предпочел переться пешком через болота, леса и реки и меня тащить за собою.
Все-таки на Ветлуге было хорошо... Я не ожидал. Я на всю жизнь запомню
неглубокую, спокойную реку, желтые отмели, голубоватый можжевельник,
серебристый мох под высокими соснами. Мы шли по течению Ветлуги, по пути
ловили рыбу и охотились. Ночью спали у костра, прямо под открытым небом, в
дождь разбивали палатку. Живя в Москве, я даже не знал, что на небе такое
множество видимых звезд - миллиарды, и такие они яркие, косматые, лучистые.
В Москве ночью небо рыжее от электрического света, звезды обесцвечиваются и
съеживаются. И еще-тем летом я впервые слышал голоса диких птиц и зверей. У
меня мурашки по спине бегали, но на душе было хорошо. Я никогда не любил
ходить в зоологический сад: мне жалко зверей за решеткой. Я только
расстраивался.
Да, на Ветлуге было бы очень хорошо, если бы папа так не муштровал
меня. Он заметил, что я боюсь темноты, и нарочно посылал меня ночью на реку
набрать воды в ведерко или поискать под "той сосной" "забытую" им днем
записную книжку. И я должен был идти искать с электрическим фонариком в
руке, замирая от страха. Не медведей я боялся или волков (хотя колхозники
нам рассказывали, что медведи повадились ходить на овес, а волки иногда
утаскивают телят), но темнота всегда внушала мне неописуемое отвращение и
ужас.
Счастье еще, что нам не попадались нигде мертвецы. Папа обязательно бы
заставил меня идти к нему ночью, взять из его кармана спички, и я бы,
наверное, умер от разрыва сердца. Все же я постепенно перестал на папу
дуться: бесполезное дело, уж он таков. И, конечно, далеко не у всякого есть
такой отец: смелый, ловкий, умный, волевой, да еще путешественник и доктор
географических наук.
Вечерами у костра он много рассказывал о своих приключениях на Севере.
Я с большим интересом слушал. Но когда он спросил меня, кем же я хочу стать,
когда вырасту, я без запинки ответил: артистом и режиссером. Папа сдвинул
брови и весь следующий день был не в духе, но ничего, не выругал. А я
подумал, усмехнувшись совсем как он, что еще докажу ему: не он один умеет
"принимать решения и доводить дело до конца".
Единственное, что мне могло помешать стать артистом,- это отсутствие
таланта. Но, по-моему, талант у меня есть. Почему я так думаю? Не потому,
что выступал в спектаклях во Дворце пионеров - нам всем аплодировали, даже
тем, кто играл плохо. Просто я это чувствую, знаю про себя. Уж я-то знаю.
Это как шестое чувство. И потом, мне сам режиссер Гамон-Гамана сказал, когда
я однажды за кулисами рассказывал ему "в лицах" про всех наших учителей.
Давид Львович сначала смеялся до слез, а потом сказал серьезно: "Спасибо,
Кузнечик, я получил большое удовольствие. Ты, мой мальчик, прирожденный
артист".
Гамон-Гамана и утешил меня, когда я рассказал ему о муштре, которой
подвергаюсь. Он сказал: "Это хорошо. Настоящий артист должен быть ловким,
сильным и мужественным. На рапирах Дмитрий Николаевич не заставляет тебя
упражняться? Жаль!"
В нашей школе есть фехтовальный кружок, и на другой же день я туда
вступил по собственному желанию, к великому удовольствию папы.
Знал бы он...
В то лето мы прошли километров триста, таща на себе немалый груз. Много
раз переходили Ветлугу вброд. Испытали много приключений, смешных и
досадных. Об этом можно было бы написать целую книгу. Но я хочу рассказать о
нашей экспедиции на плато, к вулкану Ыйдыга, к теплому озеру среди снегов, и
больше не буду отвлекаться в сторону.
Эти три года, что отец работал в Академии наук, выпускал книгу и
муштровал меня, он упорно готовился ко второй экспедиции на плато.
В марте он объявил за обедом, что экспедиция утверждена и что надо, не
теряя ни минуты, приниматься за сборы. Академия наук, взявшая на себя
организацию и финансирование экспедиции, придавала ей огромное научное
значение. Мама, наверное, уже знала, потому что нисколько не удивилась, а
бабушка посмотрела на нее и погрустнела, посмотрела на меня и чуть
повеселела.
- Лиля... опять едет? - запинаясь, спросила бабушка, ни к кому не
обращаясь.
- Конечно, мама!
- А-а! В театр, значит, так и не вернешься? Забыла, что ты артистка.
- Лиля давно уже окончила геологический факультет и приобрела
специальность геолога,- напомнил папа.
- Значит, с театром покончено навсегда? Я тебя спрашиваю, Лиля!
- Не знаю,- сказала мама.- Но в эту экспедицию я поеду во что бы то ни
стало.
- Не знаю?-удивился отец и пристально посмотрел на маму.
Она неохотно ела суп. Тень от длинных, темных ресниц лежала на ее
щеках.
- Значит, скрыла талант в земле - и вот тебе твое? Возвращаю? - с
негодованием произнесла бабушка.
Мама промолчала, даже глаз не подняла, может, потому, что отец все
смотрел на нее, но бабушка была не таковская, чтобы промолчать.
- К таланту у тебя еще есть красота и молодость - пока есть... Ты еще
убедишься в том, как это помогает артисту. Морозы, усталость, дым костра
состарят тебя преждевременно. Из каждой экспедиции ты будешь возвращаться
все более подурневшей и постаревшей. Ты уже выглядишь старше своих лет.
- Спасибо,- натянуто рассмеялась мама.
- Настанет момент, когда искусство позовет тебя непреодолимо. Не будет
ли поздно? Еще потерять год...
- Экспедиция рассчитана на два года,- невозмутимо заметил отец.
- О! - Бабушка не могла больше есть и ушла в свою комнату.
Я невольно подумал, что отец мог сказать это и после обеда, чтобы дать
нам всем спокойно поесть. Я тоже здорово расстроился. Мне было жаль
расставаться с родителями на целых два года. Единственное утешение, что меня
никто не будет муштровать. Снова буду спать в теплой комнате, делать что
захочу.
Отец словно прочитал мои мысли.
- Тебе не хочется расставаться с мамой? - спросил он, с любопытством
разглядывая меня.
- Еще бы! На целых два года... с вами обоими не хочется расставаться.
- Так за чем дело стало? Саша Черский как раз в твоем возрасте принял
участие в экспедиции отца. А когда сам Черский умер, Саша фактически довел
экспедицию до конца. Мать была убита горем, больна, проводники-якуты
неграмотны.
Я еще не понял папу, но сердце тревожно заколотилось, щекам вдруг стало
холодно. Должно быть, я сильно побледнел.
- Можешь ехать с нами,- сказал отец,- если ты только... не трусишка и
не слизняк.
- Я?
- Да, ты... Учти, что редкому мальчишке твоего возраста выпадает такой
шанс. Но понадобятся мужество, выносливость и многие другие качества. Одно
дело читать Джека Лондона, другое дело - самому встретиться с Севером с
глазу на глаз.
У меня, что называется, голова пошла кругом. Мама как-то странно
смотрела на меня: не то грустно, не то довольно.
- На два года... А как же школа? - воскликнул я.
Отец усмехнулся.
- Ты с мамой вылетишь самолетом сразу по окончании занятий. Приналяг
пока, чтобы закончить отлично шестой класс. А за седьмой мы тебя
подготовим - потом сдашь экстерном. Я уже переговорил с директором школы.
- А бабушка? Разве можно ее оставить одну?
- Мы не оставим ее одну,- пояснила мама.- Пригласим к ней кого-нибудь
на эти два года.
- Но каково ей будет расстаться еще и со мной?
- Если так рассуждать, то никто не поехал бы на целину. Не были бы
выстроены Комсомольск-на-Амуре, Магнитка, Братск. У каждого почти есть
бабушки и тетушки! - сурово и язвительно отчитал меня отец.
Он встал из-за стола и, выпрямившись, смотрел на меня с высоты своего
огромного роста. Каким маленьким и тщедушным почувствовал я себя!
- Может быть, ты боишься? - в упор спросил отец. Серые глаза его
сверкнули, как лед на солнце.
- Я не трус! - закричал я хрипло, горло перехватило. Сердце застучало,
как будто я пробежал дистанцию на тысячу метров. О, как я боялся этого
Севера, моих ночных кошмаров, которые грозили стать явью!..
- Это хорошо, что ты не трус! - хладнокровно произнес отец и,
повернувшись по-военному, ушел к себе в кабинет.
Мама быстро наклонилась ко мне и прижалась щекой к моей щеке:
- Коленька, разве ты не хочешь ехать со мной в экспедицию? Самым
тяжелым все эти годы было расставаться с тобой...
- Правда, мама? - обрадовался я.
- Я так рада, что мы будем вместе! А за бабушку не беспокойся -
что-нибудь придумаем. Екатерина Алексеевна выходит как раз на пенсию и будет
рада пожить два года на всем готовом, да еще вместе с закадычной подругой...
Коленька!
- Что, мама?
- А Севера ты не бойся. Не так страшен черт, как его малюют. Понимаешь?
Север, Коленька, прекрасен!.. Ну, ты увидишь... А сейчас я пойду подготовлю
бабушку. Посуду уберу потом.
Посуду, как всегда, убрала бабушка... когда немного опомнилась от
"известия". Мне было так жаль бабушку, что просто сердце щемило. И я совсем
не верил, что Север прекрасен.
Я прошел в свою угловую комнату, там было холодно, как в погребе. Я с
треском захлопнул окно. Сколько можно меня закалять? Еще намерзнусь.
Тщательно заперев раму, я сел возле батареи.
Я понял, что такое предложение - принять участие в полярной экспедиции
на таинственное плато - осчастливило бы добрую половину нашей школы, любой
школы!
Во второй, недоброй половине, очевидно, были бы девчонки, трусы и
больные, вроде Валерки, у которого костный туберкулез и он вечно хныкает,
что не сможет быть моряком, летчиком или полярным исследователем. Если бы
наши ребята узнали про мои мучения, как бы они презирали меня... Я
чувствовал себя бесконечно униженным. Страдания мои были такого сорта, что в
них было совестно признаться.
Может, я действительно трус? В школе меня никто не считал трусом. Я мог
дать сдачи любому задире, даже старшекласснику. Обученный отцом лазить по
веревке, я однажды притащил веревку в класс и, к великому восхищению ребят,
привязал ее в большую перемену к парте и спустился с пятого этажа на
тротуар. Было много разговоров по этому поводу. Меня вызывали в учительскую
и хотели закатить тройку в четверти за поведение. Отстоял наш физик Иван
Иванович. Нажаловались папе, но тот только расхохотался. Он-то был доволен
плодами своих рук.
Так вот, не боялся же я спуститься по веревке с пятого этажа? Неужели я
боюсь сейчас? Просто я не люблю Север. Не люблю физкультуру. И чего они
пристали к бедному парню? Несчастье какое-то!..
Бабушка собирала меня в экспедицию с таким убитым видом, что я невольно
подумал: "А вдруг она умрет за эти два года? Столько расстройства!" Я еле
удержал слезы. Я знал, что она ненавидит моего отца, и вполне понимал ее. Но
я-то не мог его ненавидеть, он был мой отец!
В школе известие о моем участии в экспедиции произвело настоящий фурор.
Будь на моем месте другой мальчишка, он бы зазнался. То, что я отнюдь не
сиял, не радовался, все принимали за сдержанность и скромность и еще более
восхищались мной. А я был самому себе противен, как самый отъявленный
лицемер. Чтобы заглушить это тягостное чувство, я погрузился в учебу и
перешел в седьмой класс с одними пятерками.
Все проходит... Прошел учебный год, прошло тяжелое прощание с бабушкой,
проводы, шумиха. Мы с мамой вдвоем на самолете. Отец и остальные члены
экспедиции выехали раньше.
Самолет я перенес плохо: меня мутило, несколько раз даже вырвало, адски
болела голова. Никакой аэрон не помогал. Я потихонечку шепнул маме, чтобы не
вздумала кому сказать о моем участии в экспедиции. Скажут: какой он
полярник! Потеха, да и только! Мама поняла меня с полуслова и кивнула
головой. Сама она замечательно переносит и качку, и воздушные ямы, и старт,
и приземление.
Я лежал, закрыв глаза и стиснув зубы, в откидном кресле, стараясь не
думать о плывущей далеко-далеко внизу тайге, реках и острых скалах. Когда
меня не рвало, я притворялся спящим. Меня долбила одна мысль: "Зачем они
тащат меня на этот проклятый Север?" Нелегкое дело быть сыном таких
беспокойных родителей, как мои.
Пассажиры угощали меня ломтиками лимона и шутили, что летчика из меня
не получится. "Если отцу не придет в голову делать из меня пилота,- подумал
я.- Он-то бы сделал! Стал бы тренировать мой вестибулярный аппарат, пока я
не вывернулся наизнанку".
Из меня не выйдет летчика. Хорошо, если бы и полярного исследователя не
получилось. Должно быть, я очень странный мальчик... Либо действительно
трус.
Глава третья
ТЕЛЕГРАММА
Это была совсем короткая телеграмма. "Магадан. Гостиница. Лилии
Васильевне Черкасовой". Режиссер Гамон-Гамана извещал маму, что освободилась
вакансия "героини" и что она может ее занять. Просил не задержать с ответом.
Телеграмму принесли вечером, когда все участники экспедиции собрались у
нас в номере обсудить окончательно, на чем добираться до плато.
От выбора пути и способа путешествия зависело многое. Планы, так хорошо
разработанные в Москве, шли в Магадане насмарку. Отец выходил из себя,
профессор Ангелина Ефимовна Кучеринер тоже. Они даже не спорили эти дни,
временно объединившись против невозмутимых магаданских "бюрократов".
Отец твердо решил вторую экспедицию на плато оснастить самыми
современными средствами передвижения и исследования. Была предварительная
договоренность с Магаданом о предоставлении экспедиции специального
вертолета. Начальник магаданского отделения аэрофлота Фоменко не отказывал
предоставить вертолет, но лишь через месяц, по окончании весенней путины.
- Какое отношение имеет к нам путина? - возмутился отец.- Экспедиция не
может ждать!
Ему резонно ответили, что вертолеты в данное время нужны для разведки
рыбы и морского зверя, а также ледовой разведки. Есть еще один вертолетик
"МИ-1", но он переброшен на прокладку телеграфного и телефонного кабеля в
высокогорной местности. Через месяц-другой вертолет освободится, и тогда
можно будет его передать в наше распоряжение.
Представляю, как отец взревел от этого "месяц-другой". Но он
рассказывал, будто он сдержался и очень вежливо разъяснил, что "МИ-1"
пригодится нам на плато и не через "месяц-другой", а самое большее через три
дня, для исследовательских работ. Но доставить на плато восемь человек и
довольно значительный груз вертолет "МИ-1" не сможет, так как поднимает
всего двух-трех пассажиров. Для этой цели нам необходим "МИ-4"
(десятиместный".
- Придется обождать,- хладнокровно ответствовал Фоменко.
Как отец ни возмущался, ничего не мог сделать. Он ежедневно, как на
работу, ходил к девяти часам в аэрофлот и во все другие учреждения, могущие
повлиять на упрямого Фоменко. Но Фоменко нудным тоном повторял:
- Вертолет будет после окончания весенней путины.
- Когда же она закончится, ваша путина? - орал отец.
- Весна в этом году поздняя,- неопределенно буркал Фоменко.
Женя Казаков, геофизик, предложил доверить переговоры ему, поскольку у
него есть дипломатические способности. "Уж я-то договорюсь",- божился Женя.
Переговоры поручили ему.
Он действительно договорился. Аэрофлот давал нам специальный грузовой
самолет и восемь парашютов, по числу участников экспедиции. Они обещали
выбросить всех нас вместе с нашим грузом прямо на плато.
Все заметно скисли, так как никто, кроме Жени, еще ни разу не прыгал с
парашютом.
Женя стал уверять, что прыгать с самолета (на плато, усеянное острыми
скалами!) совсем не страшно, и он "быстро научит". Все грустно молчали.
- А почему мы не можем, как все люди... путешественники, идти с
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг