- Не знаю. Думаю, что не так долго. Как все будет кончено, заберу тебя
в Москву.
- А ты не раздумаешь?
- Нет. Разве ты мне не веришь?
- Верю... А если... твоя бабушка не захочет?
- Постараюсь ее убедить.
- А если не убедишь?
- Что-нибудь придумаем с тобой вместе. Жди спокойно и верь мне.
На этом мы простились. Всю дорогу до Москвы я думал о том, что скажу
бабушке.
- Ну, рассказывай все по порядку! - потребовала бабушка, едва мы
пообедали.
Я рассказал. Все по порядку. Гораздо красноречивей, чем на этих
страницах. Бабушка слушала все внимательнее и серьезнее, не сводя с меня
глаз. Очки ее запотели. Она стала их протирать. Но снова поспешила надеть -
ей нужно было видеть мое лицо.
- Ну же, Коля... - поторопила она, так как я вдруг умолк. У меня язык
не поворачивался.
Я вдруг осознал, какая ответственность ляжет на мои плечи. И на
бабушкины тоже. И что скажет отец? Может, он будет недоволен? Рассердится? И
вообще, когда я уеду на плато - а я вернусь туда,-на кого останется Таня?
Или мне брать ее в Заполярье?
Я глубоко задумался.
- Ну же... - Бабушка расталкивала меня за плечо, словно будила ото
сна.- Выкладывай все. Тебе хочется взять эту девочку к нам?
- Совсем не хочется. Но я обещал ей. Просто не мог так уехать. Что
делать? Что скажет отец?
- Дмитрий? Думаю, ему все равно. Он скажет: дело ваше. Вот если он
женится... Но мы с тобой должны исходить из другого: сможем ли мы воспитать
эту девочку? Ты - слишком молод, я - далеко не молода.
- Бабушка! А может, надо проще смотреть на вещи? Конечно, мы с тобой не
Ушинский, не Макаренко. Но плохому мы ее не научим. И, самое главное, она
будет иметь дом и семью. Она, бедняжка, так просила... Говорит: "Я на
чердаке могу ночевать".
- Еще новости! - пробормотала бабушка.- Мы отведем ей твою комнатку.
Я бросился целовать бабушку. До чего же она хорошая женщина! Молодец!
- Я удочерю Таню! - решил я, успокоившись. Бабушка усмехнулась.
- Давай уж лучше я. Хлопот будет много. Но что же делать! Знаешь, когда
ты поехал ее навещать, я почему-то подумала: хоть бы он не привез ее совсем.
- Бабушка! Ты против?
- Нет. Пусть живет у нас кудрявая девочка. Я всегда жалела, что нет у
меня еще и внучки. Как ее прозвали, ты говорил?
- Цыганка-молдаванка. "Все, что было, позабыла. Все, что будет,
позабудет".
- Пошли утром телеграмму ее брату. Пусть телеграфирует согласие на
удочерение.
Утром я послал телеграмму. Пошел в ЖЭК за справкой о жилплощади.
Запросил отца, он радировал согласие. Написал от имени бабушки заявление в
исполком. Как мы и предполагали, хлопот оказалось уйма.
Но настал день, когда мы отправились за Таней, новым членом нашей
семьи.
Накануне мы обставили и привели в порядок мою бывшую комнатку. На окно
повесили желтые занавески, кроватку застелили белым покрывалом. На стеллаже
разместили мои детские книги, благо их бабушка сохранила. Подкупили новых. Я
специально ездил по книжным магазинам, и мне удалось достать книги Гайдара,
Носова, Барто, Пришвина. Мне еще предстояло доставать учебники для третьего
класса, определять Таню в школу. Я решил в свою, где учился. Учителя там
были славные, директор умница и душевный педагог.
Таню пришел провожать на вокзал весь детдом. Воспитательницы ее нежно
целовали, ребята угрюмо разглядывали меня и бабушку, некоторые девочки
плакали. А Таня... Она торопилась сесть в поезд. Боялась, что случится
что-нибудь непредвиденное и ее не пустят с нами.
На бабушку она посматривала исподлобья, испытующе, еще не зная, как к
ней относиться. Таня крепко, изо всей силы, сжимала мою руку.
Всю дорогу Таня молчала и совсем не казалась счастливой: недоверчиво
встречала она новую жизнь или, быть может, просто переволновалась. Бабушка
выглядела утомленной. Говорил я один, даже не помню о чем. Потом Таня
уснула, привалившись ко мне. Я осторожно уложил ее поудобнее. Таня спала до
самой Москвы. Последнюю ночь перед новой жизнью она не уснула.
Воспитательница сказала мне, что Таня даже в постели не могла улежать. Вышла
во двор и сидела на лавочке.
Мы с бабушкой молча смотрели на спящую девочку.
Я думал о том, что Таню ждет в жизни. Такая упрямая, непосредственная,
гордая, неуступчивая. Трудный ребенок.
Когда мы подъехали к Белорусскому вокзалу, Таня проснулась, испуганно
огляделась вокруг и, только увидев меня, облегченно вздохнула. Бабушка
усмехнулась и стала надевать шляпу. Таня повязалась зеленым платочком.
Дома я сразу провел Таню в ее комнату, где на кровати лежало
приготовленное для нее платье, белье, чулки и туфли.
- Вот твоя комнатка. Переодевайся. Может, примешь сначала ванну?
- Мне все равно,- пробормотала подавленно Таня.
Я внимательно посмотрел на нее. Девочка отвела глаза. Я понял ее: она
была в чужой квартире, почти у не* знакомых людей, к которым сама
напросилась. Быть может, сейчас она вспомнила детдом, где было привычнее и
проще, ребят - были ведь у нее и подружки, которые о ней плакали. И
воспитательниц, которые хорошо относились к ней.
- С дороги лучше помыться,- посоветовал я.- Бери белье и иди, я сейчас
приготовлю тебе ванну.
После ванны, когда мы втроем сидели за столом и пили чай, Таня все так
же подавленно молчала. Движения ее были скованны. Кажется, ей хотелось
плакать. Может, думала, что еще дальше от леса, чем в детдоме. Может, наша
квартира показалась ей слишком богатой и чистой. Не следовало, пожалуй, так
убирать к ее приезду. А мы с бабушкой сделали генеральную уборку. Вызывали
полотера, мойщика окон из комбината бытовых услуг.
- Давайте слушать птиц! - предложил я после чая.
Мы втроем быстро убрали со стола и перешли в бабушкину комнату. Я
рассказал Тане о своем друге Марке. Как он записывал в лесу голоса птиц.
Таня оживилась, порозовела. А когда комнату наполнил щебет ее знакомых, Таня
от восторга захлопала в ладоши.
- Коростель! - закричала она, сразу узнав монотонный и жалобный крик
коростеля.
Такая маленькая, Таня знала птиц лучше меня. И травы тоже - все травы в
лесу и лугах.
Таня притихла, когда защелкал, запел соловей. Барабанная дробь дятла
перебила соловьиную трель. Мы слушали затаив дыхание. Тонкая россыпь
зяблика, гуденье шмеля, запутавшегося в паутине. Гвалт синиц, бормотание
тетерева, весенний гул леса, курлыканье журавлей. Шумел молодой бор,
задумчиво и упоенно куковала кукушка. Ревел лось, звал подругу. И все стучал
и стучал дятел...
- У меня тоже есть пластинки с голосами птиц,- сказала бабушка и
достала три пластинки.- Дмитрий купил с собой в Антарктиду, прослушал, и ему
так понравилось, что он еще купил для меня... И угадал: когда меня берет
тоска по природе, я слушаю, как поют птицы.
Я с интересом рассматривал пластинки. Это были записи молодого ученого,
биофизика Бориса Вепринцева. Еще на плато я читал чудесный очерк о нем
Пескова в "Комсомольской правде".
- Давайте с месяц поживем в лесу, пока еще не умолкли птицы! -
предложила неожиданно бабушка.
- Но мне надо заниматься! - неуверенно возразил я.
- Возьмешь учебники с собой.
- Идея! А где именно?
После долгих обсуждений мы решили ехать на Ветлугу. Но прежде чем мы
уехали, я впервые встретился с Николаем Ивановичем Успенским. Не хочется
называть его отцом - это было бы изменой моему настоящему отцу, тому, кто
меня воспитал.
Глава шестнадцатая
ЗВЕЗДНЫЙ БУЛЬВАР, 7
Он сам позвонил мне и предложил встретиться.
- Приходи ко мне,- сказал он.- Нам никто не помешает поговорить по
душам. А я давно этого жду.
- Хорошо... Николай Иванович, я приду,- согласился я.- А как себя
чувствует мама?
- Лиля сейчас на гастролях. Она ведь ушла от Гамон-Гамана. Поступила в
другой театр. Я один. Приходи завтра же. Вечером. Часов в восемь. В семь!
- Ладно.
Бабушке я сказал утром, чтобы не волновать. Как я и ожидал, она
переполошилась. Стала посылать меня в парикмахерскую: "А то волосы как у
битника" - и чтобы я надел новый костюм и белую нейлоновую сорочку. В
такую-то жару! Я возразил ей резонно, что не в театр собираюсь. Ни в какую
парикмахерскую не пошел, надел серые летние брюки и поношенную зеленую
шведку.
Успенский жил неподалеку от обелиска в честь покорителей космоса, на
Звездном бульваре, 7. Он отпер сразу, как я позвонил, и, кажется, хотел
обнять меня, но я, войдя в переднюю, остановился, как истукан, и Николай
Иванович не решился. Мы просто пожали друг другу руки, и я прошел за ним в
кабинет.
Я постоял у раскрытого окна - колотилось сердце - и сел в кресло. Ноги
у меня мгновенно стали ватными, и я, кажется, охрип. Дело в том - я это
понял сразу, как только его увидел,- что я поразительно похож на него.
Дома всегда твердили, что я в маму, и я так считал. Теперь я понял
почему: чтоб скрыть сходство с Николаем Ивановичем. Между прочим, они с
мамой походили друг на друга, как брат и сестра.
Неудивительно, что отец - "бешеный географ", "неистовый Дима" - так
хотел всегда переделать меня. И все же он меня любил и такого - до
странности похожего на Николая Ивановича,- любил, как родного сына. И я
любил его. И это сходство мне было ни к чему. Оно было мне неприятно. Я
заметно расстроился.
Успенский серьезно и внимательно приглядывался ко мне. Он, конечно,
тоже заметил сходство. Я был благодарен ему, что он не подал даже вида.
[VSTREC41.JPG]
- Что хочешь: чаю, вина? - спросил он, стоя посреди комнаты.
- Спасибо. Я бы выпил стакан воды.
- Газированной?
Мы выпили по стакану воды. Он сел с краю дивана и закурил. Предложил
нерешительно и мне. Я благоразумно отказался. Мы помолчали. Он курил, а я
смотрел на него. Странное ощущение, довольно тягостное, что я это вижу во
сне, овладело мной. Передо мной сидел чужой, незнакомый человек, и он именно
дал мне жизнь. Знать, что он мне отец, видеть сходство и не чувствовать себя
сыном. Никакого "зова крови". Ни малейшего!
Он заметно волновался. Узкая матовая рука с длинными тонкими пальцами
(я всегда стеснялся своих рук, как у девочки) слегка дрожала. Он явно не
знал, с чего начать разговор. Я был в более выгодном положении. У меня был
отец, которого я любил страстно, а у него не было сына, кроме меня, и,
наверно, не будет. Ноги у него были маленькие для мужчины, наверное, 39-й
размер, не больше. Как и у меня. Среднего роста, худощавый. Костюм,
наверное, 50-го, рост 2-й. А у папы был 5-й рост и размер 56-й. Фу, какая
чепуха лезла мне в голову!
Итак, это был худощавый смуглый мужчина, на вид лет сорока, с узким,
очень нервным лицом и какими-то беззащитными серо-зелеными глазами. Густые
каштановые волосы он зачесывал назад, открывая красивый большой лоб. Николай
Иванович казался не то что женственным, но хрупким, слабым. И сейчас, не
решаясь начать говорить о главном, что его интересовало, он мямлил и даже
заговорил о погоде... Приходилось брать инициативу в свои руки, а то так и
будем говорить о погоде, о театре и книжных новинках.
- Можно мне задать вам вопрос? - перебил я его.- А если у вас есть
вопросы, то, пожалуйста, спрашивайте.
Лицо его приняло настороженное выражение, словно он боялся какого-то
подвоха.
- Спрашивай,- коротко разрешил он.
- Бабушка мне рассказала о вас все, что знала сама. Я хочу спросить...
как вы могли простить маму? Как вы могли ее принять?
В глазах его блеснули насмешливые искорки.
- Я всю жизнь любил одну женщину - твою маму.
- Ты всегда всем прощаешь? - пробормотал я и только тогда спохватился,
что назвал его на "ты". И покраснел.
- Мне будет очень приятно, если и ты будешь обращаться ко мне в личном
указательном местоимении,- пошутил он.
Я покраснел еще сильнее, рассердившись на себя.
- Нет, я не всем прощаю и не всегда,- спокойно сказал он, будто не
замечая моего смущения.- Есть одна категория людей, которым я никогда не
прощаю, которых не приемлю, это - мещанство. Самая страшная и самая
отвратительная категория людей, сынок. (Вот-вот, я назвал его на "ты", а он
меня сразу уже "сынок"!) Мещанство страшно своей способностью к мимикрии,
потому что, принимая личину нового, прогрессивного, оно на самом деле
подгрызает, источает это новое, как жучок древесину. Я много думал об этом.
Фундамент всей мещанской мудрости состоит в том, чтобы быть, "как все", "как
люди", чтобы не выдаваться из ряду вон. Ох, как они ненавидят умственную
самостоятельность, непохожесть, талант!
- Вот уж правда! Можно, я расскажу тебе про своего друга Марка? -
перебил я Николая Ивановича.
И я тут же рассказал ему историю Марка. Как дядя сдирал с него штаны в
присутствии девушки, как потом пытался засадить в колонию. Все-все
рассказал.
Николай Иванович умел слушать. И я рассказал ему о роковой встрече с
Гусем... Затем о Тане.
- Мне бы хотелось видеть эту девочку,- сказал он, улыбаясь. У него
очень хорошая улыбка - добрая, нежная и язвительно-дерзкая в одно и то же
время. Он хорошел, когда улыбался.
- Приходи к нам и увидишь. И бабушка будет рада!- пригласил я.
Потом мы пили чай. Вместе накрыли на стол. Николай Иванович повеселел и
стал рассказывать о своей работе. Приглашал меня побывать у него в
институте...
Да, он был генетик по призванию. Когда он говорил о своей науке, все в
нем загоралось каким-то внутренним светом, вроде того, который зажигается в
женщине, когда она говорит о своем ребенке.
- Давай-ка выпьем вина за нашу встречу! - вдруг перебил он сам себя,
полез в низкий сервант и достал бутылку какого-то вина в плетеной
корзиночке. Не успел он разлить вино, резко прозвучал звонок.
- Либо телеграмма, либо Геля,- сказал он, направляясь в переднюю.
Это была Ангелина Ефимовна.
- Принесла тебе грибов,- сказала она,- очень вкусно, только наша Аня
может так приготовить. А... Коленька! А я от вас. Таня очень мне
понравилась. Чудесная девочка! Вы, кажется, пьянствуете?
- Только собирались,- сказал Николай Иванович, ставя третий бокал. Он
торжественно разлил вино.
- Выпьем за моего сына,- медленно произнес он.
- За моих отцов,- сказал я. Вино было вкусное.
Ангелина Ефимовна стала рассказывать о том, что начала писать новый
труд.
- Если понадобятся добавочные сведения, придется съездить на плато..,
- Соскучилась? - усмехнулся Успенский.
- Ужасно. А ты, Коля?
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг