небо начинало едва слышно звенеть над ним...
Как дождевые пузыри, возникали, раздувались и лопались царства, унося в
забвение имена сумасшедших царей и безымянные племена рабов, но под слоем
пепла и гнили оставалась неистребимой священная искра, она разгоралась в
сердцах и глазах одержимых одиночек.
Они, затравленные, были еще далеко от Знания, они еще подражали природе
и нуждались в материализации своих поисков, не умея мыслить абстрактными
образами цветов и форм, - но время шло.
Уисс увидел бездну - вернее, не бездну, а воронку крутящейся тьмы,
затягивающую в свою черную пасть все - живое и неживое. Слепые ураганы и
смрадные смерчи клокотали вокруг. Но оттуда, из этого клокочущего ада,
тянулась ввысь хрупкая светящаяся лестница, отчаянно смелые земы с
неистовыми глазами, скользя и падая на дрожащих ступенях, поднимались по
ней. Их жизни хватало на одну-две ступеньки, но они упорно ползли вверх, их
становилось все больше. Они протягивали друг другу руки и переставали быть
одиночками, и слитному движению уже не могли помешать ураганы, и все тверже
становилась поступь...
Нестерпимая вспышка ударила в глаза-это взвилось алое полотнище. Еще
клокотала темная бездна, еще ревели ураганы, еще метались смерчи, но
пылающий флаг зажигал звезды, созвездия, галактики. Последнее, что видел
Уисс - горящие красные миры обновленной Вселенной. И тогда внутренний глаз
отключил воспринимающие рецепторы и погасил перенапряженное сознание, спасая
мозг от непоправимой травмы, и Уисс уже не слышал испуганного крика молодой
земки, торопливо выключившей звукозапись.
Впрочем, финал, уже прозвучал...
Больше года прошло с той памятной ночи, но Уисс до сих пор помнил
каждое мгновение нежданного открытия, и часто во время ночного дремотного
отдыха возвращались к нему тревожные сны суши.
Они приходили и требовали действия, будоражили и настаивали, и Уисс шел
к цели собранный, как дэлон, и неистовый, как зем.
Ему не верили свои, его не понимали чужие, в нем копилась незнаемая
прежде горечь одиночества, но он не отступал от своего дерзкого плана.
Он уже добился многого - железный кор земов покорно идет за ним.
Но главное-впереди...
Наступал новый день. Тучи, бегущие над морем, истончались и бледнели, и
кое-где уже проступали золотые пятна. Метеоклетки не ошиблись, сегодня будет
солнце...
Пора.
Уисс повторил призыв.
И такой же свист, словно отраженный от белого кора, вернулся к Уиссу.
Земы ответили.
4. СУЕТА СУЕТ
- Вот, собственно, со Скрябина все и началось. Нам сейчас почти ясно,
почему именно Скрябин и почему именно "Поэма огня" произвели, такое
впечатление на Уисса...
- Что вы имеете в виду?
- Вы, конечно, знаете, что скрябинская "Поэма огня", или "Прометей",
как ее еще называют,-первая попытка цветомузыки...
- Простите, Иван Сергеевич, вы меня не поняли. Я хотел спросить, что вы
имеете в виду под словом "началось". Что же именно началось, по-вашему?
- Контакт..
Пан осекся, потому что в голосе Карагодского звучала откровенная
ирония. Профессор покраснел и неуверенно поправился:
- Вернее, появилась надежда на контакт...
Карагодский наслаждался. Он сидел в низком кресле, уперев дряблый
двойной подбородок в набалдашник своей знаменитой трости, и даже глаза
прикрыл от удовольствия.
А в открытые иллюминаторы каюты попеременно заглядывали то серое небо,
то серое море. С утра штормило, но сейчас волнение почти улеглось. Изредка
легкий ветерок вздувал неплотно задернутую штору, и тогда в каюте повисала
зябкая морось.
Глухое раздражение овладело профессором. Он разозлился не на
Карагодского - на себя. Неужели он надеялся на понимание? Конечно, нет.
Просто увлекся, сболтнул лишнее.
Но теперь отступать некуда. Да и почему он должен отступать? В конце
концов пора поднять забрало. И даже хорошо, что Карагодский на "Дельфине".
Пусть увидит своими глазами. Иначе ничего не докажешь потом. Хоть и не из
карагодских состоит наука, но без драки не обойтись.
И Пан повторил тихо, но твердо:
- Да, надежда на контакт. Уисса словно подменили. Мы уже вместе искали
способы связи... Было трудно, очень трудно. Все равно, что рыть тоннель
сквозь гору с двух сторон одновременно. Вся беда в том, что никто не знал
точки встречи. Шли на ощупь. На звук- буквально. И если бы не Уисс...
Он вел себя великолепно, как...
- Что же вы замолчали? Как вел себя ваш дельфин-меломан?
- Он вел себя, как разумное существо. Даже, если хотите,-как настоящий
ученый...
Карагодский насторожился. Явная шпилька Пана его не задела. Пусть пока
резвится, цыплят по осени считают... Но Пан говорит о трудностях в прошедшем
времени. Неужели ему опять повезло, этому сумасброду-даже в такой безумной
затее?
Академик откинулся в кресле, снял очки, тщательно протер их и, снова
водрузив на нос, забасил отечески увещевающе.
- Ну, полноте, Иван Сергеевич. Вы человек увлекающийся, я бы сказал,
экстравагантный-ваше право! Но давайте оставим домыслы дилетантам,
сочиняющим фантастические романы. Нам, серьезным ученым, мальчишество не
пристало. Я вас очень уважаю и потому я здесь. Я искренне хочу помочь вам, а
главное, уберечь от напрасной траты сил и средств...
Пан вскинулся было, но Карагэдский остановил его величаво-плавным
жестом:
- Хорошо, хорошо, коллега, я не буду. Только давайте вернемся на
реальную почву. Я не претендую на столь глубокое, как у вас, знание этих
интересных животных. Но я тоже не терял времени даром, поверьте мне. До сих
пор, как вы, вероятно, заметили, я покидал каюту лишь для вечернего моциона.
Я намеренно не принимал участия в исследованиях, которые вы, несомненно,
вели все это время...
Академик цепко глянул на Пана поверх очков, ласково погладил
набалдашник трости и продолжил:
- Но сегодня без ложной скромности я могу сказать, что мы найдем общий
язык, если не на равных, то на вполне солидном научном уровне. За эти три
недели я тщательно изучил все существенное и фундаментальное в
дельфинологии - в том числе и ваши статьи, Иван Сергеевич, - и позволил себе
сделать некоторые общие выводы. По крайней мере, основная картина мне ясна.
И поэтому я теперь считаю вправе оказать вам посильную помощь и более
активно участвовать в исследованиях... На совершенно дружеских началах,
разумеется.
Пан затосковал, глядя в иллюминатор. Дождь кончился, в сплошных тучах
появились бледно-голубые просветы, есть надежда на солнце, самое время
работать, а на душе слякоть, нет настроения. Можно себе представить помощь
Карагодского...
Карагодский легко угадал его мысли:
- Конечно, мы с вами в некотором роде противники, но согласитесь, от
наших споров выигрывает только истина. Во имя истины вам необходим достойный
оппонент, не правда ли? Так сказать, для самопроверки...
Пан прервал академика не очень вежливо:
- К чему это дипломатическое суесловие, Вениамин Лазаревич? Если я не
опротестовал перед секретариатом Академии ваше присутствие на "Дельфине",
значит, я не делаю тайны из работы. Сознаюсь сразу-я намеренно дал Академии
заявку довольно туманную, хотя и решительную. Я не хотел предварительной
рекламы, и меня, кажется, поняли правильно. Но кое-кому из чересчур
бдительных товарищей, видимо, показалось опрометчивым доверие большинства
столь туманной заявке, составленной "эксцентриком и фантазером". И вот на
"Дельфине" появились вы в качестве... допустим, "научного инспектора". Я
правильно понял ваши обязанности?
- Да... то есть... вы...
Олимпийское спокойствие чуть было не изменило Карагодскому. Сквозь
стекла очков выглянул некто, начисто лишенный академического благодушия.
- Вы довольно верно догадались о сути моих обязанностей, дорогой
коллега. Но кроме них, у меня есть кое-какие права, данные секретариатом
Академии...
- Ну, о правах потом. Ваш друг-милейший Иван Васильевич Столыпин - еще
не секретариат...
Всего несколько мгновений продолжалась эта безмолвная дуэль - взгляд на
взгляд.
Кстати, Карагодский вовсе не страдал слабостью зрения очки свои носил
он как вериги. Большие увеличительные линзы в черепаховой оправе скрывали
досадный природный изъян -глазки, слишком маленькие и невыразительные для
крупного руководящего научного работника. В очках академик был близорук, как
еж.
Пан знал об этом.
Карагодский сдался.
- Ладно. Давайте без дипломатии и без ненужных обострений. Мне...у меня
действительно есть некоторые поручения... по некоторой коррекции ваших
исследований, так сказать, в практическое русло. Но поверьте мне.Иван
Сергеевич, в основе моего интереса лежит чисто научная любознательность.
Слишком необычна проблема дельфинов, чтобы остаться к ней равнодушным. Хотя
за последнюю сотню лет всякого рода лжесенсации на эту тему набили оскомину,
не говоря уже о бешеном потоке популярной и фантастической литературы. Но,
судя по вашей заявке, у вас наметился совершенно новый подход к проблеме...
я бы сказал, сверхфантастический. По крайней мере, в ваших статьях есть
некоторые мысли...
- Которые вас не устраивают, не так ли?
- Может быть, и так, дорогой Иван Сергеевич, но ей-богу не надо
горячиться. Ведь истинная наука...
Пан нетерпеливо глянул на часы, потом в иллюминатор. Погода явно
улучшилась.
- Вот что, Вениамин Лазаревич, если вы действительно интересуетесь
делом, давайте не терять время попусту. Пойдемте в операторский зал- там
скоро начнется очередной разговор.
- С кем?
- С Уиссом, разумеется.
- Извините коллега, но давайте уточним некоторые ваши теоретические
посылки по этому вопросу.
- Нет у меня теории, Вениамин Лазаревич. Нет, и все тут. Ищу я ее,
понимаете? Ищу эту самую истину, о которой вы так любите говорить. Каждый
день и каждую ночь. Потому что теории под ногами не валяются и в воде не
плавают. А то что, плавает... то это, простите, по-другому называется.
В голосе Пана зазвучала усталость и нетерпение. Видимо, дела все-таки
не настолько хороши... Надо выжать из него все, а потом уже решать-с ним или
против...
- Вы не совсем правильно меня поняли, Иван Сергеевич. Я просто хотел
вам задать несколько принципиальных вопросов. Предварительных, разумеется.
Если я не ошибаюсь, вы являетесь сторонником весьма старой, но пока ничем
серьезным не доказанной теории о наличии зачатков мышления и сознания у
дельфинов?
- Не совсем так.
- Но во всяком случае, вы считаете, что дельфины-"младшие братья
человека", как любили выражаться газеты полувековой давности?
- Полувековой? - Пан слегка улыбнулся.- Наверное побольше, Вениамин
Лазаревич. Особенно, если учесть, что словом "дельфос" - "брат" называли
дельфинов еще древние греки. Так вот я солидарен именно с древними греками,
а не с вашими журналистами. Да, действительно "брат", но младший ли? Судите
сами- в течение минимум десяти миллионов лет дельфины полновластно
владычествуют в Мировом океане.
У них там нет практически ни соперников, ни достойных врагов. А Мировой
океан - это семь десятых поверхности планеты. Причем владычествуют, не
нарушая равновесия биосферы, а мы за каких-то три тысячелетия "разумного
существования" чуть было не превратили в пустыню свои жалкие три десятых,
почти отравили атмосферу и гидросферу, едва не сгорели сами в термоядерном
пекле. Кто же настоящий "царь природы" и "венец творения"? Кто старше, а кто
младше из "братьев по разуму"?
Карагодский нахмурился и поджал губы, не понимая, шутит профессор или
говорит серьезно. Но лицо Пана было серьезным, и академик, подумав, позволил
себе возмутиться.
- Знаете, с вами невозможно беседовать. То необоснованные подозрения и
обвинения, то нелепые парадоксы и параллели, то какая-то антинаучная
софистика. Вы, известный ученый, ведете себя и рассуждаете, как мальчишка.
Как можно сравнивать стадо дельфинов с обществом людей? История, социология,
материальная и духовная культура... Впрочем, вы отлично понимаете о чем я
говорю. Я имею в виду уровень разума, способности к разумной,
целенаправленной деятельности...
- Это вы хорошо сказали: "Как можно сравнивать дельфина и человека?".
Но сказав, остались в плену чисто человеческой иерархической схемы:
"больше-меньше", "выше-ниже". Вы говорите: "История, социология,
материальная и духовная культура". И подразумеваете все эти слагаемые разума
в нашем человеческом понимании. Следовательно, по-вашему получаетсянеразумно
то, что непохоже на меня. Так ведь?
- Нет, почему же...
- Так, не возражайте. А ведь у дельфина совершенно иная среда обитания,
иное биологическое строение, иной путь эволюции, все иное... Почему же вы
хотите, чтобы его разум, его структура сознания были похожи на наши с вами?
- Но позвольте, позвольте... одна планета, одна экологическая
цепочка...
- Верно и тем не менее в некотором смысле по совокупности условий жизни
дельфины дальше от нас, чем предполагаемые разумные существа других планет.
Мы снаряжаем экспедиции в Глубокий космос, мы ищем следы иных цивилизаций и
ничего не находим... А вдруг мы просто не замечаем следов? Топчем непонятную
нам разумную жизнь, не подозревая того, что она разумна? Может быть, убиваем
"братьев по разуму?"
- Ерунда.
Карагодский выпрямился и даже стукнул тростью об пол.
- Совершенная ерунда, дорогой мой. Отрыжка идеализма. От таких
утверждений совсем недалеко до реакционного агностицизма, до кантовской
трансцедентности, до спенсеровской теории равновесия, в конце концов. Вы
подумали о" том, какое оружие вы даете в руки наших идейных противников
подобными скороспелыми предположениями? Вы отличный практик, не спорю, но
что касается теории, то тут вы...
Карагодский поискал глазами Пана. Сейчас он почти обожал его.
Обличать-это была высшая страсть маститого академика. Он обличал бережно,
нежно, стараясь продлить удовольствие, - а для этого нужно было тончайшее
психолошческое чутье и интуитивное чувство меры: оппонент мог попросту
перепугаться, не устоять перед магическим звучанием великих имен и
неоспоримых цитат, раньше времени сдаться и пасть на колени , и тогда уже не
на ком будет показывать свою убежденность, свою правоверность, свою эрудицию
и умение оперировать доводами. Нет, процесс обличения не терпел
дилетантства, это было почти искусство, и Карагодский владел им с изяществом
эстрадного гипнотизера. Важно было не выпускать жертву из поля зрения,
держать ее все время в прорези прицела, чтобы в нужный момент умело
прикончить эффектным выстрелом.
Итак, Карагодский поискал глазами фигурку заполошного профессора. Но
Пан исчез.
Академик недоуменно покосился на дверь. С никелированной ручки
по-прежнему свисал синий ситроновый галстук. Если бы Пан незаметно вышел, то
галстук свалился бы.
Об этом видавшем виды галстуке, благодаря болтливости околонаучных
корреспондентов, знал каждый уважающий себя острослов. Выражение "галстук
Пана" стало таким же обыденным, как знаменитая "скрипка Энгра". Один, не
лишенный юмора, авиаконструктор даже назвал так изобретенный им прибор,
контролирующий выход сверхсветового космоко-рабля из надпространства.
У самого Пана галстук выполнял приблизительно те же функции-он
контролировал выход хозяина из мира творческих грез в мире реальной
действительности.
Вот уже много лет Пан снимал галстук и вешал его на дверную ручку
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг