- Повезем лучше муку и сало, баурсаки сами будем жарить, всегда
будут свежие. Палатку возьмем с собой и твоего парнишку приемыша.
- А его зачем?
- Палатку поставим в роще на окраине развалин, в тени. Коням корм
нужен, в городе ни травы, ни воды нет. Парнишка будет стеречь коней и
палатку, пока мы работаем в городе.
- Ты, вижу, все уже обмозговал!
- Само собой, дело не мудреное.
- Парнишке скучно будет одному сидеть по целым дням и даже жутко.
- Собачку, конечно, возьмем. А если хочешь, я и своего парнишку
возьму. Он чуть моложе твоего. Пусть оба приучаются к работе. Ты
своего уже обучил русской грамоте, он поучит моего. Оба будут нам чай
и ужин варить.
- Значит, поедем вчетвером и на четверых нужно провиант
заготовить. Пожалуй два вьючных коня не поднимут всего.
- Двух коней мало. Парнишки ведь поверх вьюков сядут. Возьмем
трех вьючных коней, у меня их достаточно, золото мы не зря добывали.
Итак, мы сговорились окончательно, что в конце мая Лобсын с
сыном, пятью лошадьми, запасом масла, вяленого мяса и сухих пенок
приедет в Чугучак. Я к тому времени заготовлю сухари, муку, чай,
сахар, соль, посуду.
Когда я рассказал консулу, что мы опять собрались путешествовать,
он спросил:
- Новую авантюру задумали? В каком роде и далеко ли поедете,
неусидчивый человек?
- Если такие раскопки, которые мы с немцами вели в развалинах
возле Турфана, можно назвать авантюрой, Николай Иванович, вы угадали.
- Неужели вы в Турфан собрались? Немец, поди, там все дочиста
обобрал!
- Нет. Лобсын узнал про развалины древнего города в наших горах
гораздо ближе, на реке Дям. Вот мы и хотим попробовать, нет ли там
чего интересного.
- Что же, это хорошо. Только условие - все, что найдете, покажете
мне. Такие древности нельзя разбазаривать по мелочам. Наша Академия
наук и музей Эрмитажа все купят с удовольствием. Я им напишу, приложу
список находок, и они пришлют знатока, который все оценит, заплатит
вам и вещи отправит в Петербург. Сосунок ведь для германской академии
раскапывал, а вы будете для нашей искать.
- Правильно, Николай Иванович! И нам тоже приятнее будет
поработать для отечественной науки и отсылать добытые древности нашим
ученым людям для изучения и выставки в русских музеях.
- У немца вы научились раскапывать. А он, наверно, записывал,
где, что и на какой глубине найдено. Не так ли?
- Да, все записывали и профессор, и его секретарь, но что писали
- не знаю, они вещи по-немецки называли. Секретарь еще план каждого
здания снимал и где что найдено отмечал.
- Вот и вы делайте так же. Я дам вам клетчатую бумагу, линеечку с
масштабом, циркуль и покажу, как нужно план здания снимать. А если на
стенах найдутся какие-нибудь раскрашенные картины, которые фресками
называются, - вы их не пытайтесь сбивать, - испортите. Попробуйте
срисовать, хотя бы грубо, примерно. Я дам вам цветные карандаши.
Всякие статуи, лепные фигуры большие, карнизы, украшения на стенах, -
не трогайте, только отмечайте на плане. Все такие вещи требуют
знатока, чтобы их снять без порчи и уложить для увоза.
- Ну, такие вещи мы на вьючных конях и увезти не могли бы.
- То-то же. За такими вещами, если окажутся, потом пришлют особую
экспедицию.
- Понимаю! Мы будем только раскапывать землю внутри зданий и
возле них. Все, что выкопаем, - привезем вам, а также планы и все
записи и рисунки, если выйдут.
- А вдруг откопаете какую-нибудь большую статую, тяжелую вазу или
большой сундук?
- Увезти такие вещи мы не сможем.
- Конечно. Оставляйте на месте, только засыпав опять землей и
отметив на плане и в описи.
Консул назначил мне день, когда я должен был притти к нему, чтобы
поучиться снимать план и взять обещанные инструменты.
Собственно я посетил его приличия ради, чтобы сообщить о своей
отлучке, а вышло очень хорошо. Он научил, что делать, а я нашел в нем
советчика и даже посредника по сбыту древностей. Без его советов мы
могли бы много напортить, а теперь сделались с его ведома и
благословения разведчиками по древностям для родины.
Два раза я побывал у консула, научился снимать план здания
консульства снаружи и внутри. Для измерения длины он велел мне взять с
собой тонкую веревку, отметив на ней узлами сажени, а краской аршины и
вершки. Для обмера глубины при раскопках он велел взять из лавки
складной аршин, выдал бумагу, циркуль, мерную линеечку и цветные
карандаши*.
(* Как уже отмечено в предыдущей главе, в те годы портативных
фотоаппаратов небольшой величины для съемки зданий, фресок и т. п.,
еще не было. - Прим. автора.)
В конце мая Лобсын приехал на пяти лошадях с своим сыном, собакой
и заготовленной провизией. Мои сборы также были закончены; я взял пару
лопат и пару кайл, а для перевозки мелких, но хрупких вещей, которые
могли попасться в развалинах, заказал столяру пару небольших вьючных
сундучков, которые послужили для размещения запасов муки, сахара,
крупы, чая и пр.
Консул пришел проводить нас и принес паспорт, выданный амбанем, и
разрешение раскапывать развалины старых городов, подобное тому,
которое амбань в Урумчи выдал немцам. Таким образом мы ехали уже в
качестве разведочной русской экспедиции.
За первые два дня мы прошли по знакомой уже дороге по долине реки
Эмель и черным ветреным холмам до степи Долон-тургень между Уркашаром
и Джаиром, а на третий день повернули на восток по широкой долине
Мукуртай. Она представляет сначала неровную степь, а далее появляются
рощи тополей, гала, тамариска и разных кустов с лужайками, занятыми
зимовками киргизов и калмыков. Слева долину окаймляли крутые склоны
Уркашара то черного, то красного цвета, разрезанные короткими
ущельями. В одном месте бросалась в глаза отвесная стена огромной
высоты. У подножия ее лежала кучка громадных глыб, а на вершине видно
было маленькое здание вроде буддийской часовни. На дне долины против
этого места был небольшой калмыкский монастырь.
- Это скала Кызыл-гэген-тас (камень красного гэгена), - пояснил
Лобсын. - С ее вершины когда-то гэген монастыря бросился вниз. Он
уверил лам, что Будда поддержит его в воздухе за его подвижническую
жизнь и он встанет внизу на ноги живой и невредимый. Все ламы
поднялись вместе с ним в большой процессии по длинной окольной дороге
на вершину скалы и совершили там богослужение. Внизу к подножию скалы
съехалось много калмыков и киргизов из окрестностей, чтобы видеть
чудесный прыжок гэгена. После богослужения гэген в своем красном
халате, расправив его широкие рукава, подобно крыльям, прыгнул вниз и,
конечно, разбился насмерть. С тех пор эту скалу и называют
Кызыл-гэген-тас, а в память события на ее вершине построили часовню.
Я с интересом смерил на глаз высоту скалы и определил, что она не
менее полуверсты,
- А другие говорят, - продолжал Лобсын, - совсем не то. В этом
монастыре жил одно время молодой гэген, который влюбился в красавицу
калмычку. Жениться ламы и тем более гэгены не могут, а взять себе
любовницу, как теперь нередко делают ламы и даже гэгены, в те времена
еще нельзя было. И вот гэген долго тосковал, наконец, ушел из
монастыря тайком, поднялся на скалу и спрыгнул вниз.
- И еще рассказывают, - закончил Лобсын, - что сами ламы сбросили
гэгена вниз потому, что он был очень строптивый, не желал им
подчиняться, а хотел управлять монастырем по-своему. Как-то случился
сильный падеж скота у калмыков и ламы уговорили гэгена совершить
богослужение на вершине скалы, откуда молитва скорее доходит до Будды.
После службы ламы и сбросили гэгена вниз, а людям рассказали, что он
прыгнул сам, похваляясь поддержкой Будды.
- Какому же рассказу верить? - спросил я. Ты ведь жил в этом
монастыре и знаешь, что делают ламы и как они управляют.
- Жил я не в этом монастыре, Фома, а в том, который стоит в
долине Кобу, - вспомни, мы ехали мимо него на запрещенный рудник. Но в
этом я бывал позже и тут слышал первый рассказ о прыжке гэгена. А
думаю, что последний рассказ о том, что его сбросили, будет самый
правильный.
Высокий склон Уркашара особенно привлекал внимание, хотя и Джаир,
ограничивавший долину Мукуртай с юга, имел живописный вид. Сначала там
тянулась зубчатая цепь Кату, которая напомнила нам о золотом руднике и
фанзе, которую мы искали, руководствуясь засечками на вершины этих
гор, и о жуткой ночи с нападением волков, хранителей клада.
- Знаешь, Фома, - сказал Лобсын, указывая на восточный конец этой
цепи, - в Кату есть еще одно место, где добывали много золота; оно
называется Бель-агач. Нам нужно как-нибудь посмотреть его.
- Какой ты жадный стал! - воскликнул я. - Мало у нас золота, что
ли? Вот найдем древний город и выкопаем в нем клады. Это интереснее,
чем ковырять золото в старой шахте, в темноте и сырости.
Горы Кату кончились, их сменили более низкие и плоские, конец
Джаира превращался в холмы. А впереди, ближе к рощам Мукуртай,
поднимались широкие и плоские увалы.
- Это место Темиртам называется, - пояснил Лобсын. - Тут китайцы
копают земляной уголь для амбаня, в Чугучак возят, чтобы его кан зимой
топить. А прежде на этом угле железо плавили, в старину мечи и копья
ковали, как люди рассказывают. Отсюда и название этого места Темиртам,
это значит - железный завод.
Холмы, поднимавшиеся в этом месте над долиной Мукуртай,
показались мне очень интересными. На их склонах ясно выступали
разноцветные слои горных пород - желтые, красноватые, серые, местами
черные - и можно было видеть, как один и тот же слой поднимается по
склону холма вверх, потом изгибается дугой и опускается вниз. А все
другие слои выше и ниже его повторяют тот же самый изгиб. И глядя на
этот склон, я понял, что такое складки горных пород, о которых читал в
книжке. До этого дня мне не приходилось видеть в горах подобные
складки. На Алтае и здесь при наших путешествиях случалось видеть, что
в одном месте слои горных пород лежат плашмя друг на друге с наклоном
в одну сторону, в другом месте наклонены в другую сторону, в третьем
даже поставлены на голову.
Я показал Лобсыну этот изгиб слоев и объяснил ему, как мог, что
такое складки и как они образуют целые горные хребты. Лобсын
внимательно слушал меня и говорил: - Так, так, понимаю, теперь, как
из-под земли поднимаются маленькие и большие горы, словно земля
морщится, как одеяло на постели, когда его толкаешь ногами в одну
сторону.
- А вот, - вскрикнул он, указывая пальцем на черный слой,
делавший такой же изгиб, - это, должно быть, земляной уголь, который в
этой же горе, но в другом месте, добывают для нашего амбаня.
Вместе с холмами, на которых видны были изгибы слоев, кончились
рощи Мукуртая, и мы выехали на открытое место. Слева до подножия
Уркашара расстилалась равнина, почти совершенно голая, густо усыпанная
мелкими черными камешками. К Уркашару она поднималась полого, а на
восток уходила до горизонта, где чернели низкие горы. Я впервые видел
такую полную пустыню. Лучи солнца, близкого к закату, отражались
яркими огоньками на черных камешках, блестящих, словно маленькие
зеркальца, и вся пустыня впереди нас сверкала. Я был поражен этим
зрелищем и спросил Лобсына, что это за странное место.
- Это Сырхын-гоби начало! Эта гоби уходит на восток почти до
речки Кобук. А там вдали слева - горы Хара-сырхэ и справа горы
Хара-арат.
- И гоби эту следовало бы называть Кара-гоби, потому что она
такая же черная, как и эти горы, - заявил я.
- Сырхын-гоби ее называют потому, что среди нее стоят горы
Хара-сырхэ, а она их окружает, - пояснил Лобсын.
Справа от дороги видны были еще холмы, которыми кончался Джаир.
Они также были черные, сплошь усыпанные черными камешками, совершенно
голые и округленные, похожие друг на друга, как близнецы. Но вдоль их
подножия виднелись рощицы тополей и заросли чия на песчаных бугорках.
Мы выбрали лужайку с травой и остановились на ночлег. Парнишки с
визгом соскочили с коней и побежали собирать аргал, радуясь
возможности размять ноги после долгой езды на вьюке. Мы раскинули
палатку, развели огонь, сварили ужин. Ночь прошла спокойно, даже
волков не было слышно. Черная гоби и черные холмы Джаира очевидно не
представляли удобств для волчьих нор.
Вода ручья своим однообразным тихим журчаньем убаюкивала нас.
Почти полная луна ярко освещала черную гоби, расстилавшуюся от самой
палатки на север. Бесчисленные гладкие камешки, усеивавшие ее
поверхность, отражая лучи ночного светила, блестели синеватыми
огоньками. Я долго любовался этой слабо светящейся пустыней, за
которой на севере невысокой стеной поднималась цепь гор Салькен-тай,
составляющая пониженное продолжение Уркашара. Слабый и теплый порыв
ветра доносил по временам оттуда какой-то глухой ровный шум.
- Это шумит Дям, который вырывается ущельем из Салькен-тая и
течет поперек Сырхын-гоби, - пояснил Лобсын, сидевший рядом со мной у
входа в палатку возле потухшего огонька.
- И разве ночью здесь не лучше, чем в юрте, где возле тебя сопят
и храпят женщины, поблизости чешутся бараны, ворчат и перекликаются
собаки, топчутся и вздыхают коровы, - прибавил он, помолчав. Я не мог
не согласиться с ним. Обаяние пустыни, освещенной луной и
погрузившейся в ночную тишину, очаровало и меня. Наши ребята, уставшие
за день, давно уже спали, обнявшись, в глубине палатки.
На следующий день мы пошли дальше по черной гоби вдоль ручья,
окаймленного зарослями чия, кустов и отдельными деревьями. Последние
холмы Джаира, видневшиеся за кустами, вскоре кончились и там началась
та же черная гоби, убегавшая на юг до горизонта. Теперь, когда солнце
было еще не высоко на востоке и светило нам в глаза, гоби при взгляде
вперед казалась совсем черной и мрачной. Но, оглянувшись назад, я
опять увидел, как ее поверхность сверкала синими огоньками,
отраженными зеркальцами камешков. Я обратил внимание ребят на это
зрелище, и они долго оглядывались и восхищались видом пустыни.
Часа через два ручей начал врезаться в почву гоби, и мы по
зарослям кустов незаметно спустились к реке Дям. Ее широкое русло,
усыпанное галькой и валунами, было окаймлено рощами тополей, джигды,
тальника и разных кустов, зарослями чия, лужайками. Местами густые
заросли камышей окружали какую-нибудь старицу в виде озерка или
полностью занимали ее место.
Эта широкая лента зелени вдоль реки не была видна издали и не
нарушала мрачного величия черной пустыни, так как она была врезана на
несколько сажен в поверхность гоби и окаймлена крутыми обрывами. Река
проложила свою долину и питала своей водой ее растительность, создав
этот оазис среди пустыни и поддерживая его существование.
Мы ехали теперь на юго-восток вниз по этой долине Дяма. Тропа шла
то по рощам, то по голым площадкам, усыпанным галькой, изредка
пересекала русло реки, переходя в ее извилинах с одного берега на
другой. В кустах и на деревьях пели и щебетали мелкие птички;
несколько раз мы вспугивали фазанов, которые ютились в зарослях;
красиво оперенные самцы с длинными хвостами взлетали с своим
характерным криком. Ребята, никогда не видевшие этих птиц, очень
интересовались ими, но еще больше изумились, когда мы, огибая заросли
камыша, наткнулись на нескольких диких свиней с поросятами, которые
разлеглись на песчаном откосе у воды и, при виде нас, с визгом
вскочили и скрылись в зарослях так проворно, что я не успел снять с
плеча свой дробовик.
Долина Дяма мало-помалу расширялась и достигала уже почти ста
сажен в ширину. Ограничивавшие ее обрывы стали выше, сажен до
семи-восьми, и в них видны были слои светлорозовых, желтых и
зеленоватых пород. Обрывы изредка разрывались узкими и крутыми
промоинами, по которым можно было пешком, а иногда и верхом, выбраться
на поверхность пустыни.
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг