пересекающей эту широкую впадину Джунгарии. Местность была
однообразная, часто по солончакам, местами не совсем просохшим после
зимы и довольно грязным. По серой и голой поверхности их были рассеяны
плоские бугорки, поросшие зеленеющими кустиками различных солелюбивых
растений. Солончаки сменялись плоскими повышениями сухой степи с
полынью или пучками чия.
Хотя мы все время приближались к Тянь-шаню, но он уже с восьми
часов утра был виден хуже, чем рано утром; вокруг белых зубцов начали
сгущаться тучи, которые после полудня совершенно закрыли их, повиснув
курчавой пеленой над темной стеной хребта. На последней можно было уже
различить хвойные леса, прерываемые светлыми и темными гребнями скал.
К закату солнца мы поднялись уже на подножие Тянь-шаня, и на
ночлег остановились в пригороде города Ши-хо или Кур-кара-усу на
большом постоялом дворе. Здесь тракт из Чугучака сомкнулся с большим
трактом Бей-лу, который идет вдоль подножия Тянь-шаня из Урумчи в
Кульджу и потому гораздо более оживлен, чем первый, на котором мы
редко встречали легковые и грузовые телеги с товарами и людьми.
Постоялый двор был просторнее и лучше, чем на том тракте. В
комнате, отведенной господам, было окно, стол и кресла; в стенах не
видно было трещин, в которых могли бы прятаться фаланги, и ученые
решились спать в комнате. На дворе им было бы беспокойно, кроме нас
были и другие проезжие; разговоры, разные возгласы нарушали тишину до
полуночи.
Ужин пришлось готовить опять из баранины, но к чаю я достал
свежие китайские паровые булочки. На вид они не очень аппетитны - в
тонкой корочке цвета теста, так как они не пекутся в горячей печке, а
варятся паром; тесто их крутое.
- Этто какой хлеб, опять бурсак? - спросил профессор, разрезав и
обнюхав булочку.
- Это китайский хлеб, - объяснил я, - мо-мо называется, он
бараном не пахнет, потому что варится на пару, а не жарится в сале,
как баурсак. Я думаю, что он понравится вам. У вас есть масло или мед,
чтобы помазать это мо-мо?
Мед у немцев был еще в запасе, они попробовали и остались
довольны.
- Этто мо-мо покупайт каждый день! - последовало решение.
Утром оказалось, что у секретаря под подушкой переночевал большой
желтый скорпион.
- Ешше один гадкий насекомый! - воскликнул профессор при виде
его. - Этто тоже ядовита кусак?
- Вроде фаланги! - утешил я его
- Ужжасны этта сторона! Не понимай, как китайсы живут. Может и
ядовита змей в их домах ведутся?
- Нет, змеи в домах не живут, а фаланги и скорпионы водятся, -
пояснил я и хотел было прибавить, что бывают еще ядовитые многоножки,
но раздумал заранее огорчать профессора. При изучении развалин в
Турфане он сам с ними познакомится.
Впрочем, секретарь показал себя менее пугливым. Он достал в
багаже стеклянную баночку и при моей помощи посадил в нее скорпиона к
негодованию профессора, который что-то спросил у него по-немецки, а
затем выпалил:
- Молодой шеловек желайт увозит домой этта насекомый, жена
показайт, какой бывайт опасный экспедицией!
В этот день мы ехали по тракту Бей-лу на восток. Чередовались
китайские селения, поля с зелеными всходами хлебов и другие, на
которых копали или пахали крестьяне в широких соломенных шляпах, но
обнаженные до пояса и босые.
Дорога пересекала арыки, по которым струилась вода, выведенная из
горных речек для орошения полей. Но больше места занимали пустыри со
степью, небольшими рощами деревьев, зарослями чия или кустов. Справа
тянулись гряды предгорий, а за ними стена Тянь-шаня. Рано утром над
ней ненадолго показались снеговые пики, позже скрывшиеся в облаках.
Встречались часто легкие телеги с пассажирами, грузовые с
товарами, небольшие караваны верблюдов, ишаки, навьюченные вязанками
хвороста, мешками, корзинами с углем, всадники на лошадях и ишаках.
В селениях мы видели китаянок, ковылявших осторожно на своих
изуродованных ножках, полуголых и голых детей, игравших в пыли,
стариков, гревшихся на солнце.
Вечером нам пришлось остановиться в небольшом поселке на берегу
большой реки Манас вместо того, чтобы попасть в город на другом берегу
этой реки Большая и быстрая река эта течет с высот Тянь-шаня, и брод
через нее весной и летом возможен только рано утром. Днем вода сильно
прибывает от таяния ледников и снегов, а за ночь таяние очень
сокращается и можно проехать, но не всегда, только в сухую погоду.
Постоялый двор был забит приезжими, ожидавшими утра, и профессору с
трудом удалось выхлопотать грязную и темную комнату. На дворе не было
места для палатки из-за многих телег, да и было бы слишком беспокойно.
Я пошел на поиски провианта для ужина и возле единственной лавки
увидел толпу покупателей; продавали мясо верблюда, который будто бы
сломал себе ногу на броду через реку, почему и пришлось его заколоть.
Мясо было свежее, но не жирное - весной верблюды тощие после зимней
работы. Но другого не было, я купил, сварил суп и поджарил мясо
ломтями, подал его под названием баранины, так как запах не позволял
выдать его за говядину. Костей я, конечно, не подал - они могли выдать
мой обман.
Профессор был уже недоволен плохой комнатой и, попробовав мясо,
проворчал.
- Опьять баран, ошшен старый, сухой как щепка!
Все-таки они поели его; но когда я потом принес чайник, профессор
сказал сердито:
- Моя секретар каварил соседни китайса, которая ушинал и сказайт
- этта мьясо не баран, а камель, русски язык верблюм называйт. Купец
вас обманывайт, или ви меня обманывайт. Другой раз секретар ходить с
вами покупайт мьясо.
- Никакого другого мяса не было, - возразил я, - и если бы я не
купил его, вы бы остались без ужина.
- Почему ми не ехать дальше, за река большая город, каварят,
баран покупайт мошно было!
Пришлось вторично объяснить, что река вечером не позволила
доехать до города.
Опасаясь фаланг и скорпионов, появлением которых угрожали трещины
в стенах комнаты, ученые легли спать, не раздеваясь, на руки надели
перчатки, а головы укутали полотенцами. Спали очевидно плохо, так как
чуть рассвело, они уже встали и потребовали чаю.
Еще до восхода солнца мы выехали дальше. Все проезжие, ночевавшие
на этом дворе, также торопились и несколько телег поехали одна за
другой. Река текла здесь несколькими широкими рукавами, разделенными
голыми галечными островами. Это позволяло перебродить ее, так как даже
в рукавах течение было быстрое и вода доходила почти до кузова телег.
Мы проехали благополучно, если не считать, что брызгами воды,
вздымавшейся у колес, подмочило матрасы и ботинки профессора и
секретаря. На броду мы встретили целый ряд телег и караван верблюдов,
ночевавших в городе. Гортанные крики возчиков, понукавших своих
животных, стоя на оглоблях, шум воды, скрежет колес по гальке, рев
верблюдов, которые не любят глубокий брод и иногда даже ложатся на
дно, если вода омывает их брюхо, - все это очень оживляло переправу в
течение получаса, понадобившегося для переезда через все рукава реки.
В городе телега профессора, ехавшая впереди, остановилась у
мясной лавки, и секретарь подозвал меня. Вывешенные у лавки бараньи
туши очевидно понравились профессору; он велел купить мяса, чтобы
гарантировать себе обед и ужин хотя бы из ненавистной баранины.
В этот день мы продолжали ехать по Бей-лу. Тракт шел теперь на
юго-восток, а под вечер повернул даже на юг - в разрыв гор. Слева
вблизи осталась одинокая горка с прилепившимися на ее склонах
красивыми зданиями буддийского монастыря.
Уже в сумерки мы приехали в Урумчи и остановились в северном
предместье. Постоялый двор был хороший. Отвели чистую комнату с окном,
столом и креслами; кан был покрыт цыновками, стены выбелены и без
трещин, и наши немцы остались довольны. В мясной лавке нашлась даже
говядина, хотя и тощая на вид; секретарь велел купить ее на два дня
для них (в Урумчи предполагалась остановка), а баранину, купленную в
Манасе, отдал нам. Купили мы также паровые булочки мо-мо и коробку с
китайским печеньем, которое на вид понравилось секретарю, но потом
было забраковано профессором. За чаем он обнюхал его, попробовал
несколько штук разного фасона, поморщился и сказал:
- Этто гебек имейт запах баран и противни гешмак (вкус)!
Секретарь тоже попробовал и что-то сказал по-немецки, по-видимому
не соглашаясь с оценкой профессора. Но последний отдал коробку мне со
словами:
- Убирайт этта гадки гебек и больше не покупайт нам!
Мы с Лобсыном не были в претензии и с удовольствием съели печенье
вместо своих уже довольно черствых баурсаков. Нужно заметить, что в
китайское печенье входит сахар из сахарного тростника, плохо
очищенный, который дает всем сортам один и тот же своеобразный вкус; к
нему присоединяется еще запах кунжутного масла, на котором пекут
печенье.
В Урумчи профессор должен был посетить генерал-губернатора этой
большой провинции на западе Китая, чтобы получить разрешение на
раскопки в Турфане. Русского консула в городе временно не было, и
свидание пришлось нам организовать самим. Утром Лобсын, облачившись в
новый халат и взяв у хозяина постоялого двора китайскую черную шляпу и
верховую лошадь, повез в ямынь визитные карточки профессора и
секретаря, заготовленные в Чугучаке. Это были полоски красной бумаги,
длиной в четверть и шириной в полчетверти, на которых черной тушью
были написаны иероглифами фамилии в китайском произношении. Фамилия
Шпанферкель была изображена пятью иероглифами, которые читались
Ши-пан-фа-эль-кей. Секретарь Венцель превратился в Ве-ни-са-эль, а я в
Гу-ги-ши-ки. Вместе с карточками были посланы и паспорта, полученные в
Чугучаке.
Лобсын вернулся часа через два вместе с приехавшим на ишаке
китайским чиновником невысокого ранга, который привез назад паспорта и
пригласил нас прибыть в три часа дня. Он объяснил, что амбань встает
рано и обычно принимает представляющихся в восемь часов утра, но для
ян-жень (заморских людей) приезжих делает исключение и примет после
обеда. Он обедает в полдень и потом отдыхает два часа.
Чиновник конфиденциально сообщил, что за любезный прием нужно
отплатить подношением и сказал, что амбаня интересуют часы бу-бу-бу
(будильники), револьверы (карманное ружье, шесть раз стреляй) и
бинокли (черная труба далеко смотреть). Он осведомился, есть ли у нас
такие предметы. Таким образом условия аудиенции были заранее
оговорены.
Профессор имел с собой два бинокля и один мог отдать, как равно и
довольно старый револьвер Лефошэ. Но с небольшим будильником ему жаль
было расстаться. Я убедил его обещанием, что мы всегда просыпаемся
рано и будем будить их, когда назначат, а подарить часы необходимо
ради успеха просьбы о разрешении раскопок.
Из чемоданов извлекли парадный мундир профессора с орденом;
секретарь облачился во фрак, а я в качестве переводчика надел новый
халат и парадную шляпу, взятую у хозяина. Лобсын остался в своей
монгольской одежде, так как должен был сопровождать нас только до
двора ямыня и обратно.
Для поездки взяли легкую телегу профессора, а мы поехали верхом.
Лобсын впереди, а я позади телеги. Подарки были уложены в красивую
коробку из-под немецкого печенья с большой картинкой на крышке,
изображавшей дородную немку в бальном декольте с букетом в руках.
Профессор полагал, что эта картинка очень понравится амбаню.
В воротах городской стены проверили наши паспорта и взяли
небольшой сбор "на мощение улиц", установленный амбанем для всех
проезжих. Главная улица, действительно, очень нуждалась в этом. Ямы,
заполненные грязью или грязной водой, чередовались с буграми. Мы ехали
очень медленно, пробираясь через толпу, сновавшую взад и вперед или
стоявшую у лавок и у лотков уличных торговцев. Из одних лавок
доносился стук молотков, визг напильников, из других - скрежет
жерновов, моловших зерно, из третьих пахло чесноком, кунжутным маслом,
пригоревшим салом. Крики разносчиков, торговцев, покупателей,
встречных ямщиков и всадников не прекращались. К счастью, наш проезд
не возбуждал любопытства - иностранцы в глубине телеги не были видны
толпе, а мы двое походили на монголов и не привлекали к себе внимания.
Из главной улицы свернули в боковую, которая вела в ямынь,
стоявший у городской стены, подальше от уличного шума. Ямынь был
огорожен низкой стеной с широкими воротами, вернее разрывом, впереди
которого на небольшом расстоянии тянулась стенка с изображенным на ней
в красках фантастическим драконом, как это принято у въезда в
китайский ямынь. Объехав эту стенку, мы попали в первый двор, где
спешились по приглашению солдат, вышедших из своих фанз, расположенных
по обоим бокам. Лобсын остался здесь при телеге и лошадях, а мы трое
пошли пешком дальше. Во втором дворе нас встретил чиновник, который
утром приезжал к нам, и повел в третий двор, в глубине которого стоял
дом амбаня. Дом был в обычном китайском стиле одноэтажный, с
черепичной крышей, края которой были слегка загнуты вверх. Большие
квадратные окна были заклеены бумагой. К входным дверям вели несколько
ступеней, на которых нас встретили еще два чиновника повыше рангом,
судя по цвету и сорту шариков на их шляпах. Они провели нас в большой
приемный зал, почти пустой, видно было несколько кресел и маленьких
квадратных столиков возле них.
Мы остановились недалеко от дверей и вступили в разговор с одним
из чиновников, пока другой пошел доложить амбаню о нашем приезде.
Немного погодя, из двери в глубине зала вышел амбань, человек средних
лет, довольно тучный, в халате фиолетового шелка и черной куртке, на
груди желтым шелком был вышит фантастический тигр. Красный шарик на
его шляпе свидетельствовал о высоком чине. Его сопровождало несколько
мандаринов разного ранга и с десяток слуг.
Мы подошли ближе и поклонились, амбань ответил легким наклонением
головы и рукой указал нам на кресла, а сам сел в парадное кресло в
некотором отдалении. Два кресла по обе стороны его заняли чиновники с
синими шариками. Слуги тотчас же подали всем чай в небольших
фарфоровых чашках без ручек, покрытых блюдцем с вырезом, через который
можно было пить, не приподнимая блюдца. Чашки поставили каждому на
столик возле его кресла и тут же для нас на маленьких блюдечках сахар
крошечными кусочками. Китайцы пили чай без сахара.
После двух-трех глотков, сделанных для приличия по китайскому
этикету, начался разговор. Амбань спросил, откуда мы приехали и с
какой целью. Он говорил на пекинском наречии, но вопрос сейчас же
повторял один из чиновников на нанкинском, так что секретарь
профессора понимал все и отвечал; поэтому в моем участии надобности не
было.
В дальнейшем я понимал вопросы амбаня, но плохо разбирал ответы
секретаря, так как на нанкинском наречии часть звуков произносится
иначе.
Амбань спрашивал о задачах экспедиции и раскопок, говорил, что в
развалинах городов у Турфана на стенах нарисовано много буддийских
божеств, попадаются также черепки посуды и вещицы более древние. Он
сказал, что разрешает срисовывать картины, но копать можно не глубже
одной четверти. За исполнением этого будет следить уездный начальник
Турфана.
Затем следовали вопросы о способе путешествия через Россию, о
Германии, ее императоре и дворе (довольно наивные), о Чугучаке и
дороге в Урумчи. Время от времени амбань прихлебывал чай и мы
следовали его примеру; пользуясь этими перерывами, профессор что-то
говорил секретарю вполголоса.
Потом слуги подали всем кальяны - небольшие металлические коробки
с длинной трубкой, которую брали в рот, а табак слуга зажигал в устье
другой короткой трубки, погруженной нижним концом в воду, заполнявшую
коробку. Таким образом табачный дым проходил через воду. Профессор
курил сигары, но для приличия ему также пришлось сделать три затяжки,
пока не сгорела маленькая порция табаку, положенная в трубку.
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг