко, и разнообразие по языку, бумаге и общему виду
предлагаемых рукописей устраняло подозрение в этом. Мелкие фигурки
божеств из глины, металла и камня ламы, конечно, изготовляли для
продажи богомольцам, но этого они и не скрывали, и я брал эти изделия
просто, чтобы не обидеть лам. То же можно было сказать и относительно
картинок по шелку и на бумаге, казавшихся мне современными. В общем мы
расстались с старшим ламой вполне дружелюбно, и он приглашал нас
приехать еще раз через год, обещая достать для нас рукописи из самых
древних камер.
Октябрь близился к концу, когда мы распростились с ламами пещер и
пустились в обратный путь. Лобсын использовал наше пребывание здесь,
чтобы подробно расспросить у некоторых лам, бывавших в Лхасе, условия
паломничества, снаряжения, самого пути по Тибету и Цайдаму, а также
пребывания в Лхасе, тамошней жизни и нравах святого города. Старший
лама побывал в Лхасе лет 20 назад, но оживлял свои воспоминания
ежегодно беседами с паломниками, возвращавшимися оттуда. Лобсын,
беседуя с ним, укреплялся в мысли, что лет через пять-десять он должен
побывать в Лхасе и поклониться далай-ламе. На обратном пути, который
мы совершали с небольшими вьюками, т. е. без больших хлопот по
развьючке и вьючке, я часто слышал, как Лобсын просвещал наших
мальчиков в отношении буддизма и знакомил их с его принципами. Мои не
слишком почтительные замечания в отношении перевоплощения душ,
всепрощения, созерцательной и в сущности самоудовлетворенной и
малодеятельной жизни буддийского духовенства он скромно оспаривал, но
чаще уклонялся от обсуждения, повторяя слова буддийской молитвы
"ом-мани-пад-ме-хум".
От пещер мы направились не в город Дунь-хуан, а прямо на
северо-запад к броду через реку Сулэхэ, так как я опасался, что
китайские власти, конечно знавшие о нашем пребывании у пещер и
торговле с ламами, захотят проверить, что мы увозим оттуда и могут
наложить запрет на вывоз старых рукописей, задержать нас под предлогом
просмотра этих рукописей, а может быть просто, чтобы получить с нас
мзду за пропуск покупок.
Мы пошли по равнине с пустырями, зарослями чия, камышей, рощами
тограков и тамарисков, разветвлениями реки Данхэ и через Ши-цу-эр и
какие-то развалины старинных городов, представлявших башни из
сырцового кирпича, ограды, стены фанз различной величины. Возможно,
что раскопки в иных местах дали бы что-нибудь интересное, но я боялся
задержаться здесь в районе властей Дунь-хуана по изложенной выше
причине. День отъезда мы скрывали от лам и населения пещерного города
и, простившись только с старшим ламой, вечером снялись со стоянки
ранним утром и пошли не по большой дороге в город, а прямо к броду
через реку Сулэхэ.
Этот брод не представил затруднений, так как летнее таяние
ледников в Алтын-таге и Нань-шане уже прекратилось и ежесуточной
прибыли воды в реке не было, ее можно было переходить в любое время
дня и ночи там, где она разливалась несколькими рукавами, тогда как по
дороге в Дунь-хуан нам пришлось бы ждать спада воды ранним утром. От
брода мы пошли по большой дороге через Хамийскую пустыню в горные
гряды Курук-таг и Чол-таг, как описано выше.
Характер местности, очень однообразный по своим то скалистым, то
округленным, сглаженным грядам, плоским широким понижениям, щебневым
полям и глинистым такырным площадкам в понижениях, временно
затопляемых водою, представлял мало интереса. Ученый геолог может быть
нашел бы много разнообразных горных пород и минералов, обнаружил бы
среди них особенно интересные. Но для меня все они представляли то,
что мы, необразованные мальчишки долины реки Бухтармы на Алтае
когда-то называли "собакитами" и "швыркитами", соответственно главному
назначению этих камней для нас. Облик местности в виде общего поднятия
от реки Сулэхэ к северу, к грядам Курук-тага и Чол-тага, разделенным
понижением, и затем общего понижения на север к г. Хами уже описан
выше.
У брода через реку Курук-гол, текущую из Карлык-тага, мы свернули
с большой дороги, идущей дальше к Хами, так как посещать этот город не
было надобности. Пополнить нашу провизию после длинного пути через
пустыню хлебом, мясом, дынями, виноградом мы смогли уже в селении на
упомянутой речке и направились теперь почти на запад, приближаясь к
большому тракту из Хами в Люкчун и Турфан. Мы могли бы пойти и
несколько более короткой дорогой, по которой в сентябре из Люкчуна
пришел с нашим караваном Лобсын. Но в селении Елмек, где от этой
дороги отделялась та, по которой нам нужно было выйти на большой
тракт, нам сказали, что уже начался период очень сильных ветров в
Долине бесов, и сообщение по дороге через Кара-тюбе, Опур и Сарыкамыш
дней на 10-15 прекратилось. Поэтому мы повернули на северо-запад и у
селения Тогуча вышли на тракт, по которому и следовали в Люкчун и
Турфан.
Этот тракт идет от Хами, постепенно приближаясь к подножию
Тянь-шаня, который на протяжении почти 300 верст между меридианами
Хами и Чиктыма значительно понижен и не несет вечноснеговых вершин.
Дорога неровная, пересекает многочисленные понижения, лога и овраги,
идущие из Тянь-шаня на юг; по ним расположены казенные станции,
небольшие постоялые дворы, селения таранчей, отдельные фанзы, поля,
рощи. В одном месте, за ключами Джигды возле тракта, находятся копи, в
которых почти у самой поверхности земли добывают каменный уголь
хорошего на вид качества, вывозимый в Хами и по всему тракту в Сачжеу
для отопления станций, где и мы три раза пользовались им.
За этой копью на пути к станции Лодун ветер, усилившийся до
степени бури, заставил нас остановиться раньше времени, так как порывы
ветра, направленные прямо навстречу, останавливали даже груженых
верблюдов. На станции Лодун пришлось с большим трудом разбить палатку,
которая выдержала уже не мало ветров во время наших путешествий. Но
здесь к вечеру буря усилилась до того, что разорвала палатку по ее
швам и нам пришлось укрыться на постоялом дворе и платить за воду для
чая и супа и за корм для животных.
На следующий день, несмотря на сильный встречный ветер, мы
все-таки пошли дальше, но дошли только до станции Чоглу-чай, где опять
пришлось укрыться на постоялом дворе, так как в поле невозможно было
развести огонь и вскипятить чай - ветер задувал пламя, а чайник
раскачивало так, что вода выплескивалась. Здесь нам рассказали, что
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг