Каждый час Женя включал телевизор, однако на экране нельзя было ничего
разобрать. Вероятно, теплоход, где находился "Альтаир", уже подплывал к
Горькому.
Будто назло, поезд запаздывал. Усиков старался загладить свою вину:
бегал к диспетчеру, узнавал причины опоздания, мчался к семафору, чтобы
оттуда, от поворота, различить желанный дымок паровоза. А потом, помогая
Митяю складывать антенну, вызвался носить чемодан с телевизором до самого
конца путешествия.
Все старания "бывшего друга"- только так Митяй называл его мысленно -
принимались как должное. Отныне рабская покорность Левки могла быть
единственно приемлемой формой его поведения.
Перед самым отходом поезда Женя еще раз включил телевизор и заметил
смутные очертания неподвижного берега. Вполне возможно, что теплоход уже
стоял у горьковской пристани. Пройдет каких-нибудь два часа, он отправится
дальше, и тогда его, конечно, не догонишь.
В Горьком уже не застали теплохода. Об этом красноречиво напоминали
пустой экран и расписание в речном порту. За последние три часа от здешних
дебаркадеров отправились вниз по Волге шесть теплоходов: три "писателя" -
"Пушкин", "Радищев", "Короленко", и три "академика" - "Академик Павлов",
"Академик Вавилов" и кто-то еще. Большинство теплоходов скорые. Последнее
обстоятельство не на шутку обеспокоило Журавлихина. Исчезла надежда
перегнать их, чтобы где-нибудь подальше ждать на одной из пристаней. Ведь
это был чуть ли не единственный способ найти "Альтаир".
Круг постепенно сужался. Теперь студенты знали, что аппарат надо искать
только на шести теплоходах, а не на всех судах - пароходах, буксирах и
баржах, вышедших из Москвы три дня назад. Кроме того, было известно, что
ящик находится на корме, значит, его можно будет найти во время стоянки. Но
для этого необходимо перегнать теплоходы - всех "академиков" и
"писателей", - высадиться на пристани, о которой нужно знать совершенно
точно, что любые теплоходы там останавливаются, и, главное, не выбрать
такую, где бы существовало несколько дебаркадеров, как в Горьком.
Пассажиры в горьковском порту с любопытством наблюдали за шустрым
пареньком в клетчатой рубашке и тюбетейке. Он метался по набережной,
просовывался в маленькое окошечко справочного бюро и с обворожительной
улыбкой выяснял у девушки ее отношение к городу Васильсурску. Высоко ли
расположен, сколько там дебаркадеров, время стоянки теплоходов и не ходят ли
туда глиссеры.
Этого суетливого паренька видели у газетного киоска, где он покупал
путеводитель по Волге, видели в Управлении Волжского пароходства - там он
настойчиво допрашивал подслеповатого старичка в черных сатиновых
нарукавниках о порядке прохождения транзитных грузов.
Старания Усикова и его друзей увенчались успехом. Вот почему они
оказались на палубе теплохода, причем с твердой уверенностью, что перегонят
все суда, идущие вниз по Волге, даже если те вышли из Горького несколько
часов назад.
Не всегда судьба бывает несправедлива. Сейчас Митяю грешно на нее
жаловаться. Она угодливо предоставила и ему, и Жене, и "бывшему другу"
приятную возможность путешествия на новом глиссирующем теплоходе
"Горьковский комсомолец", который ходит значительно быстрее всех судов
Волжско-Камского бассейна.
Прислушиваясь к шуму воздушных винтов, Усиков перевесился за борт.
Узкая пенная полоса бежала за кормой. Напрасно любители покачаться на волнах
спешили за теплоходом. Их лодки спокойно пересекали белую полосу, даже не
шелохнувшись. Волн не было.
Несмотря на все неприятности последних дней, Лева не мог побороть
любопытства, разыскал помощника капитана и выспросил у него все, что
касалось особенностей нового теплохода. А он отличался не только высокой
скоростью, мелкой осадкой, скольжением по поверхности воды, но и другими,
менее заметными преимуществами нового, пока что еще опытного типа речного
судна. Оказывается, отсутствие волн за кормой, на что Усиков уже обратил
внимание, - немалое достоинство глассирующего теплохода. Плотины, шлюзы,
сложные береговые сооружения, каменные набережные - все, что с таким
огромным размахом строилось сейчас на Волге, испытывают разрушающее действие
волн, создаваемых колесами и винтами различных судов. А наши плотины и
гранитные берега должны стоять многие столетия.
Проплывали дымчатые берега. За старинным Печорским монастырем
начинались дачные места. Вот так называемые "Моховые горы", еще дальше -
"Великий Враг". Все, это, конечно, интересно, красиво, но можно ли спокойно
любоваться зелеными берегами, если рядом с тобой стоит подчеркнуто
равнодушный Митяй и, хмуро посапывая, смотрит на часы. (Ждет передачу с
"Альтаира"!) Журавлихин занят своими делами, расчетами, ему не до Левки.
А как хочется поговорить, поспорить - например, о том, какая будет
первая пристань или с какой скоростью идет теплоход. Митяй - ужасный
спорщик, ничего не принимает на веру и всегда требует исчерпывающих
доказательств. Почему он не верит Леве? "Не из-за своего же удовольствия
задержался на фабрике, - мысленно оправдывался он. - Хоть и мало понимаю в
производстве красок, можно сказать - почти ничего, но ведь хочется
что-нибудь придумать в защиту ершей и судаков. Разве Митяй тебя поддержит?
Никогда".
Усикову казалось, будто день померк и небо над Волгой не голубое, а
грязное, серое. Упрямо молчит Митяй, Женя тоже не разговаривает - значит,
нет прощения, а этого Лева просто не вынесет.
А день хорош все-таки! Солнце расплескалось на волнах - глазам больно
смотреть. Ветер свистит в ушах, поет. Чайки плавают в синеве.
Не выдержал Лева, взмолился:
- Ну, что ж теперь делать со мной? Это самое... убивать?
Он сказал это искренне, без всякой тени усмешки. Надоело молчание,
надоело слышать обиженное сопение Митяя. Все надоело. Он готов вынести
худшее - позор, унижение, - только бы все оставалось по-старому.
Женя не выдержал и рассмеялся, но Митяй был неумолим. Еще бы - хорошо
изучил характер "бывшего друга". Умеет он разжалобить любого человека, даже
самой твердокаменной стойкости. Нет, Митяй сейчас не поддастся, он железный.
Сколько раз прощал Левке все его прегрешения! Сколько раз мирился! Понимал
ли он великодушие? Нет. Ну и не надо.
- Вот честное слово, больше не буду, - канючил Левка, и Митяй не мог
различить, притворяется ли тот ребенком или это, как говорится, "крик
наболевшей души".
- Ну, что ты ноешь? - разозлился Митяй. - Слушать противно! Здоровый
парень, а корчит из себя младенца.
Но Левка не отставал:
- Уговор у нас был... это самое... вместе довести дело до конца. Был
или нет? Я тебя, Митяй, спрашиваю! - В голосе его появились настойчивые
нотки.
- Предположим, был, - уклончиво ответил Митяй, искоса посматривая на
Женю. - Ну и что же из этого?
- Да не "предположим", а говори точнее: был или не был?
- Не понимаю, к чему ты клонишь? - Митяй пожал плечами и равнодушно
отвернулся, чувствуя какой-то очередной Левкин подвох. На это он был мастер.
- Теперь скажи, - продолжал допрашивать Усиков, - если мы будем стоять
спиной друг к другу, что получится?
Митяй буркнул:
- Софистика!
Лева пришлепнул ладонью спадающую тюбетейку и заговорил искренне,
волнуясь - уж очень хотелось, чтобы все оставалось по-старому, иначе ничего
не получится. Есть хорошие слова: "самолюбие", "гордость". И если он, Лева,
буквально пресмыкается перед Митяем, стараясь вызвать его на разговор,
просит прощения, умоляет об этом, то вовсе не потому, что у него нет
гордости и самолюбия, а потому, что он не меньше Митяя заинтересован в
успехе общего дела.
Когда он закончил свою сумбурную речь, Митяй зевнул, прикрыв рот
ладонью:
- Декламация!
- Позируешь, Митяй! - раздраженно воскликнул Левка. - И, главное, перед
кем? Да мы тебя знаем, как таблицу умножения... Чудак человек! Понимать
надо. Ведь если мы не наладим прежние отношения, то навсегда пропадет и
"Альтаир" и все наши труды. Нельзя стремиться к одной цели и при этом не
смотреть друг другу в глаза.
- Лева прав, - сказал Журавлихин. - Делай выводы, Митяй.
Митяй молчал, чувствуя несвойственную ему растерянность. Левка прав.
Так почему же не признать его правоту, не протянуть руку и, позабыв о ссоре,
тут же не поспорить с ним, ну, скажем, насчет происхождения "собачьего рая"
на неизвестной планете, о чем еще вчера рассказывал Женя?
Нет, не повинуется рука, язык не в силах вымолвить обыкновенные слова,
вроде: "Согласен, Левка. Без дружбы, действительно, у нас ни черта не
получится. Предупреждали тебя, но ты не послушал. Потому и виноват, сам это
дело признал. Ну, да ладно, замнем на сей раз. Прощаю великодушно. А теперь
расскажи, чем закончился разговор насчет голубых судаков". Ясно, хоть и
корил Митяй "инспектора" за его постоянные вмешательства в чужие дела, но не
мог же он не заинтересоваться, к чему привела Левкина активность в защите
первородного цвета речных обитателей. Женя справедливо сказал: "Делай
выводы".
Лева ждал, тихонько насвистывая, уверенный, что инцидент исчерпан.
Митяй покорится логике вещей и силе убеждения, пробурчит что-либо невнятное
и грубовато пожмет его руку.
- Самолюбие и гордость присущи каждому человеку, - солидно заявил Лева,
не дождавшись выводов Митяя. - Я сейчас, как видишь, поступился ими. А тебе
нужно бросить свою привычную амбицию. Не ахти какое прелестное свойство
характера!
Увы, Лева рано торжествовал. Митяй обиделся всерьез: выходит, Левка не
понял своей вины, он даже издевается. "У него, как и у всех людей,
самолюбие, а у меня амбиция". - И Митяй, круто повернувшись, зашагал в свою
каюту.
Лева растерянно посмотрел ему вслед, в отчаянии стукнул кулаком по
барьеру и засеменил в противоположную сторону.
Сложная задача стояла перед руководителем группы Женей Журавлихиным.
Конечно, пользуясь предоставленным ему правом, он должен был сейчас же
принять меры: вызвать ребят в кабинет, то есть в свою одноместную каюту,
выяснить причины разногласий, произнести прочувствованную речь о
необходимости строжайшей дисциплины и, памятуя о пользе самокритики,
признаться перед коллективом в своей "мягкотелости", о чем весьма
убедительно говорил сегодня утром Митяй.
Но вряд ли это поможет делу. Ребята подчинятся авторитету Журавлихина,
протянут руки друг другу и... разойдутся в разные стороны. Женя в этом не
сомневался, вспоминая свой небольшой опыт воспитательной работы, когда был
пионервожатым. Правда, восемнадцатилетние комсомольцы давно уже не пионеры,
не дети и мыслят совсем иначе, но Женя знал, что еще многое осталось в них
от детской непосредственности. Они могут ссориться и тут же мириться -
ребятишки.
"Так не лучше ли оставить все как есть? - думал Журавлихин, глядя на
меняющиеся берега. - Ссора обязательно закончится миром и без участия
"старших наставников". Митяй страшно злится, когда его поучают. Пусть ребята
успокоятся..."
Он облегченно вздохнул, как бы соглашаясь с принятым решением, и,
провожая взглядом цветущий луг, увидел рядом с собой пассажира огромного
роста. Его крепко посаженная седеющая голова чуть ли не касалась крыши
палубы. Иногда он высовывался за борт, отчего стукался о низкий карниз.
Обтекаемая, прижатая к воде форма глиссирующего теплохода явно не была
рассчитана на пассажиров такого роста.
Человек этот был одет в мешковатый светлый костюм, который раздувался
от ветра, что еще более подчеркивало солидную полноту мощной фигуры. Женя
украдкой наблюдал за ним и, как всегда, чувствовал симпатию к таким вот
людям, прочно стоящим на земле. В выражении его резко очерченного лица была
твердая определенность видавшего виды путешественника, спокойствие и
уверенность, что никакие ветры не сдвинут его с этого места.
Гладко выбритый подбородок, губы, сложенные в добродушную улыбку, карие
глаза, спрятанные под красноватыми нависшими веками, - вот примерно и все,
что могло служить дополнением к внешнему облику пассажира, которого сейчас
рассматривал Женя.
- Изучаете? - вдруг спросил он, поворачиваясь к студенту всем своим
огромным корпусом.
Вопрос оказался столь неожиданным, что Женя растерялся, смутился,
теплота его сразу покрасневших щек постепенно, точно волнами, расходилась по
телу до самых пяток.
- Понятное смущение, - сказал пассажир с видимым сочувствием. - Однако
напрасное.
Он говорил не спеша, как многие волжане, выделяя букву "о", говорил
весело и не принужденно, отчего у Жени стало спокойно на сердце и краска
почти исчезла с лица.
- Я ведь тоже не без греха, - словоохотливо продолжал пассажир. - Пока
ваши товарищи ссорились, изучал некоторые особенности молодой человечьей
породы... Нет на земле ничего интереснее! Вы смотрели на берег, на зелень,
цветочки, облака, а я - на вас.
- Скучное зрелище! - Журавлихин уже оправился от смущения.
- Правильно изволили заметить. Скучно и обидно бывает человеку,
особенно моего возраста, когда он видит, как хорошие, серьезные ребята
выдумали себе драму и смешно пыжатся в главных ролях.
- Но вы не знаете ее содержания.
- Все понял из первого действия.
- А не думаете ли вы, что эта сцена вовсе не рассчитывалась на
зрителей?
- Тогда, может быть, на друзей? - добродушно спросил странный пассажир.
Он все более занимал Женю.
- Не понимаю.
- И это верно изволили заметить. Многого не понимаете. Я вовсе не
собираюсь оставаться равнодушным зрителем. Придется вмешаться.
- Ни я, ни мои друзья этого не просили.
- Согласен.
- Тогда ваша позиция по меньшей мере странна. Не каждый потерпит, чтобы
в его личные дела вмешивались посторонние люди.
- Все верно. Но я говорю не о каждом, а о вас - советских студентах,
комсомольцах. Кстати, сами же соглашались с доводами своего товарища:
нельзя, мол, стремиться к одной общей цели, отвернув друг от друга
физиономии. Эх, ребятки, не понимаете вы, как обидно глядеть на эту мышиную
возню... Столько настоящих дел, а вы тут Гамлетов разыгрываете!
- Итак, каков же вывод? - иронически спросил Журавлихин.
- Привести их сюда.
Женя уже не скрывал улыбки:
- Это приказ?
- Если хотите - да.
- По какому праву?
- По праву советского гражданина и старшего товарища. Этого вам
достаточно?
Журавлихин медлил с ответом. "Старший товарищ" явно злоупотребляет
своим правом.
В осторожных выражениях Женя это ему высказал.
- Вы мне, ей-богу, нравитесь, - рассмеялся собеседник. - Чудесная
непосредственность и уйма заблуждений! Будем знакомиться. - Он протянул
руку: - Профессор Набатников Афанасий Гаврилович. Физик.
Женя робко пожал его горячую ладонь и назвал себя. Беседа оживилась.
Профессор говорил, что для него не так уж важно прекратить ссору двух
задравшихся петушков. "Чепуха все это, милый друг, чепуха". Но разве можно
мириться с явным несовершенством характеров? Нельзя же в коммунистическое
общество тащить с собой груз старых привычек и, что не менее вредно,
скверный характер.
- Хлам надо оставлять на старой квартире, дорогой друг, - заметил
Набатников.
С этим, конечно, соглашался Женя, но не мог пожаловаться на плохое
воспитание. Еще бы! Школа, комсомол, пример старших...
- Все равно мало, - сказал профессор. - Каждый настоящий человек должен
заниматься вашим воспитанием.
- Именно моим?
- Да, и вашим. Не могу видеть равнодушных людей. Идет по улице
двенадцатилетний малец и важно дымит папиросой. Не всякий обратит на это
внимание. Скажем, и вы в том числе.
- А что же вы делаете?
- Ничего особенного. Беру у него изо рта папиросу и бросаю в урну.
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг