- Перевернуть на живот? - спрашивает Инна Генриховна. - Спинка правда
немного попорчена при транспортировке, поцарапали о край стола.
- Не надо, оставьте, - говорит Олег Петрович, кладя руку Марии на место. -
Я заберу ее с собой.
- Да вы что, с ума сошли? Это никак нельзя, завтра же экспертиза.
- Нельзя ей на экспертизу.
- То есть как нельзя? Что вы в самом деле, если хотите побыть с девочкой
наедине, у вас достаточно времени. Ее и оттаять можно.
- Нет, не нужно, не беспокойтесь, - говорит Олег Петрович, вынимает из-за
пояса пистолет, и быстро, со щелчком, снимает его с предохранителя. -
Откройте рот.
Инна Генриховна оторопело проводит глазами по стенам морозильника, словно
ищет тайное убежище, из которого появится ее родная смерть, чтобы защитить
от Олега Петровича. Но потом она понимает, что смерть находится в черном
дуле, направленном на нее, и открывает рот. Олег Петрович аккуратно
засовывает туда пистолет, клацнув дулом о зубы Инны Генриховны и, не
поморщившись, нажимает курок. Выстрел звучит приглушенно, из головы
выплескивается назад грязный фонтанчик и женщина грузно падает на пол, как
бурдюк с кровью.
- Очень хорошо, - говорит Олег Петрович.
Он кладет пистолет в карман и привычным жестом вытирает рукой лысину. Инна
Генриховна лежит на полу, растопырив руки и таращится в потолок. Олег
Петрович берет Марию на руки и несет ее прочь из синего холода, к теплым
ночным полям.
Из-под бетонной балки, как кровь из приоткрытого рта, вылезает крупная
темная крыса и бросается по полосе фонарного света через смятый лоскут
газеты, по краю придорожной канавы, сливается с тенью и замирает, глядя
вниз, на лежащую ничком в пыли под обочиной вонючую девочку с большим
кровавым пятном на рубашке. Подождав немного, крыса спрыгивает на спутанные
грязные волосы девочки, внимательно принюхивается, взбегает на щеку и
видит, что лучше всего залезть девочке в рот, перебирается для этого на
плечо, но тут на нее падает тень, холодная, как тонкий октябрьский ледок на
соседнем пруду, она истерически вспискивает и, выпрыгнув из канавы в траву,
уносится зигзагом в луг, как маленькая невидимая молния.
Юля открывает глаза и видит склоненное над собой широкое и бледное, как
луна, лицо девушки с растянутыми глазами, которые расположены так, что
невозможно уловить черт носа и скул. Волосы ее черны как свежая нефть в
широкогорлой бутылке из-под молока, только что из магазина, одета она в
сильно вытертые заплатанные джинсы и футболку с какой-то английской
надписью, руки у нее сильные, как будто она доит ими коров на ферме и носит
тяжелые бидоны, а ноги запылены и обуты в разорванные кеды. Юля не может
понять, существует ли девушка на самом деле или только изображена на фоне
мертвого мира, как след доисторической птицы на камне.
- Чего ты хочешь? - хрипло спрашивает девушку Юля. - Оставь меня в покое. Я
хочу умереть. Дай мне умереть.
- Почему ты хочешь умереть? - спрашивает девушка. Голос ее звучит немного
огрубевшие от водки и пыльного ветра сельских дорог.
- Потому что я уже мертва. Невыносимо терпеть дальше.
- И ты не хочешь снова увидеть свою подружку?
- Я не хочу больше видеть ее. Я хочу умереть. Я хочу пропасть навсегда.
- Вставай, у нас мало времени.
- Умоляю тебя, - жалобно шепчет Юля, опуская веки. - Умоляю тебя, дай мне
смерти.
- Она будет снова жива.
Юля молчит. С далекого аэродрома, мерцая игрушечными огнями, уходит в небо
реактивный лайнер, гром его двигателей прокатывается по лугам, заставляя
сверчков петь тише.
- Как я? - спрашивает наконец Юля.
- Да. Она будет полна крови, она будет дышать. Она будет любить тебя.
- Я боюсь ее, я боюсь вас всех.
- Страх - это маленькие цветы под твоими ногами. Придет осень и они
исчезнут на холодном ветру.
Уперевшись руками в пыль, Юля встает на четвереньки, потом садится на
колени. Она видит, что крыса возвратилась и серым комком замерла в шаге от
нее, враждебно глядя на Юлю, как на существо, нарушившее вечную схему жизни.
- Возьми крысу и откуси ей голову, - говорит девушка.
Юля протягивает руку и, взяв оцепеневшую крысу, подносит ее ко рту.
Животное парализовано так, что лапки его закостенели в суставах и не
сгибаются под пальцами Юли. Последний раз взглянув в блестящие глазки
грызуна, Юля открывает рот, засовывает в него крысу вперед головой и
сжимает зубы. Хрустят ломаемые позвонки и противная солоноватая горячая
кровь прыскает ей в горло. И тогда Юля начинает знать, в какой стороне
находится ее мертвая любовь. Она плюет крысиной головой в траву, и с
размаху бросает окровавленный трупик на пыльную дорогу.
- Будьте вы все прокляты, - зло говорит она, поднимается и, не отряхивая
пыль со своей одежды, садится на заднее сиденье старого мотоцикла, обхватив
девушку со спины обеими руками, чтобы не упасть во время езды. Мотоцикл
заводится рывками, нагреваясь и вибрируя огненной силой, как огромная
дрель, дух сожженного бензина пропитывает полевой воздух, они
разворачиваются на дороге и несутся туда, где спит в смертном упоении
прекрасная Мария.
Звезды рассыпаны над ними, огромные и немые, как на северном полюсе. Юля
кладет голову на спину казашки, закрывает глаза и вспоминает свою жизнь,
покрытую пасмурной паутиной времени. Она вспоминает свою мать, ее длинные
волосы и темно-алый домашний халат, сумрак коридора, освещенного тенью
одной ночной лампы, где мать говорит по телефону невесть с кем, может быть
с людьми, живущими в другом мире, даже например, на луне, ведь для взрослых
все казалось возможным, волосы матери распущены, чтобы высохли перед сном,
она не отражается в зеркале, опершись на бордовый комодик, смотрит в пол, а
на полу ничего не видно, может быть он покрыт садовой травой, как на даче
тети Лиды, в которой шевелятся кузнечики и лежат черные мазутные яблоки,
немного пахнущие вином, а спаниеля, которого зовут Шмель, не разглядеть в
темноте, потому что он давно уже умер и сам не видит потаенных красок
оставленного мира. Только краски эти выцвели в Юлиных чувствах, словно она
смотрит диафильмы в темной комнате с отцом, это была самая большая радость
для нее в детстве, сидеть, погрузившись во мрак и смотреть на яркий квадрат
посередине стены, где возникают сказочные картины далеких времен,
остроконечные башни, черепичные крыши с изогнутыми фигурками кошек, золотые
флюгерные петухи, молчаливые леса, неподвижные и от того еще более
таинственные, люди со старинными лицами, словно вырезанными из дерева, если
присмотреться, можно было даже разглядеть годичные кольца на их щеках.
Ах, разве могла она знать тогда, маленькая Юля, что через несколько лет
весь мир окажется для нее еще страшнее, чем манускриптовые картинки
диафильмов с дреоморфными заглавными буквами текста, что она будет одиноко
бродить среди пронизанных потемневшим солнцем кулис огромного, до самого
неба, театра, и станет одной из тех, кого можно увидеть, но кто давно уже
не живет. Верит ли она сама теперь, что жила? Что ходила в кирпичную школу,
учила наизусть стихи, болтала ногами на подоконнике второго этажа, глядя,
как по залитому сентябрьским солнцем асфальту с цветными листьями тополей
идут искаженные перспективой люди, каталась на коньках по освещенному
космическими прожекторами катку, руки в варежках, лицо обожжено морозом
зимних ночей, ела вишневый торт на свой двенадцатый день рождения, подумать
только, ей столько лет, сколько месяцев в году, разве могла она знать
тогда, что ей навсегда останется столько лет, и новый год никогда больше не
настанет, не будет нового снега, чистого, как серебро, и пылающей тусклыми
алыми и желтыми огнями елки, бросающей на стены зеленую волшебную тень.
Была ли это она, девочка в белом платье, евшая ложкой вишневый торт с
дюжиной тонких свечек посередине, была ли это она, замиравшая от восторга
перед большой коробкой с подарком от родителей, хотя еще не знала, что там,
но чувствовала: нечто необычайно прекрасное, и если это действительно была
она, то какая сила вырвала ее из прошлого, сорвав с тротуара, ударив локтем
о дверцу новой "Волги", откуда взялась она, эта сила, двенадцать лет она
ничего не знала о ней, и, уже вдавленная лицом в заднее сидение машины,
хрустя песком на зубах, задыхаясь и ноя от сильной боли в скрученных руках,
она верила, до последней минуты верила, что это пройдет, она проснется, ее
отпустят, ведь это же несправедливо было убивать ее, когда она вовсе ничего
не знала о смерти. И когда они мучили ее и с болью делали ей гадость, и
били, и она совсем отупела от шока и выполняла все, что они ей велели, она
не думала, что ее убьют, этого она не боялась, только боли и чудовищной
неведомости того, что они делали с ней, неведомости больше всего, а потом
один из них, с усами, подошел к ней, она сидела, опираясь спиной на ствол
дерева, он сказал ей, чтобы она закрыла глаза, и она закрыла, сжимая зубы
от боли и плача, а он дал ей железом по голове, и она помнит, что после
этого еще успела открыть их и увидеть, как он замахивается, чтобы ударить
второй раз, а боль была такая, словно разорвалось все небо и из него
хлынули вниз потоки ее крови, словно воздух стал шелестящим огнем, и
осколки деревьев вонзились ей между век, и тогда она увидела ее,
косоглазую, казахскую девушку с крепко слаженным телом, сидящую на скамейке
в тени вечерней рябины, и стала падать сквозь землю и дерево, и падала,
пока не умерла.
Мотоцикл, бешено воя, ударяется своим железным скелетом о неровности плохой
дороги, словно пытаясь выбить седоков из седла, теплый ночной ветер бьет
Юлю по лицу, срывая волосы и уносясь плотным потоком прочь, и мотоциклистка
запевает тоскливую матерную песню, о колхозных полях, самодельной водке и
дикой деревенской любви. Она поет громко, чтобы перекричать ревущий мотор,
и мотор ревет еще неистовее, будто тоже чувствует эту тоску. Юля смотрит на
осыпанные звездами безмолвные поля и понимает чужую жизнь, навязчивый напев
гармони, остервенелые драки парней, рыцарские турниры, когда с сатанинским
криком мотоциклисты с кистенями летят навстречу друг другу, чтобы сразу
решить свое будущее, и кровь падает в пыль, словно крупные капли сильно
запоздавшего дождя.
- И взглянул я, и вот светлое облако, и на облаке сидит подобный Сыну
Человеческому; на голове его золотой венец, и в руке его острый серп. И
вышел другой Ангел из храма и воскликнул громким голосом к сидящему на
облаке: пусти серп твой и пожни, потому что пришло время жатвы, ибо жатва
на земле созрела. И поверг сидящий на облаке серп свой на землю, и земля
была пожата. И другой Ангел вышел из храма, находящегося на небе, также с
острым серпом. И иной Ангел, имеющий власть над огнем, вышел от жертвенника
и с великим криком воскликнул к имеющему острый серп, говоря: пусти острый
серп твой и обрежь гроздья винограда на земле, потому что созрели на нем
ягоды. И поверг Ангел серп свой на землю, и обрезал виноград на земле, и
бросил в великое точило гнева Божия. И истоптаны ягоды в точиле за городом,
и потекла кровь из точила даже до узд конских, на тысячу шестьсот стадий, -
Олег Петрович умолкает, поднимает глаза от страниц книги и погружает их в
затененную гладь набранной в ванную воды. - На тысячу шестьсот стадий, -
повторяет он.
Слышно, как из неплотно завернутого крана капает о край раковины озерная
вода. Тесное подвальное помещение освещено зажженным рыбацким фонарем,
который Олег Петрович держит в руке над книгой. Тайное логово охотника
находится в подземелье загородной виллы, которая никогда не была достроена,
потому что старый хозяин умер, а новые не смогли по недостатку финансовых
средств продолжить созидание с нужным размахом. От виллы остался только
первый этаж, подземные кладовые, камера сауны, полувысаженный сад, фонтан в
виде русалочки, сонно опрокинувшей кувшин в каменную чашу с камешками и
гнилыми листьями тополей, и фундамент теннисного корта, похожий на остатки
античной площади собраний, поросший подорожником и лютой крапивой. Ночами
здесь темно и страшно, детский плач слышен в кирпичных завалах, словно
мертвые существа являются сюда вспомнить времена, которым никогда не
суждено было наступить, звуки музыки и мелодичный смех напившихся
шампанского первокурсниц, фейерверки над садом, столики с пирожными и
бутербродами, намазанными алой икрой, стоящие просто на траве, сумеречный
туман маленькой звуконепроницаемой сауны, как свиное стойло полной
несколькими слипшимися разными концами голыми тел, мерно качающимися в
ритме цветов, еле тревожимых движением сока.
Олег Петрович всматривается в водную тень, откуда просвечивается бледное
лицо спящей красавицы Марии, дивной рыбой стоящей под поверхностью
формалинового раствора, волосы ее висят в темноте, как трещины в толще
льда. Мария больше не нага, она одета в белое платье с голубыми каймами на
декольте и крае юбки, которое Олег Петрович купил в магазине еще до своего
разбойного налета на морг. Платье доходит Марии до колен, оно без рукавов и
пуговиц спереди, и на воздухе, несомненно, выглядело бы много светлее, чем
теперь, потемневшее от свинцовой влаги.
- И увидел я иное знамение на небе, великое и чудное, - начинает снова
читать Олег Петрович, но вдруг останавливается и вслушивается в молчание
ночи. Некий только раз повторившийся звук настораживает его, может быть,
это пробежала крыса, или лягушка крикнула у садового фонтана. Ночь молчит,
сердце Олега Петровича медленнее ударяет в кровяные весы, его не найдут,
кому придет в голову искать его здесь, время играет за него, он будет
прятаться до тех пор, пока с тела девочки не исчезнет красота, а потом он
зароет ее в саду и уйдет под воду озерца, засунув пистолет в рот, набив
старый рюкзак кирпичами с заднего двора виллы, из которых хозяин
намеревался построить русскую баню, мало ему было финской в подвале, а
озеро глубокое, как колодец, раньше тут была шахта, добывали соль.
- И увидел я иное знамение на небе, великое и чудное: семь Ангелов, имеющих
семь последних язв, которыми оканчивалась ярость Божия, - читает Олег
Петрович и на слове "язв" ему снова чудится странный звук, совсем близко, в
коридоре подвала, это крысы, они хотят съесть его Марию, но им не добраться
до ее тела сквозь литры химического яда. Олег Петрович кладет книгу на пол
и выходит в каменный пыльный коридор. В коридоре тихо и темно. Луч фонаря
кругом, похожим на карту полушария неизвестной планеты с атмосферой из
лимонового газа и пылевыми облаками, падает на облицованные разбитой
плиткой с цветочный узором стены, бутоны вырисованы схематично, как на
древних тканях, хозяева любили подражание античности, сад должен был быть
полон обнаженных мраморных статуй, белеющих в листве, как остатки никогда
не тающего снега.
Олег Петрович вынимает из кармана брюк пистолет, хотя не видит в темноте
ничего живого, поводит фонарем по стене вдоль коридора, к ступеням
лестницы, поднимающейся из-под земли. Он слышит свое дыхание и чувствует
приближение чего-то к себе, прямо из пустоты, куда направлен фонарь,
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг