серебряный, а скорее стальной. Я кое-что читал о падающих с неба
камнях, называемых метеоритами, и потому вынул свой карманный компас,
который консул дал мне для ориентировки при съемке плана зданий на
раскопках, отпустил стрелку и увидел, что камень сильно притягивает ее
к себе. Куда я ни поворачивал компас, стрелка сейчас же одним концом
показывала на камень. Следовательно, камень был сильно магнитный и,
очевидно, представлял железный метеорит, состоящий, как установлено
наукой, из никелистого железа.
Когда я по возвращении рассказал об этом камне консулу, он
справился в книгах и сообщил, что метеорит такой огромной величины (я
его приблизительно обмерил) ни в одном музее Европы и Америки не
имеется и вообще неизвестен в науке. Отбить от него хотя бы небольшой
кусочек не удалось; у нас с собой была только кайла, а никаких
выступов или углов, по которым можно было ударить, на камне не было, -
все, что возможно, было уже сбито. Я, конечно, объяснил Лобсыну, что
это за камень, и потом, когда мы ехали дальше, еще с полчаса мы
рассуждали о падающих с неба камнях.
Возвращаясь к дороге, мы ехали теперь мимо горы Ошке, которая
стояла одиноко среди равнины и была похожа на фигуру лежащего
животного вроде большой собаки, но с головой, более похожей на
человеческую.
За незаметным перевалом через плоскую гряду Тотур-кара у южного
подножия этих черных гор мы нашли несколько колодцев с пресной водой,
глубиной только в полтора аршина и, к удивлению с деревянным прочным
срубом. Здесь мы остановились.
Следующий небольшой переход в 8 верст проходил сначала через
пустыню Ламын-крюм-гоби, усыпанную черным щебнем, а затем по ущелью в
низких горах Намейчю; среди него были колодцы, скорее ямы в полтора
аршина глубиной, некоторые с деревянным срубом, с горьковатой водой,
пахнувшей тухлыми яйцами. Здесь пришлось заночевать, так как дальше
был большой безводный переход верст в шестьдесят.
Чтобы дать верблюдам хорошо отдохнуть, мы простояли в этом месте,
несмотря на скверную воду, следующий день до трех часов пополудни и
вышли с запасом воды в бочонках и напоив досыта всех животных. Часа
через полтора горы Намейчю кончились, и дорога пошла по черной
пустыне, густо усыпанной мелким щебнем и почти без всякой
растительности. Кое-где в плоских впадинках желтел небольшой кустик.
Местами равнина горбилась маленькими гривками или поднималась низкими
ступеньками. В одном месте, уже в сумерки, мы заметили вблизи дороги
какие-то бревна длиной в 5-6 сажен и толщиной больше аршина. Они были
разбросаны по поверхности пустыни.
- Сделаем здесь привал часа на два, - предложил Лобсын. - Мы уже
прошли третью часть перехода, сварим чай, дрова есть.
Мы уложили верблюдов возле одного из этих бревен, к другому
привязали лошадей и, пока еще можно было рассмотреть, обошли это
интересное место. Бревна оказались окаменевшими, мы надеялись развести
огонек из этих неожиданно найденных в пустыне дров и сварить себе чай.
Но они совершенно не горели, а под ударом кайлы рассыпались на крупные
осколки, а не на щепу. Пришлось запивать сухари горьковатой водой из
бочонка, высказывая догадки об этих странных огромных деревьях,
которые когда-то выросли среди пустыни и потом почему-то погибли и
окаменели.
Верблюдам и лошадям мы дали по пучку зеленого тростника, которым
запаслись еще на Булгуне на всякий случай, лошадям по ведерку воды и
перед полуночью пошли дальше. Убывающая луна светила довольно ярко, и
можно было видеть, что часами двумя позже дорога спустилась в широкую
котловину Бортень-гоби, усыпанную тем же черным щебнем, который
местами был наметен бурями в маленькие грядки. Тремя часами позже
слева от дороги остались плоские горы Пата-шань. Они оканчивались
обрывчиками из розовых, зеленых и малиновых глин, очень красиво
переслаивавшихся друг с другом. Мы могли разглядеть их потому, что уже
светало. Мимо них мы шли уже часа четыре и заметили в одном месте
толстый пласт черного земляного угля.
- Это уже не обман, как те дрова! - сказал Лобсын. - Наберем его
немного, чтобы чай сварить!
Мы набрали несколько крупных кусков угля, так как боялись, что на
следующей стоянке в пустыне топлива опять не будет.
Дорога скоро поднялась на невысокий яр и иступила в большие пески
Гурбан-тунгут, которые тянутся широкой полосой с востока на запад. Мы
шли по пескам еще часа полтора и, наконец, остановились у колодца
Хан-са-ху с солоноватой водой. Было уже часов десять утра, и солнце
начало припекать.
После этого трудного безводного перехода нужно было дать хороший
отдых нашим животным, и мы решили простоять здесь до следующего
вечера, несмотря на плоховатую воду.
Уголь не понадобился, потому что на песчаных холмах рос мелкий
саксаул, кусты байкалыча* и трава абэлза, как назвал Лобсын эту
растительность, которая дала нам достаточно топлива и нашим животным
хороший корм. Но нам пришлось присматривать за ними, так как пески
представляли длинные неровные гряды, между которыми тянулись ложбины,
и пасущиеся животные могли незаметно уйти далеко от палатки. Очередной
караульный взбирался на гребень гряды, достигавшей от 3 до 5 сажен
высоты, и отсюда наблюдал за животными, пригоняя их назад, когда они
уходили слишком далеко. Вечером мы, конечно, пригнали их к палатке,
верблюдов уложили, лошадей привязали к кустам.
(* Байкалыч (монг.), баялыш (каз.) - солянка кустарниковая, поедается
верблюдами.)
На рассвете я проснулся и вышел из палатки, чтобы пустить
животных на пастбище. Недалеко от стоянки в ложбине я заметил трех
пасущихся лошадей и удивился. Подумал, что ночью пришли какие-то
путники, не заметили нашей палатки, прилегли где-нибудь среди кустов
чия, а лошадей выпустили. Но почему наша собака не лаяла ночью?
Неужели не почуяла чужих? Вернувшись в палатку, я сообщил Лобсыну,
который уже проснулся и обувался, что по соседству, очевидно, ночуют
какие-то люди и что я поэтому не отпустил лошадей, так как недалеко
пасутся чужие.
- Лошади! - воскликнул Лобсын, - а людей не видно. Если бы чужие
люди были так близко, моя собака лаяла бы все время или хотя бы
ворчала. Ты видел, наверно, диких лошадей. В этих песках они водятся,
как мне сказывали. Бери ружье, может быть, удастся подойти на выстрел.
Мы вышли из палатки, но лошади за это время отошли дальше,
вероятно, услышали наши голоса, Лобсын, разглядев их, сказал:
- Наверно, дикие. Все три той же самой масти, небольшие, гривы
короткие, хвост жидкий.
- А не куланы ли? - заметил я.
- Издали их не трудно спутать, - подтвердил Лобсын. - Попробуем
подкрасться ближе.
Говорили мы, конечно, шопотом и теперь стали пробираться почти
ползком между кустами саксаула и пучками чия и, наконец, остановились
шагах в сорока под защитой большого куста. Дальше прятаться было негде
- местность открытая, кустики мелкие.
- Это не куланы, - прошептал Лобсын. - У кулана уши длинные,
хвост совсем жидкий, как у осла, а вдоль спины по хребту идет черная
полоса. А у этих полосы нет, хвост больше похож на конский. Должно
быть, дикие лошади! Стреляй скорее!
- Но не домашние ли это, в самом деле? - сказал я, прицеливаясь,
- не наделать бы неприятности кому-нибудь.
Лошади уже почуяли близость врага, подняли головы, навострили уши
и упорно смотрели в нашу сторону. Одна даже похрапывала, раздувая
ноздри. Другая стояла почти боком, и я выстрелил в нее. Она сделал
большой скачок и помчалась галопом, за ней обе другие.
- Промазал! - сказал с сожалением Лобсын.
- Нет, попал, но только второпях, наверно, по ошибке сунул в
ружье патрон не с пулей, а с дробью. Пойдем, посмотрим.
От круглой пули должна была быть большая рана и на песке остаться
много крови.
Мы тщательно осмотрели место, где лошади паслись, нашли свежий
помет и только несколько капель крови. Очевидно, я выстрелил дробью и
только немного поранил бок или ногу.
Так из-за торопливости нам не удалось добыть это редкое дикое
животное Джунгарской пустыни*.
(* По описанию Н.М. Пржевальского, дикая лошадь, открытая им в
Джунгарской Гоби, несколько отличается от домашней, и поэтому нельзя
думать, что это просто одичавшая домашняя. Рост ее средний, голова
сравнительно велика, уши короче, чем у ослов, грива короткая
прямостоячая темнобурая и чолки, характерной для домашних лошадей,
нет; спинной ремень, т. е. черная полоса вдоль хребта, характерная для
ослов и куланов, отсутствует. Верхняя половина хвоста мохнатая без
длинных волос, нижняя покрыта длинными черными волосами. Туловище
чалого цвета, на нижних частях почти белое, а голова рыжеватая, конец
морды белый. Зимняя шерсть довольно длинная, слегка волнистая. Ноги
сравнительно толстые, передние в верхней половине беловатые, над
коленями рыжеватые, далее вниз черноватые и возле копыт черные; задние
ноги беловатые и возле копыт также черные; копыта круглые и довольно
широкие. Держится в самых диких частях Джунгарской пустыни небольшими
табунами от 5 до 15 экземпляров, пасущимися под присмотром опытного
старого жеребца. (Н.М. Пржевальский. Из Зайсана через Хами в Тибет на
верховья Желтой реки. Изд. Русск. Геогр. общ., СПб., 1883, стр.
41, с табл.), Географгиз, М., 1948, стр. 47-48. - Прим. автора.)
Перед закатом мы пошли дальше и шли всю ночь по этим пескам, а
утром вышли к небольшому китайскому селению Бай-да-цао, расположенному
на окраине песков, уже на ровной степи. Это был маленький оазис с
сухими руслами, деревьями, зарослями чия и камышей. Сюда весной
доходит снеговая вода из Тянь-шаня, который теперь был уже хорошо
виден на юге в виде высокой зубчатой стены. Над ней западнее
поднималась двуглавая вершина Богдо-улы, увенчанная полями снегов. Но
и весь гребень стены был посыпан свежим снегом.
В селении удалось купить свинину, свежие булочки момо и даже
молоко. Китайцы подтвердили, что в песках Гурбан-тунгут водятся дикие
лошади. Они показали нам шкуру одной из них. На ней черной полосы
вдоль хребта не было, как правильно сказал Лобсын.
От этого села оставалось еще верст двадцать до города Гучена. Но
мы решили туда не заходить, а повернуть на восток и выйти там на
большую дорогу в Баркуль. Ехали мы теперь без дороги по той же равнине
с щебнем, на которой потом стали попадаться пригорки и грядки холмов,
среди них ложки и котловины, кое-где небольшие ущелья. Попадались
ключи с небольшими зарослями тростника, чия, шиповника, таволги, а в
ущельях под защитой от ветров росла даже дикая яблоня с мелкими, но
вкусными плодами. По этой местности без дороги пришлось итти только
днем. На ключах мы два раза ночевали, а на третий день среди таких же
горок начали попадаться люди. Возле каждого ключа можно было увидеть
одну или две китайские фанзы, жители которых занимались земледелием -
возделывали поля по дну долин и орошали их водой из ключа. Но чаще,
чем обитаемые фанзы, встречались развалины, так как дунганское
восстание не пощадило и этих колонистов на окраине пустыни.
В этот день мы вышли на большую дорогу из города Гучен в Баркуль,
которая тянется вдоль подножия Тянь-шаня по его мелким предгориям, и
повернули по ней на восток. Высокий хребет теперь был виден уже
гораздо ближе, верстах в тридцати от дороги, и снега его манили к себе
путника, которого донимала еще дневная жара, тем более что эти
предгория оказались более бесплодными, чем пройденная местность с
ключами, - здесь и вода попадалась гораздо реже. Но снега на хребте
были не вечные, видно было, что они выпали недавно. Летом весь этот
конец Тянь-шаня лишен снегов. Дорога постепенно приближалась к нему, и
на пятый день пути от первого китайского селения Бай-да-цао, которое
мы встретили на всем пути от Булун-Тохоя на озере Улюнгур, она резко
повернула на юг к хребту, у подножия которого стоит Баркуль. Но
проживать с караваном верблюдов в китайском городе невыгодно - нужно
платить за корм всех животных. Поэтому мы остановились, в трех верстах
не доезжая Баркуля, на постоялом дворе небольшого селения, где была
возможность выгонять верблюдов каждый день на пастбище в степь и
покупать только корм для лошадей.
Скажу несколько слов о Баркуле; он состоит из двух частей -
восточной Чин-син-фу, населенной маньчжурским войском, и западной
китайской, или торговой, ее китайцы называют Паликон (переиначивая
по-своему слово Баркуль). Каждая часть обнесена глинобитными стенами в
виде четырехугольников с воротами, зубцами и башнями на углах и над
воротами. Снаружи торговый город кажется больше, но внутри не все
застроено, много пустырей. В центре - высокая башня с воротами, из
которой идут три главные улицы на запад, север и восток. Восточная
улица - самая длинная и представляет сплошной ряд лавок; бойко идет
торговля и со столов на улице. В лавках много разных товаров, есть
богатые лавки, каких я не видел ни в Кобдо, ни в Улясутае. Но на
улицах и в переулках кучи мусора, лужи грязи или воды. Во всем городе
нет ни одного дерева, но вокруг него рассеяны фанзы с садами среди
обширных огородов. К югу и востоку от военного города громадное
кладбище и посреди него кумирня.
На постоялом дворе я расспросил хозяина, свободен ли въезд в
город с караваном верблюдов для торговли. Я знал, что при въезде в
китайские города с купцов взимают пошлины, размер которых определяется
местным амбанем по его усмотрению.
- Я очень советую тебе не везти товар в город, - сказал хозяин. -
Наш амбань очень алчный человек. С тебя возьмут большую пошлину, и,
кроме того, когда ты там займешь лавку и разложишь товар, амбань
приедет к тебе, выберет все, что ему понравится, и заплатит за него
сколько захочет или даже ничего не заплатит.
Это было досадно. Я знал, что в Баркуле русского консула нет, что
это - большой, но захолустный город на окраине огромной Гоби, и
полагал, что именно поэтому амбань должен был поощрять торговлю. Но
так как консула не было, я не мог найти никакой защиты от произвола
амбаня.
- Вот что ты можешь сделать, - продолжал хозяин. - Поезжай в
город налегке, я укажу тебе одну китайскую лавку хорошего человека. Ты
расскажи ему, какой товар ты хочешь продать, и он приедет сюда,
отберет его и увезет в город как свой товар небольшими партиями. Но он
много не купит, в городе товаров достаточно.
Слова хозяина очень нарушали мои планы, но предложение казалось
мне приемлемым, и на следующий день я поехал с Лобсыном в город,
отстоявший в нескольких верстах. Нужно заметить, что я во всех
путешествиях носил монгольскую одежду и только сапоги русские, и так
как лицо мое мало отличается от монгольского типа и я говорил
по-монгольски свободно, то меня всегда принимали за природного
монгола. Поэтому в воротах города, где останавливают приезжих и берут
пошлину, нас свободно пропустили, убедившись только, что мы ничего не
везем; очевидно, приняли за местных монголов, приехавших по делам.
Указанную мне лавку на грязной и многолюдной улице города мы скоро
нашли и сговорились с купцом, купили свежего мяса, китайских булок,
печенья, винограда, яблок и слив и к обеду вернулись на постоялый
Двор.
Тюки с товарами занимали отдельную фанзу. Они были у меня так
подобраны, что в каждом тюке были все сорта мануфактуры - ситец,
сатин, миткаль, фланель, даба, сукна разных сортов по 1-2 штуки, чтобы
не нужно было распаковывать сразу все тюки. Поэтому мы перенесли в
фанзу, где жили сами, только два тюка, т. е, один верблюжий вьюк, и
развернули их.
Вскоре после обеда приехал купец, пересмотрел разложенный товар,
отобрал все, что ему было нужно, сторговался за чаепитием и угощеньем
и поехал в город за деньгами, обещая вернуться вечером с несколькими
ишаками, на которых он хотел привезти товар в город.
Но часа через два к нам в фанзу вбежал перепуганный хозяин и
сообщил:
- Сюда едет сам амбань. Он, видно, как-то узнал про приезд
русских купцов с товаром и хочет посмотреть его. Вот беда!
- Ты не говори про товар в другой фанзе, - попросил я. - Пусть он
увидит только тот, что разложен здесь.
Наши верблюды, к счастью, были не на постоялом дворе, а паслись в
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг