Поэтому после первого дня работы в развалинах, когда мы все
изнемогли, было решено установить такой порядок: вставать с зарей и с
восходом солнца итти на работу, выполнять ее до десяти часов утра,
когда солнце начинает уже сильно припекать, возвращаться домой,
обедать, отдыхать часов до четырех и потом работать до заката. В
сумерки ужинать и спать до рассвета.
Воскресные дни были днями отдыха для меня и Лобсына, но профессор
и секретарь работали дома, пересматривали, этикетировали и укладывали
вещи, добытые при раскопках; секретарь вычерчивал планы города и
зданий, снятые за неделю, а профессор подправлял красками свои
зарисовки фресок и переписывал начисто свои наблюдения.
Нужно заметить, что работы у них было не так много. Статуи
божеств были большею частью разбиты, без голов и часто без всей
верхней половины туловища, а иногда и без ног. Штукатурка, на которой
когда-то были нарисованы фрески, во многих комнатах и нишах
отсутствовала, отвалилась или искрошилась от времени или была отбита
таранчами в качестве удобрения для полей. Таранчи растащили также
много кирпича из развалин в качестве готового материала для своих
домиков. Поэтому уцелевшие фрески представляли только обрывки; полные
встречались очень редко.
В одном из наиболее сохранившихся зданий профессор обнаружил на
уцелевшей части свода изображение птицы Гарудэ* в виде человека с
крыльями, с птичьими ногами с когтями и со стрелами в руках, а под ней
фигуру женщины, падающей вниз головой. В другом здании часть фрески
изображала свирепого злого гения Махакала индийского культа с четырьмя
руками и свиной мордой, восседающего на трупах своих поверженных
врагов. Части фресок представляли цветы, разные узоры, головы птиц,
фрагменты людей в одеянии, вероятно украшенном драгоценными камнями,
также Бодисатву**, сидящего в цветке лотоса. Профессор сказал нам, что
все эти изображения имеют много общего с искусством индийского
буддизма и очевидно выполнены мастерами индусами.
(* Гарудэ, гариде - по представлению монголов мифическая исполинская
птица, действующее лицо многих монгольских сказок. ** Бодисатва - одно
из перевоплощений Будды (см. Гэгэн).)
Наши раскопки дали монеты медные, серебряные, редко золотые,
обломки глиняной и фарфоровой посуды, пуговицы, маленькие глиняные,
изредка бронзовые статуэтки божеств и обрывки исписанной бумаги с
китайскими, уйгурскими и санскритскими* письменами. Надписи кое-где
сохранились и в нишах на штукатурке и на подножиях статуй, и секретарь
аккуратно копировал их буква за буквой.
(* Санскритские рукописи - написанные на санскрите - литературном
языке древней и средневековой Индии.)
Мусор в зданиях нам приходилось, выбросив кирпичи и их обломки,
перебирать руками, а мелкий просеивать через сито, чтобы не потерять
какую-нибудь маленькую вещь. Поэтому раскопки шли медленно, и каждая
комната в зависимости от площади и количества навала требовала от двух
до четырех или даже пяти дней работы.
Один раз с нами приключилась довольно неприятная история. Мы
работали в здании, возле которого протекал небольшой арык для орошения
поля, занимавшего часть площади города. На поле уже созревала пшеница.
Выкидывая мусор через стену, мы неосторожно запрудили арык и не
заметили этого. Вдруг нас окружили пять таранчей с серпами в руках и
обвинили нас в затоплении поля, которое они пришли жать. Они назвали
нас ворами, которые ищут клады, зарытые в городе. Мы оправдывались,
говорили, что мы рабочие экспедиции, которая имеет разрешение
турфанского амбаня на раскопки. Но таранчи не поверили нам, заставили
сначала убрать мусор, запрудивший арык, а потом повели нас к старшине,
но не селения Астана, где была наша квартира, а села Кара-ходжа. Здесь
во двор старшины собралась толпа таранчей, которые, услышав о поимке
воров, требовали, чтобы нас отправили под конвоем к люкчунскому
вану*, как начальнику всего округа. Перспектива прогуляться в Люкчун,
отстоявший в 40 верстах, в самое пекло по пустынной дороге, была
довольно-таки неприятна, тем более, что время было позднее, и мы
собирались итти домой отдыхать.
(* Ван (кит.) - титул монгольского князя.)
К счастью старшина оказался сговорчивым. Узнав, что мы живем в
селе Астана, он отправил нас к старшине этого села, который знал о
работах и видел уже всех нас, посещая нашу квартиру. У него дело
быстро уладилось. Оказалось, что поля в развалинах Идыкут-шари
принадлежат частью жителям селения Кара-ходжа, которые еще ничего не
знали об экспедиции - случилось это в начале наших раскопок. Старшина,
конечно, отпустил нас домой.
Во время пребывания в селении Астана я узнал из разговоров с
таранчами, что они применяют очень оригинальный способ получения воды,
необходимой для орошения полей в сухом и жарком климате впадины, где
дожди очень редки и без полива ни хлеба, ни овощи, ни сады расти не
могут. Таранчи проводят длинные галлереи, которые начинаются в виде
канавы в том месте, где хотят разделать поля и сады, затем, постепенно
углубляясь, становятся подземными, т. е. штольнями, и, подвигаясь все
дальше на север и соблюдая только небольшой уклон, необходимый для
тока воды, наконец достигают в толще рыхлых наносов, составляющих
почву впадины, водоносного слоя; из него вода по штольне и канаве
вытекает и орошает поля. Эти штольни называют кярыз*, длина их
достигает 2-3 верст и больше. Проведение их представляет большой труд,
так что его предпринимают силами целого селения. Работу ведут
посредством простейших шахт, углубляемых на известном расстоянии друг
от друга до уровня будущей штольни, а затем из каждой шахты проводят
участки штольни в обе стороны, вверх и вниз, навстречу с такими же
штольнями из соседних шахт. Ввиду дороговизны леса, необходимого для
крепления шахт и штолен, обходятся минимальным количеством его, и
кяризы почти на всем протяжении ничем не креплены. Поэтому в них
нередко случаются обвалы, кярызы требуют надзора и частого ремонта, но
зато дают возможность увеличивать посевную площадь за счет пустыни.
(* Кярыз, кяриз - почти горизонтальная горная выработка в наносах,
служащая для сбора и вывода на земную поверхность подземных вод.)
По словам таранчей, в этой впадине дожди так редки, что они
привыкли говорить: "у нас дождь бывает один раз в десять лет". Они
считают даже, что дождь приносит вред, так как после дождя на
винограде и хлебах появляется плесень, что уменьшает урожай. Но еще
вреднее горячие ветры, которые в июле и августе дуют с юга из
пустынных гор Чол-таг и Курук-таг. А весной и осенью неприятны
ураганы, которые приносят много песка. Судя по этим рассказам, можно
думать, что песчаные горы Кум-таг, замыкающие впадину с востока,
созданы этими ветрами.
Мы сами наблюдали еще одно явление, которое характеризует эту
впадину. Это пыльные туманы, которые случились несколько раз в июне и
июле. При полном затишье воздух наполнялся мельчайшей пылью, настолько
густой, что даже близкие горы Булуек-таг, верстах в двух-трех от нас,
не были видны, а солнце светило так тускло, что можно было смотреть на
него, не щуря глаз. Эта пыль поглощала столь много солнечного тепла,
что в пыльные дни вместо обычной жары чувствовалась прохлада.
В общем же климат этой впадины нам всем не понравился: ночью мы
плохо спали из-за духоты, а дневному отдыху мешали бесчисленные мухи.
У секретаря все тело покрылось сыпью и сильно чесалось. Профессор
уверял, что даже в Африке, где он вел раскопки в долине реки Нила у
пирамид Египта, не было так жарко. Он называл впадину: ушасно адски
яма.
Но у него и секретаря была интересная и спокойная работа, а мы с
Лобсыном занимались раскапыванием мусора и в особенности просеиванием
его, отчего поднималась едкая известковая пыль. Это нам скоро надоело,
тем более, что попадались все те же предметы, потерявшие интерес
новизны.
Поэтому, когда в конце июля приблизился срок окончания нашего
договора, я заявил профессору, что нам пора кончать работу, чтобы
вернуться в Чугучак для снаряжения каравана. Он ответил, что раскопки
для него так интересны, что он хочет пробыть здесь до сентября или
даже октября. Он уговаривал нас остаться, обещая увеличить нам
вознаграждение. Но нам было бы слишком невыгодно отказаться от
торгового каравана из-за тяжелой работы по раскопкам, и мы не
согласились. Профессор настаивал, даже грозил, что пожалуется
люкчунскому князю и турфанскому амбаню на то, что мы оставляем его до
окончания работ без переводчика, несмотря на договор. Мне пришлось
напомнить ему, что договор мы заключили только на определенный срок,
который на днях кончается, что мы выполнили больше, чем было
обусловлено, так как все время занимались раскопками, заменяя рабочих,
что вовсе не входило в наши обязанности. В заключение я заявил, что в
день окончания договора мы прямо поедем домой отсюда и этим делаем
большую уступку ему, так как в этот день мы по договору должны были
быть довезены экспедицией обратно в Чугучак. Тогда он уступил, но
попросил найти ему двух рабочих и показать им, как мы ведем раскопки.
Это было не трудно. Таранчи были свободны от полевых работ.
Первый урожай на полях (пшеница) был уже убран, а второй (кунжут,
гаолян) еще не поспел. Я нашел двух таранчей, и мы за два дня обучили
их ведению раскопок. Но так как профессор не был уверен, что они будут
сдавать ему все найденное, особенно монеты и металлические вещицы, ему
пришлось прикомандировать к ним для надзора секретаря. Он отомстил нам
тем, что при расчете уплатил только жалованье за все время, согласно
договору, и прибавку за раскопки, но не оплатил нам обратный проезд в
Чугучак, ссылаясь на то, что в договоре об этом ничего не было сказано
отдельно. Но мы были рады расстаться с немцами, с тяжелой работой и с
жарким климатом впадины. На полученные деньги мы купили пару хороших
лошадей с седлами и поехали налегке, делая по 50 верст в день в
среднем, ночуя на постоялых дворах, чтобы получать хороший корм для
лошадей и не заботиться ночью об их пастьбе и о своей пище. Поэтому мы
ехали несколько дольше, чем с немцами на сменных лошадях, но 20
августа были уже дома, а в начале сентября отправились со своим
караваном по Монголии.
Вернулись мы только во второй половине ноября и узнали, что
профессор прибыл в конце октября в Чугучак и привез пять телег с
сокровищами, добытыми в развалинах. С таким грузом он ехал, конечно,
на долгих, а не на сменных лошадях и довольно медленно. Консулу он
нажаловался на нас и заявил, что мы его бросили и вообще плохо
обслуживали. Впрочем я побывал у консула тотчас по приезде в Чугучак и
рассказал ему обо всем, так что тот был осведомлен и заставил
профессора заплатить деньги за обратный проезд в Чугучак, выполненный
нами на свой счет.
Это наше третье путешествие дало нам обоим мало заработка, но
зато мы имели возможность видеть новые интересные места, познакомиться
с таранчами и их жизнью и узнать, что можно найти в развалинах древних
городов. Это пригодилось нам в дальнейшем: я научился снимать планы
зданий снаружи и внутри и вести раскопки почвы их тонкими слоями с
тщательным просмотром всего извлеченного из каждого слоя, его упаковке
и регистрации.
КЛАДЫ В ГОРОДЕ НЕЧИСТЫХ ДУХОВ
Зимой пришлось опять побывать в Семипалатинске с сырьем и за
товаром, а также по особому делу. Приказчик московских купцов Первухин
был очень недоволен моей конкуренцией, так как я предлагал лучшие
товары, которые сам выбирал, и продавал их дешевле, чем он. Ему
приходилось торговать тем товаром, который ему присылали из Москвы и
продавать по ценам, которые ему назначали, да еще с надбавкой в свою
пользу. Поэтому он сообщил своим хозяевам в Москву, что вот в Чугучаке
некий Кукушкин, не имея звания и прав купца, торгует с монголами,
сбивает московские цены и вредит русской торговле.
Московские купцы на основании его письма просили консула обратить
внимание на эту "недозволенную конкуренцию" и запретить Кукушкину
самостоятельную торговлю в Монголии.
Консул пригласил меня, показал мне это заявление и посоветовал
получить в Семипалатинске временное свидетельство и права купца хотя
бы второй гильдии. Тогда он сможет ответить в Москву, что Кукушкин -
купец, а не самозванец и имеет право вести торговлю с монголами. Он же
выдал мне отзыв о пользе моей торговли и моей добропорядочности, что
должно было помочь мне получить права временного купца.
В Семипалатинске я все выполнил и вернулся с правами купца, а
Лобсына, который, для защиты от начавшихся посягательств монгольского
князя на его имущество, уже принял русское подданство, я заявил своим
компаньоном.
Весной этого года Лобсын приехал как-то ко мне и говорит:
- Прошлым летом мы с немцами ездили в Турфан, работали как
землекопы в развалинах, а много ли получили? Ведь все, что мы выкопали
из земли, немцы увезли.
- Это потому, что они знали про эти развалины, знали, что возле
Турфана имеются древние города, в которых разные клады сохранились.
Это было их открытие, а нас они наняли для этой работы, - ответил я.
- А ты знаешь ли, Фома, что развалины очень старого города совсем
недалеко от Чугучака стоят. Там, наверно, тоже разные сокровища
остались.
- Неужели? Откуда ты узнал?
- Я зимой разных калмыков и киргизов при случае расспрашивал, нет
ли в наших горах каких-нибудь развалин. И мне не один человек, а
несколько и каждый в отдельности, рассказывали, что они такие
развалины знают.
- Где же они, далеко, близко ли?
- Немного дальше старых рудников Чий-чу, где мы три года назад
золото выкопали. Уркашар-хребет помнишь?
- Как же, помню хорошо.
- Из Уркашара большая речка Дям в полуденную сторону течет и в
озере Айрик-нур кончается. Так вот, не доезжая этого озера на восток
от реки, развалины большого города стоят. По низовью речки большие
рощи и пастбища хорошие имеются. С калмыцких зимовок развалины видны -
разные башни, стены, улицы, гораздо больше, чем в Турфане.
- И никто в этом городе не живет?
- Нет, в самом городе ни воды, ни подножного корма, никакой
зелени нет. Место совсем голое, песок сыпучий, солончак. Волки и
дзерены водятся, а калмыкам там делать нечего.
- Давно ли этот город разорен?
- С незапамятных времен, говорят. Никто не знает, когда там люди
жили и какие люди. А город большой, версты три поперек, пожалуй пять
верст вдоль реки Дям и развалины до черных гор Хара-арат доходят. Эти
горы - тоже пустое место: ни воды, ни травы нет и никто в них не
живет. А за черными горами настоящая пустыня Гоби, Сырхын-гоби
называется. Она почти до Семистая протянулась, до того хребта, который
мы из долины Кобу видели, когда на Алтын-гол на запрещенный рудник
ездили.
- Это ты все расспросил, а сам по соседству не бывал?
- В Сырхын-гоби бывал и Хара-арат издалека видел. Только город не
мог видеть, его Хара-арат заслонил.
- Что же, я вижу ты подбиваешь меня ехать туда, сокровища
раскапывать?
- Почему бы нет? Мы каждый год в это время куда-нибудь ездим,
новые места смотрим, отчего не поехать в этот город. Не так далеко,
отсюда езды пять-шесть дней только. Долину Мукуртай между Джаиром и
Уркашаром помнишь? По ней мы проедем до реки Дям, а потом вниз по этой
реке. Приедем, попробуем покопать в развалинах. Если найдем что-нибудь
хорошее - останемся, а не найдем - вернемся скоро назад.
- Так! Что же, если мы что-нибудь найдем - можно будет каждый год
туда ездить и понемногу добывать. Только вот что! Ты говоришь, что на
реке Дям недалеко от развалин живут калмыки. Они увидят, что мы копаем
развалины, арестуют нас и потащут на расправу к своему князю. Помнишь,
как нас таранчи повели из турфанских развалин?
- На Дяме стоят только калмыцкие зимовки и в конце весны калмыки
откочевывают в горы, потому что на реке летом жарко, да и траву нужно
беречь на зиму, не травить её летом.
- Ну, хорошо! Поедем, когда станет теплее, заготовим сухарей и
баурсаков на целый месяц.
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг