побрякушками? Серьги и брошь блестели, точно бриллиантовые.
Рядом зевал огромный пес, похожий на английского дога; он сидел в
калошах и не успел еще снять непромокаемый плащ. Его спутница зябла в мехах,
иногда открывала рот - наверное, говорила или, вернее, лаяла.
Женя лихорадочно крутил ручку громкости. Звука не было, а в нем,
вероятно, крылась разгадка. Полная тишина. Передача шла без звукового
сопровождения.
Вся картина переместилась влево. На экране показался стол, накрытый
белой скатертью, на нем - тарелки, изысканные кушанья с узорами из крема
стояли посреди стола. Маленькая вислоухая собачонка в шляпе и перчатках
лениво вылизывала тарелку. Журавлихин поймал себя на естественном желании
дать ей хорошего пинка, чтоб знала свое место. Но он еще не мог определить,
каково же ее настоящее место в этом странном мире.
Телевизионная камера показывала жизненные условия его обитателей. Женя
видел спальню, резные кровати с шелковыми одеялами; под одним из них лежал
пудель в кружевном чепце. Рядом стояли зеркальные шкафы.
Похоже было на то, что жители другой планеты знакомили вселенную, в
частности земных обитателей, со своим бытом.
Надо было определить направление: откуда же все-таки передают.
Журавлихин быстро поставил дополнительную антенну-рефлектор из разборных
трубок и стал вращать всю эту систему. Сигналы не ослабевали при любом
повороте антенны. Непонятно.
Женя перестроил антенну и направил ее вверх. Экран стал более ярким, а
изображение контрастнее и четче. После ряда опытов он убедился, что сигналы
телевидения прилетали сверху, будто передатчик находился над головой.
Экран погас. Вероятно, кончилась "межпланетная телевизионная
программа".
Пора было приготавливаться к приему передачи, если Женя ее только
увидит. "Альтаир" мог находиться еще далеко от пристани "Кулибино", то есть
за пределами дальности своего действия.
Всматриваясь в темноту противоположного берега, Женя злился на ребят,
что они задерживались. Опустившись на колени, стал настраивать телевизор на
волну "Альтаира". Пришлось отрегулировать и синхронизацию и частоту строк.
Но вот как будто бы все правильно. Время истекало. Автомат, включающий
"Альтаир", работал точно, минута в минуту. Удастся ли что-нибудь увидеть?
Больше всего боялся Журавлихин, что ящик с аппаратом находится где-нибудь в
трюме. "Альтаир" будет принят, но что толку? Разве узнаешь, где в эту минуту
проходит теплоход или баржа? Впрочем, темные берега тоже ничего не
подскажут.
Загорелся голубоватым светом экран, и из тумана выплыла корма судна,
повидимому теплохода. За кормой на короткой мачте колыхалась подвешенная
шлюпка. Журавлихин сразу определил, что ящик с аппаратом находился на нижней
палубе вместе с другими грузами. (Вероятно, не хватало места в трюме.) Здесь
были мешки, тюки. Ящики стояли в ряд. Тут же разместились огромные бутыли в
плетеных корзинах, гора автомобильных шин. "Наверное, из Ярославля, -
подумал Журавлихин. - Значит, теплоход уже миновал его". Вся палуба
освещалась небольшим прожектором. Вода бушевала за кормой, брызги от винта
поднимались жемчужной пылью.
Присмотревшись, Женя заметил две фигуры, наклонившиеся над водой. Они
стояли рядом, спиной к объективу аппарата.
- Ага! Вот вы куда скрылись! - услышал Женя веселый голос.
На экране показалась тоненькая фигурка, подбежала к стоящим у борта и
предупредила тоном заговорщика:
- Прячьтесь скорее. Ребята идут. Опять пристанут с вопросами. Вредные
ужасно.
Журавлихин с вполне понятным интересом смотрел на эту сцену, запоминал
все, что слышит, все, что видит, каждую мелочь, каждую деталь, которая могла
бы в какой-то степени подсказать, где сейчас идет теплоход.
Со всех сторон, точно они и дожидались этой минуты, высыпали на палубу,
как представлялось Жене, вполне взрослые ребята. Каждому из них было лет по
семнадцать. Вместе с ними прибежали, смеясь и взвизгивая, как от щекотки,
совсем уж несерьезные девицы. Визгом и хихиканьем они заглушали слова, так
необходимые Журавлихину.
По его определению, сейчас заговорил "настоящий, серьезный мужчина",
который стоял с молодой женщиной под руку, чуть опираясь о борт.
- Значит, едете в Сталинград? - спросил он у ребят. - Надолго?
- Всего на два дня. Мы ведь экскурсия, - ответил кто-то с сожалением.
- Два дня открытых дверей, - сказал парень, стоявший на первом плане,
рядом с объективом. Лицо его было видно не совсем четко, расплывчато.
Из дальнейшего разговора Женя узнал, что все эти ребята окончили
десятилетку. Сами они с Рыбинского моря, из Щербакова. Выбирают себе путь в
жизни.
- А вы, молодой человек, - обратился "серьезный мужчина" к соседу, -
тоже на два дня?
- Нет, на два месяца. Я студент-практикант. Еду на строительство
бумажного комбината.
Женя заметил, как все бывшие десятиклассники сразу повернули головы в
сторону скромного студента. Еще бы, целых два месяца! Он выбрал себе дело по
душе и уже сейчас почувствует, что оно собой представляет. Ребятам пока еще
далеко до этого - пока лишь присматриваются.
- Я слышал, вы едете в Куйбышев? Надолго? - спросил студент, поднимая
голову и смотря на молчаливую женщину.
Она доверчиво положила руку на плечо своего спутника:
- На два года.
- За этот срок мы с женой хотим закончить наши научные работы. Две
кандидатские диссертации! - объяснил "серьезный мужчина".
- Гляжу я на вас, молодые люди, и диву даюсь, - вдруг услышал Женя
хрипловатый старческий голос. - Самонадеянный народ! Срок назначили - два
года. Да разве Волга наша отпустит вас? Все равно обратно приедете.
Жене не видно было, кто это говорит. Вероятно, старик сидел сбоку от
"Альтаира", но очень близко, так как микрофон отчетливо передавал не только
его слова, но и дыхание.
- Вот я, к примеру, человек неученый, кладовщик, - продолжал невидимый
рассказчик. - Как началась стройка под Куйбышевом, и я со всеми приехал.
Желающих тогда множество было. Работал кем придется, потом на курсы
поступил. Сейчас дежурным монтером стал. А потом, глядишь, и на самой
станции буду работать. Сами понимаете, что за должность такая - дежурный
монтер. А раньше грузчиком был. Здешний. Пристань нашу недавно проехали.
Слыхали, небось...
Вероятно, он назвал бы сейчас пристань, но "Альтаир" выключился.
Женя от досады скрипнул зубами. Вот не везет! Ошибся Левка: "Альтаир"
вовсе не счастливая звезда. В самый нужный момент исчезает. Догоняй ее,
лови! Ищи свое счастье!
Последний пригородный поезд уходил в Горький через пятьдесят минут.
Женя знал расписание ночных поездов, так как предполагал вернуться в город
именно в это время. Надо было, не теряя ни минуты, мчаться в Горький и там
ловить теплоход. Журавлихин знал, что "Альтаир" едет на теплоходе: видел за
кормой брызги и слышал шум. Беда в том, что почти все волжские суда были
теплоходами или даже дизель-электроходами. Не легко искать судно по этому
признаку.
Послышались тяжелые шаги - возвращался Митяй.
- Видел? - прежде всего спросил он, заметив беспокойство Жени.
- Да, ящик - на корме теплохода. Судя по всему, утром будет в
Горьком... А где же Левка?
Митяй развел руками:
- Учи сороку в присядку плясать! Ничего не вышло. Уж я ему доказывал,
просил, умолял, хотел на руках нести. Конечно, он не послушался! Обещал
скоро прийти.
Журавлихин решил было отчитать Митяя за нерадивость, но вспомнил, что
сам разрешил Усикову отправиться на фабрику, и промолчал.
Надо было что-то предпринимать. Во всяком случае, не сидеть здесь, на
берегу. Митяй собрал в кучу все их нехитрые пожитки. Женя закрыл чемодан с
телевизором, развинтил на части сложную конструкцию антенны и спрятал ее в
чехол. Оставалось всего лишь сорок минут. За это время нужно было добежать
до станции. А как же Левка? Без него нельзя ехать.
Сжимая увесистые кулаки и проклиная беспечного Левку, Митяй ходил по
берегу, всматриваясь в темноту, - не покажется ли лодка.
Усиков задержался всерьез. Проходили минута за минутой. Уже нечего было
думать о ночном поезде. К утру бы только добраться до города. Митяй знал,
что в Горьком не меньше десятка пристаней, или, как их часто называют,
дебаркадеров. Можно ли найти пропавший ящик, даже если ты знаешь, что он
стоит на корме одного из теплоходов? Догадайся, к какому дебаркадеру он
пристал! Чепуха! Ничего не выйдет. Мелькнула мысль - дать телеграмму в
Горьковский речной порт. Впрочем, там бы лишь посмеялись над ней. "Просим
найти и оставить до нашего приезда ящик, который стоит на корме одного из
теплоходов, прибывающих утром в Горький", - примерно так представлял себе
Митяй полный текст телеграммы. Глупо и неубедительно. Ящик ничем не
отличается от других ящиков, таких тысячи. "Во всем виноват один Левка, -
успокаивая себя, решил Митяй. - Вот попрыгунчик! Если б не он, мы бы,
осматривая корму каждого теплохода, нашли аппарат обязательно. Пусть теперь
пеняет на себя".
Злость закипала в нем. "Что делать? Что предпринять? Связаны по рукам и
ногам. Левка - абсолютное дитя, ребенок, нельзя его оставлять одного".
Митяй предложил Журавлихину ехать в Горький, а сам он побежит за
Левкой.
- Где-нибудь в городе встретимся, - убеждал Митяй.
Нет, и на это не согласился начальник - как старший он отвечал за ребят
и не мог их покинуть. Решили все-таки подождать "инспектора справедливости".
Но как он несправедлив к своим друзьям!
По реке проплывали буксирные суда, баржи, ярко освещенные теплоходы.
Может быть, на одном из них находится "Альтаир"?
Женя скучал, нервничал, вспоминал странную передачу из "собачьего
мира", хотел было рассказать о ней Митяю, но мысли его опять и опять
возвращались к корме теплохода, где стоял ничем не примечательный ящик.
Приближалось время передачи. Женя открыл чемодан. Митяй неторопливо
собрал антенну, включил приемник. Сейчас самое главное - определить название
судна.
Вначале на экране было пусто. Темнела линия борта, силуэт шлюпки... Но
вот показались две фигуры. Женя их сразу узнал: это были уже знакомые ему
"серьезный мужчина" и его спутница. Держась за руки, они подошли к борту. А
потом молча смотрели на лунную дорогу все те пять минут, пока их мог видеть
стоявший рядом аппарат.
Митяй нетерпеливо ерзал у телевизора, злился и проклинал всех на свете
влюбленных. Разве от них что-нибудь узнаешь? Они, как правило, молчат.
ГЛАВА 9
ПУТЕШЕСТВИЕ ПРОДОЛЖАЕТСЯ
Есть на свете прирожденные путешественники. "Охота к перемене мест" ими
овладевает с детства. Среди студентов радиоинститута таких было много.
Кончаются экзамены. Студенты разъезжаются по стране. За лето где только
не побывают они: на стройках, в колхозах, будут бродить с рюкзаками по
лесным тропинкам, штурмовать Ай-Петри, плавать по озеру Селигер, жариться на
горячей туапсинской гальке. Они организуют шлюпочный поход по Оке, будут
жить в туристском лагере Теберды, поедут в научные экспедиции или на
соревнования по волейболу, плаванию, скалолазанию, стрельбе по тарелочкам.
Всюду летом вы встретите студентов-туристов. Москвичи едут в Ленинград,
ленинградцы - в Москву. Вы встречаете студентов возле "Мадонны Литты" в
ленинградском "Эрмитаже", возле "Боярыни Морозовой" в Третьяковской галерее.
Это они осматривают Авлабарскую типографию в Тбилиси, дом Павлова в
Сталинграде, Бородинское поле и минареты Бухары.
Ничего этого не видели ни Митяй Гораздый, ни Лева Усиков. Впрочем, что
же здесь удивительного - первокурсники. К восемнадцати годам далеко не все
познают географию практически, не все путешествуют.
У Митяя была трудная жизнь. Он не мог ездить с друзьями из ремесленного
училища ни на экскурсии, ни на соревнования. Все свободные минуты он отдавал
больному отцу и маленькому брату. Родители Левы ежегодно ездили на юг или в
Прибалтику, а сына отправляли в подмосковный пионерлагерь. Обычная, вполне
разумная система. Когда Лева уже вышел из пионерского возраста, он бы мог
отправиться в туристский поход старших школьников. Однако то "декоративное
оформление" квартиры, то, как прошлым летом, подготовка к экзаменам в
радиоинститут удерживали Леву в городе.
Вот и выходит, что путешествие по Волге в погоне за "Альтаиром" было
вообще первым путешествием Митяя и Левы.
Ну, а Женя Журавлихин? Неужели он, студент-третьекурсник, никогда не
видел моря, не дышал горным воздухом или, наконец, не ходил по залам
"Эрмитажа"?
Представьте себе, что нет. Кроме Москвы, ее пригородов и рабочего
поселка недалеко от Тулы, Женя ничего не видел. Не получалось - каждое лето
уезжал домой к матери. Она жила в поселке, работала в райкоме партии. Была
одинока - кроме сына, никого не осталось. Женя испытывал к ней не только
сыновнюю любовь, он восхищался ею. Поздним вечером мать возвращалась с
работы, снимала резиновые сапоги - дороги скверные, после дождя не
проедешь, - и начинались рассказы о людях, о встречах. Видела она много,
колесила по всему району. Сколько людей, сколько дел! И Женю манили не
сверкающие закаты, не горные дали, - ему хотелось видеть множество самых
различных людей, о которых он читал в газетах и книгах да слышал от матери.
В самом деле, кого он знал, кого видел? Студентов, преподавателей,
несколько раз встречался с мамиными товарищами. Но это так, на ходу. Они
всегда торопились. Знаком был с соседями в поселке. Люди пожилые, занятые
своими делами, им не до разговоров. Студент будет все лето отдыхать, а они
работают. Бывал в райкоме комсомола, помогал, но с ребятами как-то не
сблизился, а многие девушки даже сторонились его - "слишком ученый".
Какой огромный мир! Жизнь только начинается. И Жене казалось, что его
не совсем обычное путешествие по Волге - первый выход в этот мир. Что же
тогда должны были чувствовать Митяй и Лева - первокурсники!
Но, видно, они еще не разобрались в своих ощущениях - некогда было
анализировать. Сейчас, повернувшись друг к другу спиной, как враги, стояли
они у борта теплохода "Горьковский комсомолец". Рядом, возле спасательного
круга, приютился Женя. Высчитывая на листке блокнота скорости разных судов,
он с тревогой поглядывал на своих спутников.
Ранним утром, когда над Волгой занималась заря, между Митяем и Левой
произошел серьезный разговор, определивший их дальнейшие взаимоотношения.
Отныне они уже не друзья, а просто мало знакомые между собой представители
студенческого научного общества. К сожалению, им обоим поручено доставить на
место аппарат "Альтаир", потерянный по вине одного из них, а именно товарища
Усикова. С последним вышеназванный Усиков не соглашался, доказывая, что не
только он виноват, но и некий товарищ Гораздый. Спор их не мог разрешить
даже весьма "объективный начальник" - товарищ Журавлихин, поэтому каждый
оставался при своем мнении.
У Митяя были серьезные причины упрекать Леву. Подумать только - этот
"инспектор справедливости" чуть ли не всю ночь проторчал на фабрике,
которая, по едкому определению Митяя, занимается лишь перекрашиванием
судаков, и вернулся под утро, когда теплоход с "Альтаиром" давно миновал
пристань "Кулибино" и уже отстаивался возле неизвестного горьковского
дебаркадера.
Перепуганный, несчастный Левка оправдывался, что пробыл на фабрике
каких-нибудь полчаса лишних, а остальное время бегал по берегу - лодка
куда-то запропастилась, - что он совсем не хотел огорчать ребят, что он
прекрасно сознает, насколько важно найти "Альтаир", что он приложит все
усилия и так далее и тому подобное...
Все это было чересчур неубедительно. Ни Женя, ни тем более Митяй не
принимали во внимание его оправданий и клятвенных заверений на будущее.
Участь Левы была предрешена.
Митяй категорически потребовал жесткой дисциплины в "поисковой группе".
Он не побоялся выступить против начальства, то есть Журавлихина, и в порядке
суровой критики говорил о его мягкотелости, слабом руководстве подчиненными,
преступном попустительстве сумасбродным действиям товарища Усикова,
настаивая, чтобы этот индивидуалист беспрекословно подчинялся воле
коллектива, иначе его следует немедленно же отправить в Москву с вечерним
поездом. Пусть тогда "инспектор справедливости" отчитывается перед всем
научным обществом и требует для себя справедливой кары. Оратор заявил об
этом твердо, безапелляционно, и в голосе его чувствовался металл.
Как же путешественники оказались на палубе "Горьковского комсомольца"?
Не найдя попутной машины, они вынуждены были ждать утреннего поезда.
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг