знаю... только я хорошо помню. Я даже помню, как она бросилась на шею Софье
Андреевне, которая играла роль ее кормилицы, и заплакала от радости, а та
подарила ей на память об этом дне золотой медальон со своим портретом.
На самом деле я, конечно, не мог видеть маму на сцене, был слишком мал.
Она встретила ученого и путешественника Дмитрия Черкасова и влюбилась в него
за "его рассказы", как Дездемона в Отелло. Но она сделала больше, чем
Дездемона, она пожелала сама всюду путешествовать вместе со своим мужем. Она
полюбила его больше матери, больше театра, больше всего на свете. А он ей
сказал: "Я люблю вас, Лилия Васильевна, но нам лучше расстаться. Мне нужна
жена - помощница и друг, а не артистка..."
- Это он при тебе, бабушка, так сказал? - однажды переспросил я.
Бабушка задумалась. Она была добросовестный человек.
- Конечно, не при мне. Но я уверена, что он поставил это условием их
брака. Неужели Лиля по собственному побуждению бросила бы театр?
Бабушка отвела меня в школу, когда мне исполнилось семь лет. Она
встречала и провожала меня, пока я учился в первом классе. На второй год я
стал ходить в школу сам. Учился я хорошо, особых хлопот со мной не было.
Учителя были мной довольны. Ребята считали покладистым парнем, девчонки
тоже.
Моим характером все были довольны. Ко мне часто приходили
одноклассники, у нас было весело. Самая веселая была бабушка. Она показывала
нам домашнее кино, папины коллекции камней и раковин, фотографий и пленок.
Рассказывала старинные романы, которых теперь не достанешь в библиотеке:
Хаггарда, Бульвер-Литтона, Уилки Коллинза. Бабушка очень любила старые
английские романы. Почти во всех этих историях был Лондон, туман, камины,
респектабельные дворецкие, преданные семейству поверенные по делам, ну и,
конечно, какое-нибудь таинственное преступление, которое раскрывалось только
в конце книги и заранее ни за что не угадаешь конец.
Закончив очередной роман, бабушка поила нас чаем с пирожками, и ребята
расходились. А мы доставали старую карту Арктики, расстилали ее на столе и
пытались отыскать то место, где сейчас находились папа и мама.
Мы хотели знать как можно больше про те края, где путешествовали мои
родители, а ее дочь, и у нас уже была целая "арктическая" библиотека. Мы
читали с ней вслух по очереди, пока не начинали слипаться глаза. Тогда мы
выпивали по стакану кефира (профилактика от старости) и укладывались спать -
во втором часу ночи, так как оба по натуре полуночники.
Бабушка засыпала сразу, а я долго слушал затихающий шум улицы, гудение
моторов, редкие голоса - удивительно, как четко доносилось до четвертого
этажа каждое слово, сказанное ночью,- и думал о матери и отце.
Мне почему-то виделась всегда одна и та же картина: океан, бушующая в
темных разводьях вода, огромные льдины, сжимающие обледенелое судно, белое,
как призрак. А потом судно исчезало, и я видел страшной высоты берег, круто
обрывающийся к морю, скалы, пропасти, ущелья, темные клубящиеся облака и
цепочку людей, пробирающихся по краю обрыва с ношей на плечах. Среди них
были отец и мать.
Когда я наконец засыпал, меня мучили кошмары: крушения, метели, скрежет
льда, крики о помощи; я бился подо льдом, задыхался, плакал, просыпался с
криком.
- Колька, ты что? - спрашивала бабушка спросонья.
- Так. Просто видел сон!
Почему-то я стеснялся говорить правду о своих ночных кошмарах. Вместо
того чтобы увлечься Севером, как многие мои сверстники, я приучился бояться
и ненавидеть его.
Книги о Севере мне совсем не нравились. По существу там было одно и то
же: неизбежная пурга, медведи, переход через реку и ужасные холода, а я был
с детства очень зябкий. У меня настроение портилось от этих мрачных книг.
Читал я их лишь для того, чтобы узнать, что переживает бедная мама.
Я от всей души удивлялся своей матери: как она могла променять театр,
славу, Москву на полярные ночи, бури, льды, холод, дикие скользкие горы без
троп и путей? Про себя я знал твердо: я бы никогда не променял!
Я страстно любил театр! На всю жизнь запомню, с каким благоговением
великая артистка поцеловала край кулисы, уходя из театра, из жизни -
навсегда.
Глава вторая
МЕНЯ НАЧИНАЮТ ВОСПИТЫВАТЬ
Мне не было десяти лет, когда мои родители временно вернулись к
оседлому образу жизни. Оба работали в Академии наук и готовили для печати
книгу отца -щ огромный труд по теории географии, больше тысячи страниц на
машинке. Мама сама и печатала ночами, к великому возмущению бабушки: "Разве
он не мог отдать машинистке? Денег, что ли, жалко?"
Потом надо было читать типографские оттиски. Отец брал их на дом и
правил до трех часов ночи, а мама печатала на машинке уже новые труды и
статьи для научных журналов.
Я думал, что отец только и занят своими географическими трудами, но он,
оказывается, наблюдал, слушал, что делается в доме. Следил он главным
образом за мной. Знал бы я, что в кабинете так все слышно, я бы вел себя
умнее. Ничего особенного я и не делал, но мне все, буквально все было
поставлено в пику. И то, что я не ем борщ и черный хлеб, что кашу могу
проглотить только с вареньем (аппетит у меня от рождения плохой, "у мамы
тоже всегда был плохой аппетит, пока она не вышла замуж за него"); что я
вечером не хочу ложиться спать, а утром меня не добудишься; что я, по мнению
родителей, мог бы учиться на одни пятерки, а учусь на четыре и даже (как и у
всякого человека) у меня бывают тройки. Особенно папу взбесило, что я
терпеть не могу спорта, а лыжного тем более. Самое большое удовольствие для
меня - театр, а дома - читать интересную книгу, лежа на кровати. Не
понравилось ему и то, что я очень зябкий и склонен к ангине и вирусному
гриппу. Что я люблю похныкать, а бабушка меня долго убеждает и уговаривает.
Наконец, что я постоянно целую бабушку. Как будто целовать свою родную
бабушку бог знает какой грех.
Он наблюдал и наблюдал за нами, словно Шерлок Холмс, и однажды
разразился... Было всего одиннадцать часов вечера, когда он с мамой вернулся
злой-презлой от какой-то профессорши, по фамилии Кучеринер.
- Зачем так спорить,- тихо выговаривала мама, пока они снимали в
передней шубы,- у вас на все буквально разные взгляды, и вы все равно ничего
друг другу не докажете.
- Чертова баба! - проворчал сквозь зубы отец. Он заглянул в нашу
комнату: бабушка как раз досказывала мне интересный английский роман.
- Ужин накрыт в кухне,- сказала бабушка.
Но отец, видимо, наелся у этой Кучеринер. Он приказал мне немедленно
ложиться спать, а маму и бабушку позвал к себе в кабинет на совещание. Я,
разумеется, тотчас приоткрыл дверь, чтобы лучше слышать. Мама говорила
слишком тихо, неразборчиво, а отца и бабушку было прекрасно слышно, а потом
стало еще слышнее.
Отец безапелляционно заявил, что я неженка, плакса, разболтанный и
забалованный мальчишка, к тому же лентяй, и что необходимо принимать самые
срочные меры.
- Коля очень хороший мальчик,- сдерживаясь, возразила моя милая
бабушка.- Вам не нравится, как я его воспитываю?
- Не нравится,- подтвердил отец.
- Я, конечно, не ждала благодарности, но все же думала...
Тут что-то сказала мама.
- Я весьма вам благодарен за то, что вы нянчили Николая,-прогудел
отец,- но его пора начать воспитывать. Было бы странно с вас требовать то,
что вы не в состоянии дать. Поэтому мы с Лилей, как родители...
- Мне отрадно слышать, что вы наконец-то вспомнили о своих родительских
обязанностях,- промурлыкала бабушка.- Воспитывайте его, как находите
нужным,- ребенок ваш.
- Совершенно верно. Отныне воспитание моего сына я беру в свои руки. И
попрошу вас заодно перестать забивать ему голову той дребеденью, что вы ему
рассказываете.
- Если бы вы не были столь невежественны в литературе и искусстве...
Опять заговорила мама. Как я ни напрягал слух, ничего не услышал.
- Я могу вообще не выходить из своей комнаты! - воскликнула бабушка.
- Это совершенно не требуется! - пробасил отец. Опять голос мамы. Даже
тогда, маленьким, я понимал, какой у нее красивый тембр голоса.
- Пойми меня, Лиля, правильно...- Отец начинал раздражаться. Он уже
ходил по комнате, как дрессированный лев в клетке.- Я хочу иметь сына,
которым мог бы гордиться, а не какого-нибудь слизняка, слюнтяя. Я хочу,
чтобы мой сын вырос настоящим человеком - мужественным, волевым,
настойчивым. Упорным в труде, готовым к борьбе как с природой, так и со
всякой дрянью в обществе. Я хочу воспитать в нем смелость в суждениях и
поступках, способность мыслить самостоятельно, умение дерзать не на словах,
а на деле. Я хочу, чтобы он умел принимать решение и доводить это до
конца! - Отец стукнул кулаком - должно быть, по столу.
- Я, я и я! Вы только с собой считаетесь! - выкрикнула побежденная
бабушка и ушла со слезами.
Запахло валерьянкой.
Мой отец - человек действия и начал воспитывать меня со следующего же
утра. Он разбудил меня ровно в шесть часов и, не давая мне опомниться,
сонного потащил в ванную комнату под холодный душ. Я заорал, как оглашенный,
за что папа закатил мне оплеуху. От удивления я замолк. Для первого раза
папа только обдал меня ледяной водой и тут же растер до синяков
жестким-прежестким полотенцем. Затем он заставил меня проделать гимнастику.
Мама в это время капала валерьянку для бабушки.
[VSTREC07.JPG]
С этого утра и начались мои многолетние мученья. Меня перевели из
уютной, теплой бабушкиной комнаты, где стояли две батареи парового
отопления, в холодную комнату рядом с кухней, которую зимой обычно
использовали как кладовую и холодильник. Меня укладывали спать ровно в
девять часов вечера, как грудного ребенка. Папа сам присутствовал при этом.
Рука у него тяжелая, и я не рыпался. Мне сделали меховой спальный мешок, как
в Арктике, которую я теперь ненавидел "всеми фибрами моего существа", как
выражались герои бабушкиных романов. Как только я, вздыхая, залезал в этот
проклятый мешок, папа раскрывал настежь окно - будь хоть мороз, хоть дождь,
хоть буран.
Когда папа удалялся удовлетворенный (у себя он небось открывал только
форточку: из-за мамы, как он объяснял), заходила мама поцеловать меня на
ночь. Но я на нее дулся и не отвечал на поцелуй. Из бабушкиной комнаты
доносился запах валерьянки...
Каждое воскресенье рано утром отец вез меня "к черту на кулички", и мы
до изнеможения катались на лыжах или делали пробег. Когда я уже "умирал с
голоду", отец объявлял "кросс до ближайшего ресторана" и нарочно заказывал
борщ, черный хлеб и бифштекс. Бабушка говорила, что я не ем борща и мяса,
так он доказывал ей, что я могу есть "как миленький" - "некультурное
выражение, при ребенке не следовало бы так выражаться". Правильно говорили о
моем отце, что он деспот.
Я всячески показывал ему, что сержусь, но этот человек ничего не
замечал. Как-то раз я спросил его, не отчим ли он мне, и убеждал сказать
правду. Отец расхохотался, как будто я сказал что-то очень смешное. Вместо
ответа по существу он похлопал меня ниже спины и заметил, что "ничего, дело
идет на лад". А какой уж там "лад"! Я похудел, обгорел, кожа моя
обветрилась, нос лупился - и это среди зимы.
Весной он придумал новую забаву. Отправляясь из Дома с восходом солнца
(то есть все раньше и раньше!), он брал с собой толстую веревку, какой
обычно пользуются альпинисты. Найдя где-нибудь обрыв, он заставлял меня
спускаться по веревке вниз. Когда я это освоил, он стал приучать меня и
подниматься по веревке, что мне далось очень тяжело: я ободрал ладони,
растянул все мускулы. У меня каждая косточка болела. Можно подумать, что он
готовил из своего сына акробата. С конца мая он стал учить меня плавать. Я
считал, что умею плавать, только боялся далеко отплывать от берега. Бабушка
говорила, что могут случиться судороги, потонешь. Отец заставлял меня рядом
с ним переплывать Москву-реку.
- А если я утону? - мрачно поинтересовался я.
- Я тебя вытащу и откачаю,- успокоил он.
Так и случилось, когда он первый раз послал меня на тот берег одного. Я
не доплыл и до середины, как руки и ноги у меня стали ватными и я, крикнув
по-заячьи, камнем пошел ко дну. Никогда не забуду ужаса, охватившего меня, и
мучительного ощущения удушья, которое может понять лишь тот, кто
когда-нибудь тонул. Я не успел потерять сознание, как отец нырнул за мной.
Сильная рука его мигом вытащила меня на поверхность. Меня вырвало водой и
какой-то гадостью. Отец дотащил меня до берега, дал полежать и, когда я
немного очнулся, предложил вдвоем переплыть на ту сторону.
На этот раз я категорически отказался. Как раз неподалеку, на траве,
расположился милиционер с семейством. Жена его расстелила прямо .на траве
скатерть и раскладывала закуски.
- Я позову этого милиционера! - возмущенно выкрикнул я.
Отец усмехнулся.
Вечером я все рассказал бабушке, взяв с нее слово не расстраиваться. Мы
долго соображали вдвоем, что предпринять, но не придумали ничего лучшего,
как поговорить с мамой.
Увы, единственно, чего бабушка от нее добилась, было краткое:
- Дмитрий Николаевич знает, что делает.
- У тебя совсем нет материнских чувств! - горячо заметила бабушка.
- Это неправда,- тихо возразила мама,
- Тогда ты просто жалкое, слабохарактерное существо, подобное Кларе
Копперфильд.
- Ты хочешь сказать, мама, что Дмитрий - мистер Мордстон?
- Ты сама это сказала! - выпалила бабушка и ушла к себе, хлопнув
дверью.
- Ты жаловался бабушке на отца? - спросила мама, укоризненно глядя на
меня.
Я покраснел.
- И совсем не жаловался! Бабушка-то меня вырастила, почему я должен от
нее скрывать?
Но в душе я знал, что жаловался, как бы искал защиты.
- Папа хочет сделать из тебя сильного, мужественного человека...-
сказала мама и глубоко задумалась, забыв обо мне.
Я долго сидел на краешке кресла и смотрел на нее. Мама была красива -
это уверяли все соседи и знакомые. Даже ребята-школьники не раз говорили
мне: "Эх, Колька, какая у тебя мама красивая!" Про меня никто, конечно, не
говорил, что красавец, но буквально все замечали, что я "вылитая мама". Ей
это не нравилось, так как она хотела, чтобы я походил на отца. Но чего нет,
того нет.
У меня и глаза, как у мамы,- зеленые, и волосы такие же черные, и
ресницы, и брови (у отца волосы русые, ну брови чуть потемнее), и нос у
меня, как у мамы,- прямой, не длинный (из наших двух носов можно сделать
один папин). И даже, когда я наморщу нос, у меня делается на переносице
такая же смешная морщинка, как у мамы. И подбородок у нас одинаковый, с
ямкой посредине. У папы же нижняя челюсть выдвинута вперед, как у пещерного
человека. Бабушка говорит, что у мамы слабохарактерный подбородок. Не знаю,
значит ли это, что я тоже слабохарактерный?
В общем, насколько я сам тогда понял, дело было в том, что я уродился
весь в маму, а меня решили так перевоспитать, чтобы я получился в папу.
Однажды я эти мысли и предположения высказал отцу. Он не стал опровергать
их, только усмехнулся по-своему, как он один может усмехаться.
- А ты, оказывается, язва порядочная! Что это значит - порядочная
язва?..
Летний отпуск в тот год папа и мама решили использовать отдельно. Маме,
наверное, хотелось от него отдохнуть. Мама взяла путевку в дом отдыха
артистов (одновременно со своим учителем и другом режиссером Гамон-Гаманом),
а отец решил вместе со мной обойти пешком Костромскую область. Если кому
нужно было от него отдохнуть, так это мне. Напрасно я доказывал, что
предпочитаю остаться с бабушкой, что ей, наконец, будет боязно одной. Мама
пригласила к ней погостить Екатерину Алексеевну, театральную кассиршу, а мне
пришлось выехать с отцом на Ветлугу.
Отец мог поехать отдыхать куда угодно. Но этот странный человек
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг