своего рабочего кабинета, а им, по прихоти судьбы, были самые разнообразные
помещения, начиная от роскошных люксов международных гостиниц до кабины
сломанного вездехода где-нибудь в пустыне Центральной Австралии. Он
отдавался работе самозабвенно, до полной потери связей с действительностью,
но всегда, выходя, он брался за дверную ручку, и галстук, старый галстук,
верный молчаливый друг и хранитель, оказывался во взмокшей ладони, терпеливо
напоминая: подожди, опомнись, подумай еще раз, все ли так, как надо, ведь за
дверью - люди, и тысячелетия с одинаковой тщательностью хранят не только
формулу закона Архимеда, но и память о том, как великий грек, открыв этот
самый закон, на радостях выскочил на улицу голым, радостно вопя "Эврика!",
чем весьма смутил многочисленных прохожих...
Галстук висел на месте. Следовательно, Пан из каюты не выходил.
Карагодский подозрительно окинул взглядом большие овальные
иллюминаторы, но там колыхались только спаянные горизонтом небо и море, а
всякая экстравагантность имеет предел. Хотя бы физический-ведь Пан не умеет
плавать.
Словом, этот вариант тоже отпал, и обескураженному академику ничего не
оставалось делать, как изучать нехитрую топографию каюты.
Он сидел почти у самой двери, и все небольшое пространство перед ним,
как на ладони: рабочий стол Пана прямо под распахнутыми иллюминаторами, на
столе, между разбросанными бумагами, таблицами и голографиями- изящный
ящичек теледиктофона "Память", небрежно перевернутая панель дистанционного
управления корабельным видеофоном, наборный диск стереопроектора Всесоюзного
неоцентра, который ровно через три с половиной секунды давал любую справку
по любой отрасли человеческих знаний. Словом, ничего необычного, если не
считать толстенной старинной книги и каких-то диковинных статуэток еще более
солидного возраста.
По обе стороны стола - матовые пятна экранов: большой видеофон, два
поменьше- стереопроекторы Центра, а вот этот овальный, ощетинившийся
тончайшими гранями рубиновых кристаллов, - для просмотра голографических
фильмов.
Проектор, примостившийся на подвижной тумбочке справа от круглого
винтового стула, открыт-видимо, Пан перед приходом Карагодскогр просматривал
что-то...
Где же он сам, в конце концов? Что за детские шутки?
Кроме стола, шкафчика для микрофильмов, большого стеллажа с книгами,
каких-то электроизмерительных приборов с целым ворохом разнообразных щупов
на длинных цветных проводах, неизвестно зачем попавшего сюда портативного
электрооргана и двух кресел, одно из которых занимал Карагодский- в каюте
ничего больше не было.
Да, еще зеркало. Вернее, не зеркало, а большая, вполстены зеркальная
ширма, за которой - это академик знал точно - тоже ничего нет, кроме
кровати, платяного шкафа и туалетного столика.
Зеркальную ширму Карагодский заметил не сразу, хотя в его кабинете была
такая же-края зеркала были вделаны в пол, потолок и стену, и потому не
существовало границы между настоящим и иллюзорным миром. Каюта казалась в
два раза больше, а все вещи повторяли себя - здесь и там, в Зазеркалье. И
два академика, насупившись, смотрели друг на друга из одинаковых низких
кресел.
- Иван Сергеевич, куда вы пропали? Где вы?
"Где вы?" - повторил академик в зеркале.
Глаза устали от непривычного напряжения, и он снял проклятые очки.
Двойник сделал то же самое, и это окончательно взбесила академика:
- Послушайте, Пан, оставьте ваши штучки! Я вам не кролик и не дельфин,
чтобы обучать меня глупым играм. Мы с вами говорили о слишком серьезных
вещах, чтобы...
Карагодский замолчал, потому что не мог смотреть, как его изображение
высокомерно шлепает губами, передразнивая оригинал, а отвернуться от зеркала
не было сил.
- Что же вы замолчали, Вениамин Лазаревич?-раздался елейный голосок
Пана.
- Где вы?
- Здесь.
Пан вышел из-за зеркальной Ширмы торжествующий и сияющий, словно
совершил что-то весьма остроумное и из ряда вон выходящее.
- Простите, Вениамин Лазаревич, этот небольшой розыгрыш, но я иногда
своих студентов так "перевоспитываю". Начитаются умных книг, заучат, как
попугаи, умные и бесспорные вещи и начинают прятать за авторитетными
ссылками леность собственной мысли...
- Я, кажется, не студент. А что касается лености мысли...
- Простите, я, ей-богу, без намеков. Но даже в нашем с вами возрасте
иногда не мешает поиграть. Только с реальными предметами, а не абстракциями.
А то действительно до этого... до идеализма недалеко. Вот зеркало. Хорошее
зеркало, правда?
- Я не совсем понимаю...
- Хорошее зеркало. Двойное. С другой стороны - то же самое, два шкафа,
два столика, два Пана. Мы с вами были сейчас в одной комнате, а не видели
друг друга. Между нами было зеркало. Вы видели в нем себя, а я-себя.
Понимаете?
- Пока ничего не понимаю.
- Мы лезем к черту на рога в поисках "братского разума", а ведь по сути
мы ищем самих себя, свои отражения, а не разум. Мы подсознательно берем себя
за эталон разумного существа, в качестве допусков - единственную шкалу:
"выше-ниже"-и пытаемся что-то найти на этом обманном пути!
- Вы отрицаете возможность контакта с инопланетным разумом?
- Тысячу раз- нет! Но все эти досужие разговоры о высших и низших
цивилизациях - как раз и есть чистейший идеализм, потому что шкала "выше
ниже" предполагает чисто количественные градации ..
- Я с вами согласен, Иван Сергеевич, но вы все-таки не можете не
признать, что любая цивилизация - как бы она не отличалась от нашей-должна
оставить непременные следы разумной и целенаправленной деятельности...
- Совершенно верно. Но разум качественно иной структуры, чем наш, может
иметь и качественно иную цель, чем человечество. Человек в своем развитии
создает искусственную среду, все время усовершенствует ее-он строит дома,
дороги, машины, осваивает атмосферу, гидросферу, космос-и все это путем
создания "второй природы", искусственной среды обитания. Ведь естественная
среда ставит непреодолимую стену между нашими потребностями и возможностями.
Но создание искусственной среды обитания- это лишь один из бессчетного
количества возможных вариантов самосохранения жизни и отнюдь не самый
удобный, не правда ли?
- Хорошо, я могу предположить существование цивилизации, для которой
искусственная среда необязательна. Хотя, помоему, это чистейший бред. Но
допустим. Только ведь даже при таком варианте должна существовать какая-то
созидательная работа, какая-то -пусть необычная -форма труда, а труд должен
оставлять следы...
- Как вы считаете, в человеческом обществе искусство созидательный труд
или нет?
- Что за вопрос? Разумеется.
- Ну, а теперь представьте себе цивилизацию музыкантов и художников...
Карагодский наморщил лоб. Ему представился огромный пляж, окруженный
лесами, по которому бродят абсолютно голые люди с хитрыми физиономиями явных
бездельников и во все горло распевают песни или рисуют пальцем на песке
забавные рожицы. Нечто подобное он видел года два тому назад в Гаграх, в
Доме отдыха работников искусства. Ничего более фантастического в голову ему
не пришло, и Карагодский снисходительно улыбнулся:
- Не могу, Иван Сергеевич. При всем желании-не могу...
Но Пан, по всей видимости, не шутил. Он продолжал совершенно серьезно:
- Я тоже не могу. А придется. Уисс пока дает больше загадок, чем
разгадок. Вернее, одна загадка тащит за собой целый воз новых вопросов...
- Какое отношение имеет Уисс к инопланетным цивилизациям?
- Иные планеты? Я показал вам фокус с зеркалом, имея в виду матушку
Землю. Сдается мне, люди и дельфины в этом смысле похожи на нас с вами сидим
в одной комнате и не видим друг друга.
- Значит, цивилизация дельфинов?.. O-чень оригинально! Карагодский даже
языком прищелкнул. На этот раз Пан, кажется, зашел чересчур далеко...
- Не знаю... Пока это еще только намеки. Путаница. В глубине души еще
гложет червячок-не может быть. И все-таки... Все-таки факты завязываются в
один узел, и ничего с этим не поделать. Я недаром заговорил о цивилизации
музыкантов. Конечно, это грубейшее приближение, но в нем что-то есть.
Вначале я думал, что цветомузыка-одно из средств общения у дельфинов, а
сейчас мне кажется, что все гораздо сложнее...
- Постойте, Иван Сергеевич, я читал вашу статью о звуковидении у
дельфинов, но вот о цветомузыке слышу впервые.
- Что звуковидение? Я только экспериментально доказал гипотезу,
выдвинутую много лет назад. Дельфины действительно видят не только свет, но
и звук - сетчатка их глаз воспринимает звуковые волны так же четко, как и
световые. Точнее, ультразвуковые волны. Его естественный ультразвуковой
генератор - нечто вроде прожектора, с помощью которого он "осматривает"
окружающее... Впрочем, словами этого не перескажешь. Вы сами увидите в
операторском зале.
- А цветомузыка?
- Самая прямая связь. Звуку каждой частоты соответствует определенный
цвет. Об этом давным-давно догадывались композиторы, в том числе и
Скрябин... Так вот, глаза дельфина - аппарат, который способен не только
воспринимать мир в объемных и цветных звуковых образах, но видеть нашу
человеческую музыку. Видимо, дельфины мыслят цветомузыкальными образами, и в
этом главная трудность нашего с нами взаимопонимания.
- Но как вы представляете себе такое мышление? Человек мыслит словом...
- Только ли? Художники мыслят цветом и объемом, музыканты сочетаниями
звуков, а Скрябин...
- Давайте оставим Скрябина. Потому что он, в конце концов, как и все, в
обыденной жизни мыслил словами.
- Может быть. Но если предположить, что у дельфинов является нормой вид
мышления и общения, который у людей считается отклонением от нормы неважно в
какую сторону, в психопатию или в гениальность, - то вполне естественно...
-Ничего естественного не вижу, Иван Сергеевич. Еще великий Павлов
доказал...
- Против Павлова я ничего не имею. Тем более, что у дельфинов есть
некое подобие нашей второй сигнальной системы, даже что-то вроде азбуки из
30-40 звуков, но такой "речью" они пользуются довольно редко...
- Дорогой коллега...
- Вениамин Лазаревич, вам не кажется, что мы толчем воду в ступе? Я вам
предлагаю посмотреть своими глазами и во всем самому убедиться, а вы меня
терзаете пустыми разговорами и априорными опровержениями типа "этого нет,
потому что этого не может быть". Не правда ли, странно?
- Нет, Иван Сергеевич, "наглядные доказательства"- еще не все.
Карагодский неприязненно покосился на зеркальную ширму.-Показать можно все,
что угодно. Поразить воображение и так далее. Но я бы не стал приступать к
экспериментам подобного рода без прочной теоретической базы. А вот здесь-то
вы хромаете, дорогой мой, хромаете,-убежденно закончил академик и для
большей вескости постучал ладонью о трость, хотя спроси его сейчас, в чем
именно хромает
Пан, - он бы не смог сказать, он просто не мог принять этого фанатизма,
этой школярской увлеченности, этой юношеской его убежденности. Внутри
колыхалось что-то темное, неназванное, и это "что-то" было похоже на
элементарную зависть... Глухо звякнул корабельный видеофон. Пан подбежал к
аппарату, включил- на экране появилось взволнованное лицо Нины:
- Иван Сергеевич, скорее, Уисс...
Она заметила Карагодского в кресле, осеклась, смутилась и вопросительно
посмотрела на Пана.
- Говорите, Ниночка, говорите. Что там у вас стряслось? Вениамин
Лазаревич уже почти в курсе дела.
- Да, собственно, ничего особенного не случилось. Просто вас вызввает
Уисс. Он очень торжественный и загадочный, передает в основном в синих и
лиловых тонах. Мы подошли к какому-то острову, и Уисс просит остаться здесь
на ночь.
- Почему на .ночь?
- Не знаю. Он вызывает вас.
- Хорошо. Сейчас мы с Вениамином Лазаревичем придем.
Карагодский без особой охоты поднялся с уютного кресла, медленно
оправил костюм, пригладил пышную эйнштейновскую шевелюру и водрузил на
орлиный нос свои великолепные очки. Мир вокруг привычно затуманился, потерял
свою резкую угловатость, и вместе с туманом вернулось чувство успокоенности
и уверенности в здравой основе вещей.
- Иван Сергеевич, один последний вопрос: если это не такая уж большая
тайна, то куда мы все-таки плывем?
- Это не тайна.
Пан, наконец, нашел свои бумаги.
- Это не тайна, Вениамин Лазаревич. Я просто не знаю. Нас ведет Уисс.
Пан снял с дверной ручки галстук и, небрежно сунув его в карман, открыл
перед академиком дверь.
Нет, это был поистине корабль сумасшедших.
5. ЛЕНТА-СЕАНС
Центральная лаборатори, или, как величал ее Пан, "операторская",
располагалась на полубаке. В хорошую погоду боковые стены и потолок убирали,
и лаборатория превращалась в площадку, защищенную от встречного ветра и
взлетающих из-под форштевня брызг только плавной дугой передней стенки.
Сейчас былн убраны только боковины, а потолок, в толще которого по
ме-льчайшим капиллярам пульсировала цветная жидкость, прев ратился в
желто-зеленый светофильтр, придававший всему помещению странный и не совсем
реальный
оттенок.
Впрочем, ослепительную улыбку Гоши, молоденького капитана "Дельфина",
не могли погасить никакие светофильтры. Он небрежно бросил под козырек два
пальца и лихо отрапортовал Пану:
- Шеф, в се нормально. Координаты - 36 градусов 0 минут северной широты
и 25 градусов 42 минуты восточной долготы. Лоцман требует отдать швартовы у
этого каменного зуба. ЖДУ приказаний.
Первую неделю плавания - первого самостоятельного плавания после
окончания мореходного училища - Гоша провел в неприступном одиночестве на
капитанском мостике. Белоснежный нейлон его новенького кителя вспыхивал там
с восходом солнца м гас на закате.
Однако гордое одиночество скоро приелось общительному капитану. Его
немногочисленная команда - штурман-ра диет, механик и два матроса почему-то
сама знала что ей делать, штормы проходили стороной, приборы, словно
издеваясь, начисто отметали даже возможность непредвиденной опасности.
Позади осталась ленивая зыбь Черного моря, узкое горло Босфора и
радужным утренним маревом встало Мраморное море, проутюженное аквалетами, а
они шли и шли, минуя большие шумные порты, в стороне от праздничной сутолоки
обжитых морских трасс.
Вторую неделю плавания бравый "кэп" провел уже на верхней и нижней
палубе, с суровым и занятым видом бесцельно слоняясь среди своего до
обидного хорошо налаженного хозяйства, искоса наблюдая за суматошными
буднями мученой братил". "Ученые братья" оказались отличными ребятами, и
поэтому однажды капитан не выдержал, снял китель и фуражку, засучил рукава и
стал помогать аспиранту Толе опускать, за борт какую-то замысловатую
штуковину, похожую на большого злого ежа.
Но окончательное "падение" капитана произошло в начале третьей недели,
когда он впервые переступил порог операгорской. То ли интерес к
эксперименту, то ли коварные глаза Нины были тому виной, но с тех пор штат
центральной лаборатории увеличился на одного добровольного ассистента. Вот и
теперь Гоша был первым, на кого наткнулись Пан и Карагодский, едва открыв
дверь операторской.
- Стоп! Назад помалу, - в тон Гоше ответил Пан. - Сначала обстановку.
Что это за остров?
- Остров? - Гоша презрительно сощурился. - Вы считаете это островом,
шеф? Да этого камушка нет, наверное, даже в лоции. А название... Впрочем,
сейчас скажу точно...
Действительно, островок был неказистый. Точнее, даже не островок, а
невысокая конусообразная скала, сверху донизу поросшая темно-зеленой
непролазной щетиной колючих кустарников и трав, из которой робко тянулись
редкие кривые стволы дикой фисташки, кермесового дуба и земляничного дерева.
Ветер тянул слева, со стороны скалы, и к привычным запахам моря
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг