Левки: он просто нетактичен.
Хотелось все эти довольно туманные понятия - тактичность, чуткость,
хорошая зависть и плохая, все, над чем не один раз задумывался Журавлихин, -
пересортировать, разложить по своим местам. Но это невозможно, так же как
невозможно из многих смешанных на палитре красок выделить необходимые тебе
цвета. А поэтому жить очень трудно, обязательно будешь спотыкаться и в кровь
разбивать себе нос.
Женя обещал Зине скоро вернуться.
- Идемте на палубу, Афанасий Гаврилович, - предложил он. - Изумительное
утро!
- Бегите! Мы потом появимся. Надо письмо составить вашему
краскодеятелю.
- А как же я? - Журавлихин спросил об этом из вежливости, зная, что у
Митяя был готов полный текст письма с изложением проекта фильтра.
- За вами, Женечка, окончательная редактура, - сказал профессор. - А
пока гуляйте. Мне тоже еще надо шагать. Утренняя гимнастика - пять
километров.
Афанасий Гаврилович жаловался студентам, что на палубе негде
развернуться, - привык ежедневно пешком ходить на работу и редко пользовался
машиной. Ничего не поделаешь, возраст требует. Коли сидишь на месте,
прибавляется лишний жирок. Даже на теплоходе приходится помнить об этом.
...Журавлихин обошел всю палубу и только на корме нашел Зину.
Перегнувшись за борт, она смотрела на прибрежный кустарник - он тянулся у
самой воды зеленоватой, серебристой лентой. Теплоход плыл совсем близко, так
что можно было рассмотреть в зелени красные прожилки - тонкие прутья ивняка.
Зина услышала шаги и обернулась.
- Успели поговорить с академиком? - спросила она.
Женя замялся и опустил глаза:
- Разговаривать не пришлось.
- Вы его не встретили?
Что мог Женя ответить? "Высокие морально-этические нормы", о которых он
часто вспоминал, предписывали ему во всех случаях говорить только правду.
Конечно, сегодняшний случай пустяковый, можно превратить все в шутку, но
солжешь один раз, а там по этому зыбкому мостику нетрудно дойти и до
Левкиного хвастовства, чего ему никак не мог простить Журавлихин. "Врешь,
его не переврешь", - обычно говорил Митяй, когда упоенный своим рассказом
Лева настолько терял чувство меры, что даже сам не мог отличить правду от
вымысла. Очень не хотелось Жене посвящать мало знакомую ему девушку в
телевизионные дела и, главное, упоминать о Наде. Если бы его не звал Лева,
не смущал других своей игриво ухмыляющейся физиономией, то почему бы и не
признаться, что на экране появилась лаборантка... "Впрочем, нет, - тут же
подумал Журавлихин. - Тогда придется рассказать и о потерянном "Альтаире", а
это ребятам не понравится".
Зина выжидательно молчала, с удивлением посматривая на своего нового
знакомого.
- Значит, не видели? - спросила она снова, вероятно, заинтересовавшись
его поведением.
- Нет, видел... - наконец выдавил из себя Женя. - Но я не мог ничего
сказать.
- Побоялись? Я вас понимаю, - искренне заговорила Зина. - Мне как-то
пришлось лететь с одним академиком. Он осматривал леса в нашем районе.
Человек старый, всю жизнь лесами занимался, много книг написал... В общем,
его знает вся страна... Когда садился в кабину, у меня сердце замирало.
Погода была скверная, а тут такого драгоценного человека вдруг доверяют
девчонке... Не спорьте, - возразила она, заметив нетерпеливое движение
Журавлихина, - конечно, девчонке: ведь я тогда только что летную школу
окончила. Ну, а потом... вынужденная посадка... Вспоминать не хочется.
Обидно! Академик шутит, смеется, а у меня слезы на глазах... Как подумаю,
кто со мной рядом сидел, сразу делается холодно от страха...
Журавлихин чувствовал себя неловко и глупо. Его обезоружила доверчивая
простота Зин-Зин. Так можно говорить только с друзьями. Женя был этим
польщен, но в то же время несколько раз порывался ее перебить. Стыдно за
свои увертки. Зина верит ему, и нечестно оставлять ее в неведении, надо
объяснить, о каком "академике" шел разговор.
И Женя чистосердечно рассказал не только о лаборантке на экране, но и о
пропавшем аппарате. Зина стала расспрашивать, на каком расстоянии можно
принять изображение и нельзя ли использовать для поисков "Альтаира" самолет
ПО-2. Обещала даже помочь в случае крайней нужды.
Сердечно поблагодарив ее за дружеское участие, Журавлихин сказал, что
пока самолет, не требуется, "Альтаир" принимается ежечасно и уверенно. А что
будет дальше - неизвестно.
Надежды друзей на то, что глиссирующий теплоход новой конструкции
быстро доставит их в Куйбышев, не оправдались. Весною "Горьковский
комсомолец" испытывался на канале имени Москвы, а сейчас впервые плыл до
Ростова. Это был опытный экскурсионный рейс, поэтому не случайно судно шло с
меньшей скоростью, чем обычно. Кроме того, большое грузовое движение на пути
от Горького до Сталинграда не позволяло теплоходу идти быстрее.
Митяй долго не показывался на палубе. Он не отходил от телевизора,
пытаясь еще раз принять странную передачу из Москвы. Экран чуть светился.
Надя не появлялась. Передача с ее участием, надо полагать, была случайной,
вроде таинственных картинок с неизвестной планеты.
Засидевшись в каюте, Митяй вышел на палубу и стал деловито
"разминаться", как перед спортивным соревнованием. Следующее дежурство было
Левино, Митяй выпроводил его, а сам, покосившись на Женю, остался любоваться
берегами.
Журавлихин боялся показаться надоедливым своей новой знакомой и потому,
увидев Митяя, извинился и пошел к нему.
Проплывали заливные луга бледнооливкового цвета. На этом светлом фоне
черная уродливая ветла, сожженная молнией, выглядела жирной кляксой. Водная
гладь казалась запотевшим зеркалом. Но вот туман растаял, зеркало
засверкало, будто его протерли.
На палубе появились пассажиры. Девочка, длинноногая, с исцарапанными
коленками, ползала возле скамьи и ловила дрожащий солнечный зайчик. Рядом
стоял четырехлетний карапуз в матроске и, поминутно шмыгая носом,
презрительно посматривал на девчоночью игру.
Митяй указал на окно каюты, где беспокойно металось полотенце:
- Смотри, Левка размахивает белым флагом, - и подошел к окну.
Выяснилось, что Усиков вдруг снова принял Москву. Передавался концерт.
- Знаешь, Митюн, - говорил Левка, глядя на него из окна округлившимися
глазами, - от этих загадок с ума сойти можно. Подумать только: мы принимаем
Московский телецентр за тысячу километров от него! Нет, ты посмотри, -
настаивал он, - абсолютная четкость! Нужно срочно написать в... это самое...
Академию наук. Позови скорее Женечку!
Лева не предполагал, что Женя приведет с собой новых телезрителей.
Впервые в районе Средней Волги состоялась демонстрация телевизионной
передачи из Москвы. Журавлихин пригласил Зину, Набатникова, а тот, в свою
очередь, привел друзей. Телезрители размещались перед аппаратом. Лева
подвесил его в углу над умывальником, чтобы всем было видно. Сейчас объявили
перерыв. На экране вздрагивала светящаяся таблица из кругов и квадратов.
Профессор Набатников занимал по меньшей мере два места. Если бы не
вентиляция, то воздуха в каюте не хватило бы на всех. Окно оказалось
полностью закупоренным, как подушками, двумя солидными друзьями профессора.
Один из них был директором завода, другой - начальником автобусного парка.
Оба они хотя и достаточно знакомы с телевидением - смотрят концерты дома, но
никогда не встречали телевизора в чемодане.
- Что же это получается? - спрашивали они друг друга. - Значит, теперь
можно взять в командировку домашний театр и кино?
Темно в каюте. Светятся только экран да маленький кусочек неба над
плечом зрителя, втиснувшегося в окно. Лева Усиков - за оператора. Он
доволен, что темнота скрывает его не совсем приличный костюм. Рядом, боясь
пошевелиться, чтоб не толкнуть Зину, сидит Журавлихин.
В ожидании передачи думает он о загадках науки, о погрешностях в теории
распространения волн, но мысль его все время возвращается к людям, которые
сидят в каюте и стоят за окном. Ведь еще вчера, когда он с ребятами взошел
на палубу теплохода, ему казалось, что он, Лева и Митяй оставили своих
друзей в Москве, а здесь они одиноки, как книжные островитяне.
Встреча с Афанасием Гавриловичем убедила Женю, что он ошибался. У ребят
появился новый друг. А Зин-Зин? Вот она сидит совсем рядом, касаясь его
плеча. Хотелось бы взять ее за руку, как Надю недавно в кино. И Женя
проверял себя, придирчиво копался в сердце. Что это? Новое увлечение или
глупое легкомыслие? Может быть, сердце переполнено? Горячая волна подступает
к горлу, и Женя не знает, как лучше выразить чувства. В каюте тесно, жарко,
все сидят рядом, вместе - близкие, родные, наши люди. Женя знал, что пройдет
еще день и тогда самая большая каюта "люкс" не сможет вместить всех друзей.
День был воскресный, поэтому, как обычно, передавалась телевизионная
программа для детей. Раздвинулся занавес, на экране показалась девушка с
большим белым бантом на груди, похожим на крылья чайки.
- Здравствуйте, ребята, - сказала она с улыбкой.
Директор и начальник автобусного парка невольно поклонились, насколько
им позволяло положение в окне. Рама жалобно пискнула.
Начался концерт. Щурясь от яркого света, перед телевизионной камерой
стоял молодой артист, чем-то похожий на Митяя. Его волновала непривычная
обстановка. Лева обратил внимание на его руки и, повернувшись к Зине,
сказал, что певец сжимает крышку рояля, будто хочет переломить ее, как
плитку шоколада. Но Зина даже не улыбнулась: ей было не до острот - никогда
в жизни не видела ничего подобного. Ведь перед ней самое настоящее чудо:
человека видно за тысячу километров, - можно ли сейчас беспокоиться за
целость какого-то рояля?
Освещенное слабым голубоватым сиянием экрана, ее лицо с широко
раскрытыми глазами казалось Леве прекрасным.
Наблюдая за экраном, Лева нет-нет да и взглянет в ее сторону. Напрасно
Митяй ухмыляется. Ничего тут нет особенного. Он просто любуется. Митяй,
конечно, не разбирается в эстетике, что с него взять - темный!
К роялю подошла артистка, туго затянутая в черное гладкое платье,
приготовилась петь, пианист положил руки на клавиши. Но странное дело -
вместо того чтобы смотреть на зрителей, певица интересовалась лишь своей
записной книжечкой. Пела она хорошо, но не могла оторваться от книжечки со
словами песни, которую знает каждый школьник. Иногда актриса поднимала
лучистые глаза к зрителям, и, к их удивлению, в глазах этих не было ни капли
раскаяния. Кончилась песня. Актриса раскланялась на аплодисменты ребят,
приглашенных в студию, и с милой улыбкой начала перелистывать книжечку.
Наконец нашла нужную страницу и снова позабыла о зрителях. Темперамент тут
был ни при чем, певица не сжимала трепетных рук, не ломала крышку рояля, все
ее внимание, талант и чувство поглотила скромная книжечка.
- Вот вам еще пример равнодушия, - показывая на экран, с горечью
заметил профессор. - Раньше она и не мечтала, что будет выступать перед
аудиторией в миллион зрителей. Такая огромная честь. А ей все равно - пришла
с книжечкой, как в обычную радиостудию.
Лева усмехнулся. Когда-то он пострадал за изобретенную им
радиошпаргалку, которой даже попользоваться не пришлось. А тут всенародно
демонстрируется примитивнейшая техника - жалкая шпаргалка, будто так и надо.
Сидят у телевизоров школьники, думают: почему им не дают отвечать по
шпаргалкам, когда взрослая тетя не выучила урока и ей ни капельки не
совестно?
Женя припомнил шпаргалки и у себя в институте, но не только на
экзаменах - явление довольно редкое, - а на комсомольских собраниях. Выйдет
на трибуну какой-нибудь начетчик и шпарит свою речь по бумажке, боится -
слово не то вырвется. Выступает как на Ассамблее, а не среди своих же ребят,
комсомольцев. Читать простительно отчетный доклад, с этим Женя еще мог
согласиться. А в бытность свою пионервожатым возмущался, что даже ребят
научили выступать на сборах по бумажкам. Еле отучил.
Передача подходила к концу. С точки зрения постоянных телезрителей, в
ней не было ничего особенного, концерт как концерт. Его могли слушать и дети
и взрослые, причем без особого удовольствия. Не то было с Зиной. Как и
многих, ее раздражала записная книжка певицы, ее равнодушие к аудитории и
репертуару. Эту артистку слышала она по радио, причем в различных жанрах:
оперы, оперетты, современного романса. Певица исполняла и народные песни,
причем на любых языках, из которых, вероятно, ни одного не знала; пела
частушки, песни для самых маленьких - о зайчиках и рыбках. Все это было Зине
известно, но сейчас ее занимало лишь само изображение, на котором
различались мельчайшие детали, вплоть до блестящих ногтей артистки и даже
искусственной родинки на щеке. Видно было четко, ярко, как в хорошем кино, и
Зина не могла отделаться от ощущения волшебства - она видит Москву.
Студенты, а особенно Лева, радовались этому, но не могли полностью
разделить ее восторга. Придирчиво они смотрели на экран. При чем тут
волшебство, когда, скажем, шалит синхронизация или звуковые сигналы
пролезают не туда, куда положено? Чуть заметные темные полосы, появляющиеся
на экране при высокой ноте певицы, заставляли озабоченных конструкторов
переглядываться.
Теперь попробуем представить себе состояние не только Левы, но и Жени
или спокойного Митяя в тот момент, когда созданный ими аппарат вдруг
превращается в фантастическую "машину времени". Да, именно этими словами
определил профессор необыкновенное явление, которое наблюдали зрители на
экране телевизора. Это вам не случайные полосы, не мелкая техническая
неполадка, взволновавшая Леву Усикова. Он своими глазами видел. Да, да видел
то, чего еще нет.
То же самое видели Женя, Митяй, Зина. Мало этого! Солидные, абсолютно
заслуживающие доверия люди: профессор, директор завода, начальник
автобусного парка - их ведь нельзя сравнивать с юнцами, которым, по
молодости лет, всякое может почудиться, - тоже подтверждают, что на экране
самодельного телевизора они наблюдали то, чего пока еще не существует в
жизни.
Однако возвратимся к тому моменту, когда закончился концерт.
Пока довольные зрители обсуждали будущее телевидения, Лева крутил ручки
телевизора, перестраивая его на прием "Альтаира", плавающего сейчас, если
верить расчетам Жени, где-то возле Казани. Усиков не хотел спорить о
возможностях телевидения, надо попробовать показать их на убедительном
примере путешествующего "Альтаира", если, конечно, он даст знать о себе.
Не успел Лева посмотреть на часы, как экран загорелся ярким,
ослепительным светом. Сердце заколотилось, запрыгало. "Альтаир"! Не только
совпадает настройка, но и все признаки говорили за то, что работает именно
он.
Если и были какие сомнения, то они рассеялись, когда на экране
заблестела вода. В самом деле, только плавающий аппарат мог показывать
реку - дрожала серебристая рябь. Лева оттолкнул Митяя, а тому не терпелось
подправить фокусировку, сделать изображение более контрастным. Пришлось
уменьшить яркость. И вот перед зрителями четко очерченные волны, а за ними
высится плотина.
Набатников развел руками:
- Ничего не скажешь - Куйбышевская гидростанция. Точно, как на проекте.
Не только профессор убедился в этом - "Альтаир" показывал завтрашний
день. Если бы не движение воды, то можно было подумать, что перед его
объективом вдруг взяли да и повесили картину, где художник изобразил
волжский пейзаж, каким он скоро станет.
Но картина жила. Будто ящик с "Альтаиром" уже выгрузили и поставили на
высоком берегу. Видна панорама гидроузла. Вот здание электростанции, дальше
тянется земляная перемычка, белеют устои железобетонной водосливной плотины.
Как бы подымаясь вверх, идут гигантские ступени шлюзов. Все остальное тонет
в сером тумане. Из репродуктора слышится плеск воды, гудение турбин и на
этом фоне - приглушенные голоса.
Лева прибавил яркости. Изображение стало расплывчатым. Он взглянул на
окно, где всего лишь час назад светился кусочек голубого неба, и убедился,
что погода испортилась, небо потемнело. Дежурный по электростанции словно
угадал мысли Усикова, который оценивал изображение по степени его
освещенности, и свет загорелся в окнах. "Значит, в районе Куйбышева тоже
собирается дождь", - решил Лева, но все же не мог поверить, что видит пока
еще не существующую плотину.
- Может, ее... это самое... все-таки построили? - несмело проговорил
он.
Директор вытер вспотевшее лицо и рассмеялся:
- Успокойся, парень, без нашего завода не построят. Мы еще заказ не
сдавали.
А профессор добавил:
- Наш институт следит за изготовлением высоковольтной изоляции.
Усиков смущенно сказал, что все это понимает, о стройке читал в газетах
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг