степи под надзором мальчиков. По числу их амбань мог бы, конечно,
заключить о крупной партии, потребовать показать весь товар, и сколько
бы он ни захотел взять себе по дешевке или бесплатно, я бы ничего не
мог сделать.
Немного погодя в ворота постоялого двора въехали два верховых
солдата, за ними парадные носилки в виде будки на длинных палках,
которую несли четыре человека, и еще два верховых, вслед за которыми
нахлынуло все население поселка - мужчины, женщины и дети. Из будки
вылез амбань - дородный китаец средних лет в парадном халате и курме с
вышитым на ней фантастическим тигром, в черной шляпе с синим шариком,
соответствовавшим его рангу начальника уездного города. Хозяин
встретил его глубокими поклонами. Мы стояли у дверей фанзы и также
поклонились.
Амбань вошел в фанзу, где уже было приготовлено кресло, в которое
он и уселся; его сопровождал один из всадников, повидимому, являвшийся
секретарем, так как он принес сверток бумаги, кисть и бутылочку с
тушью. В фанзу вошел также хозяин и остановился у дверей, которые
снаружи заслонили собой солдаты, носильщики и любопытные, так что
стало почти темно - в фанзе окна не было. Начался допрос.
- Кто вы такие и зачем приехали сюда?
Я подал наши китайские паспорта и заявил:
- Мы торговали в Урумчи и Гучене и продали там почти весь товар.
Остатки привезли сюда, чтобы сбыть их и ехать по монгольским кочевьям
закупать сырье.
- На чем вы приехали? Где ваши животные?
- Мы привезли товар на китайской телеге из Гучена, а наши две
лошади здесь на дворе.
- Это правда? - обратился амбань к хозяину.
- Совершенная правда, далое (большой господин), они приехали
вчера вечером, а телега сегодня утром уехала назад.
- Почему вы не приехали в город, а расположились с товаром здесь,
в поселке?
- Мы думали, что продадим часть здесь, а остальное привезем в
город.
- Кто купит здесь дорогой русский товар? Может быть, 10-20 локтей
купят, а в городе вы можете продать все. Ну-ка, покажите, что у вас
есть!
Мы начали подносить амбаню по одной штуке всех сортов тканей. Он
щупал и осматривал каждую, спрашивая, сколько аршин в штуке и какая
цена, находил, что мы слишком дорого хотим, что товар неважный.
- Так и быть, я помогу вам расторговаться здесь, - заявил амбань
наконец. - Отложите мне по две штуки каждого сорта. За привоз товара в
город нужно уплатить 10% его стоимости и еще 10% вы должны уступить
мне.
- Подсчитай, сколько следует уплатить со скидкой 20 %, - сказал
он секретарю.
Последний начал записывать. Я приносил по две штуки каждого сорта
и говорил, сколько в каждой аршин и какая цена. В общем он выбрал 12
сортов тканей, что составило 24 штуки - половину вьюка верблюда,
причем более дешевые сорта браковал. Со скидкой в 20% секретарь
насчитал 400 китайских лан (т. е. унций серебра), или на наши деньги
800 рублей с небольшим.
- Деньги я пришлю вам завтра утром, а товар возьму с собой, -
заявил амбань, поднялся с кресла и величественно медленным шагом вышел
из фанзы. Секретарь сказал солдатам: - Собирайте товар, выбранный
амбанем.
У солдат нашлись мешки и веревки, и они быстро составили три
легких вьюка по два мешка с товаром в каждом и перекинули их через
седла лошадей. Амбань, стоя возле носилок, проследил за этим,
разговаривая с хозяином, затем уселся в будку. Носильщики подняли ее
на свои плечи, и процессия в прежнем порядке выехала со двора.
Любопытные еще остались и оживленно обсуждали происшествие,
расспрашивая хозяина о нас.
Лобсын в фанзе вполголоса выражал свое возмущение произволом
амбаня, а я утешал его тем, что мы еще дешево отделались.
- А если этот плут не пришлет деньги? - заявил Лобсын.
- Я думаю, что пришлет, побоится обидеть русских купцов, которые
через консула могут пожаловаться генерал-губернатору в Урумчи.
Под вечер приехал с четырьмя ишаками китаец, с которым мы
сторговались. Он уже узнал о посещении амбаня и, думается мне, сам
сообщил ему по секрету о приезде русских купцов с товарами, чтобы быть
у него на хорошем счету, т. е. не страдать от разных придирок этого
вымогателя. Часть отобранного им ранее товара была забрана амбанем, но
он согласился купить все, что осталось, с небольшой скидкой.
Подсчитали и получили от него серебром еще 400 лан с небольшим. В
сумерки он уехал, нагрузив своих ишаков, и сообщил мне на ухо, что,
когда стемнеет, провезет товар в город, дав взятку караульным в
воротах, которая, конечно, меньше пошлины, взимаемой днем, когда у
ворот дежурит китайский чиновник.
К ночи вернулись с пастбища наши мальчики с верблюдами, и после
тревожного дня мы спокойно поужинали пельменями с подливкой китайского
черного острого соуса, изготовляемого из соевых бобов.
Утром амбань прислал со своим секретарем деньги, но не серебро, а
бумажки. В то время в Китае государственных бумажных денег не было, но
во многих городах крупные торговые фирмы и банки выпускали сами
бумажные деньги, которые были в ходу только в данном городе и
ближайших окрестностях; нередко среди них попадались фальшивые. Лобсын
был возмущен, но я отнесся спокойно к этому поступку вымогателя, так
как был почти уверен, что он не пришлет ничего.
Бумажные деньги нужно было израсходовать в городе. У нас
освободился от вьюка один верблюд, и я решил закупить зерно для
подкармливания лошадей и верблюдов, имея в виду плохой подножный корм
в пустыне Гоби, которую нам предстояло пересечь на пути к Эдзин-голу.
Кроме того, не мешало купить китайских булочек, сухих фруктов,
печенья, китайского сахара и зеленого чая для себя. В расчете на лавки
Баркуля мы везли мало всего этого из Чугучака.
Поэтому я отправил Лобсына с одним из мальчиков в город за
покупками, а зерно сторговал у хозяина постоялого двора в виде четырех
мешков полевого гороха. В Китае не кормят лошадей и мулов овсом или
ячменем; овса там вообще не сеют, а ячмень идет на изготовление дзамбы
- поджаренной муки, которая у монголов заменяет хлеб. Это зерно
животным заменяют горохом, который дают распаренным в горячей воде и
часто пересыпают им мелко нарубленную солому, так как сено в Китае не
известно из-за отсутствия лугов.
К обеду вернулся Лобсын с покупками. Паровые булочки мы
немедленно разрезали на небольшие кубики, которые хозяин превратил в
сухари на своей плите. На все покупки и зерно мы израсходовали меньше
половины бумажных денег. Остальные приходилось сберечь в расчете, что
мы обратно поедем опять через Баркуль и тогда израсходуем их или, если
в этот город не попадем, спишем в убыток.
Теперь нам предстояло резко повернуть на восток и итти несколько
дней еще вдоль подножия Тянь-шаня, а затем пересечь горный узел кряжа
Мэчин-ула, который тянется на северо-запад, все более отдаляясь от
Тянь-шаня. Мы выступили утром, не заходя в Баркуль.
Дорога была ровная, твердая, справа виден был Тянь-шань; покрытый
свежим снегом его гребень резко выделялся над темными лесами северного
склона. Слева тянулась равнина вплоть до гор Мэчин-ула, замыкавших
горизонт. По дороге часто попадались обработанные поля, на которых
кончали уборку второй жатвы, отдельные фанзы и селения, но последние
большей частью представляли развалины после дунганского восстания.
Дунгане не смогли взять Баркуль, но разорили окружающую страну.
Ночевали у развалин селения Хой-су на одноименной речушке,
текущей из Тянь-шаня и кончающейся болотцами и солончаками, недалеко
от дороги. Такая же местность продолжалась и на следующий день, но
вскоре от нашей дороги отделилась большая главная в город Хами,
которая пошла правее и ближе к Тянь-шаню и вела к перевалу через
хребет. К востоку от перевала хребет немного возвышается, несет
небольшие вечные снега и называется Карлык-таг. Мы продолжали итти
вдоль подножия; фанзы, поля и селения попадались реже, а Мэчин-ула уже
значительно приблизился. Ночлег был близ деревушки Почжан на небольшой
речке.
От нее дорога начала постепенно подниматься на плоский перевал; с
юга тянулись горы Джанджан, передовая гряда Карлык-тага, покрытые
хвойным лесом, а с севера - скалистые безлесные горы совсем близкой
цепи Мэчин-ула, и на перевале между теми и другими осталось только 5
верст промежутка. Но это не был перевал через какую-нибудь горную
цепь; здесь только соединились "бэли" обоих хребтов. Бэлем монголы
называют пологий длинный откос, точнее подножие, над которым
поднимаются скалистые склоны каждого хребта пустыни. Эти подножия
часто гораздо шире хребта, достигают 5-10 и больше верст в поперечнике
и в разрезе похожи на плоскую крышу, над которой резко поднимается ее
зубчатый конек.
Бэль состоит из продуктов разрушения хребта, вынесенных из него
временными потоками, и представляет ровную степь с плоскими руслами
этих потоков.
На перевале сомкнулись бэли Мэчин-ула и передовой цепи
Карлык-тага, а за перевалом они начали расходиться, и дорога пошла
вниз по бесплодной степи к обширной впадине озера Тур-куль, где мы
разбили палатку. Озеро соленое, без стока, по берегам даже садится
соль, которую собирают монголы и таранчи Баркуля и Хами. Вдоль берегов
- заросли чия, а там, где из-под откосов берега вытекают пресные
ключи, образуются лужайки, густые чащи тальника. Мы остановились у
ключей северного берега. На южном берегу за озером видны были юрты и
пасшийся скот, а на восточном - фанзы селения таранчей.
По мелким горам хребта Мэчин-ула и передовой цепи Карлык-тага мы
шли еще два дня через селение Тугурюк в селение Бай, где те и другие
горы еще понизились и распались на группу холмов. Бай - последнее к
востоку селение Баркульского округа на маленькой речушке, текущей с
конца Карлык-тага. Дальше до самого Эдзип-гола совершенно безлюдная
Гоби, бедная водой и растительностью. По ней кое-где разбросаны низкие
гряды и группы холмов, а на продолжении Карлык-тага, т. е. Тянь-шаня,
тянутся скалистые кряжи гор с запада на восток, но не сплошной цепью,
а разорванной, с более или менее широкими промежутками. В них или
вблизи них попадаются небольшие оазисы.
От селения Бай мы уже намерены были перейти к ночным переходам и
потому провели в нем целые сутки.
Лобсын в этом селе расспросил людей о предстоящем длинном пути
через Гоби, о названиях гор, колодцев, характере дороги. Но на первый
переход мы наняли в поселке проводника, чтобы в темноте не сбиться,
так как от нашего пути ответвлялись еще дороги к Алтаю на север и в
Сачжеу на юг. Проводник ехал вместе с Лобсыном во главе каравана и по
временам затягивал длинную заунывную песню, в которой он описывал все,
что видно по сторонам, конечно, по памяти, так как в темноте
решительно ничего нельзя было различить, кроме нескольких параллельных
тропинок, вытоптанных караванами в почве степи и чуть выделявшихся при
свете звезд на более темном фоне. Ночью проводник ориентируется по
звездам, помня их расположение в небе в разное время года.
Ночь была тихая и довольно холодная. Мальчики спали спокойно,
укачиваемые равномерным шагом верблюдов и приникнув к мягкому вьюку. Я
тоже привык дремать, сидя в седле в хвосте каравана, просыпаясь при
каждой остановке, когда ботало последнего верблюда замолкало. Так
проходили часы в равномерном движении. Наконец, на востоке небо
просветлело, и на его фоне стали ясно выделяться фигуры верблюдов.
Утренний холод разогнал дремоту, я соскочил с седла и пошел пешком.
Вскоре справа вдали вырисовалась низкая скалистая гряда гор; ровная
степь с мелкими кустиками тянулась к их подножию, а слева она же
расстилалась до горизонта. Звезды начали уже меркнуть. Мало-помалу
становилось светлее, восток порозовел; на гряде справа уже выяснились
темные ущелья, седловины, обрывы скал. Взошло солнце прямо впереди
каравана среди полосчатых тонких облаков, золотистых и розовых с
зубчатыми краями. Тропинки нашей дороги тянулись до горизонта прямо к
солнцу и упирались в его красный диск словно в светлые ворота. Восходы
и закаты в пустыне всегда чаровали меня своей красотой и сочетанием
разных форм и красок облаков.
Становилось теплее по мере того как солнце поднималось выше.
Проводник опять запел и, вслушиваясь в слова песни, я понял, что он
просто фантазирует. По сторонам дороги, кроме почти ровной пустыни и
скалистой гряды на юге, не было ничего того, что он описывал в своей
песне. Так мы прошагали еще часа три, пока слева не появилась группа
холмов, у подножия которых зеленая полоска выдавала наличие воды и
корма. Проводник свернул к ней, и мы подошли к лужайке, на краю
которой у склона холмов вытекал из трещины в камне большой ключ,
заполняя впадину аршина два в диаметре и в две четверти глубины, и
извивался затем еще несколько шагов среди травы. Большое старое дерево
поднималось по соседству, и вокруг него почва была опалена, усеяна
пометом верблюдов и, очевидно, служила местом стоянок караванов. Мы
расположились тут же на отдых на весь день, раскинули палатку, развели
огонь, сварили чай, хорошо позавтракали. Потом отпустили животных на
пастбище под присмотром мальчиков, которые выспались за ночь, а сами
легли спать до послеполудня. Мальчики сварили обед и разбудили нас.
Проводник после обеда уехал назад; едучи рысью, он мог поздно вечером
вернуться домой.
После обеда мальчики в свою очередь прикорнули, а мы сидели возле
палатки, греясь на солнце теплого сентябрьского дня,
- Проводник рассказал, - сообщил Лобсын, - что на этой дороге
небезопасно. В одном месте в горах живет шайка разбойников, которая
грабит китайских купцов. Ее начальник, как тебе покажется, Фома, лама,
беглый, конечно; Чёрным ламой его называют. Монголов он не обижает, а
у китайцев отнимает часть товаров, которые ему понравятся, и все
деньги, сколько есть. Людей не убивает, если они не сопротивляются.
Китайцы теперь боятся ездить по этой дороге, делают большой крюк в
обход его логовища, но он их иногда настигает и там. Ездят эти
разбойники на хороших скакунах - одногорбых верблюдах, от которых и
добрый конь не убежит.
- Разбойник лама - это интересно, - сказал я. - Но если он
монголов не трогает, то нам бояться нечего. Мы ведь оба все равно, что
монголы, а на китайских купцов совсем не похожи.
- Кто знает, Фома? Увидит добрый караван, много товара, хороших
верблюдов- пожалуй, захочет поживиться.
- Ну, бог не выдаст, свинья не съест, как говорится. Ехать нам
нужно, объезда мы не знаем. Авось поладим с ламой, откупимся деньгами,
которые получили в Баркуле.
В сумерки мы пошли дальше. Лобсын вел караван уверенно; дорога
шла на восток прямо, как стрела; справа все время тянулись с
перерывами скалистые низкие гряды.
На ночлег остановились раньше, часов в восемь утра, у колодца,
вырытого в сухом русле: корм был плохой, только для верблюдов, а
лошадям пришлось дать хорошую порцию гороха, подмешав к нему мелкой
сухой травы и стеблей чия, которые мальчики с трудом насобирали вокруг
стоянки.
Предстоял первый большой безводный переход в 50 верст, который
трудно было сделать без остановки для отдыха. Поэтому мы снялись в 4
часа, наполнив бочонки водой и напоив досыта животных. Шли до 11
часов, затем остановились в пустыне, уложили верблюдов, не развьючивая
их, сварили чай на привезенном аргале, дали верблюдам и лошадям порцию
гороха, а последним также по ведру воды, и немного поспали, не
разбивая палатки, растянувшись на земле. Ночь была тихая и холодная. Я
долго лежал с открытыми глазами, любуясь звездным небом. Не слышно
было никаких звуков, кроме тихого хруста гороха, который жевали
животные, и изредка их фырканья. В этой пустыне, очевидно, не было ни
волков; ни ночных птиц.
В 2 часа ночи поехали дальше. Несколько тропинок дороги хорошо
выделялись даже ночью светлыми ленточками на черном фоне Гоби, которую
мы увидели в ее мрачном величии, когда рассвело. Это была равнина,
усыпанная густо мелким черным щебнем; она расстилалась впереди и
позади нас до горизонта. На юге она была ограничена вдали плоскими
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг