поворачивает голову Сони набок, чтобы совать в ухо. Из носа Сони течет
кровь.
В этот момент из леса появляется Таня, прижимающая к груди маленький домик
с дыркой вместо двери.
История Тани после ее расставания с Соней проста. Едва увидев партизан, она
со всех ног бросилась бежать, и из четырех выстрелов Мохнатого только один
достиг цели, попав ей в спину между лопаток. Залегши в кустарнике, Таня
выковыряла пулю острым сучком и вернулась к месту нападения. Ни Сони, ни
партизан там уже не было, только шуршал дождь и матово светился на дереве
полусгнивший скворешник. Вколачивая свою железную левую руку, как коготь, в
ствол, Таня взобралась наверх и вырвала скворешник вместе со ржавыми
гвоздями из мокрой огнившей коры. Скворешник был очень старый и дощечки,
составлявшие его крышу перекосились и повынимали гвозди из стенок. Несмотря
на любопытство и голод, Таня не решилась вскрыть скворешник, из которого
торчали остатки старого гнезда и сильно воняло падалью, а просто понесла
его по сониным следам. Наблюдая из кустов за муками подруги, Таня
испугалась, что Соня погибнет от проволоки в ухе и решилась выйти. Она
верила, что в сворешнике действительно находится страшный талисман, и если
его выпустить на свободу, произойдет какая-нибудь страшная вещь, которая,
может быть, поможет Соне. Поэтому, когда Мохнатый и Репа взяли ее на
прицел, Таня просто с размаху хряпнула скворешник о находившийся у ее ног
пень, и он разлетелся на куски. Но на пне Таня не увидела ничего, кроме
дощечек, какого-то мусора и кусков развалившегося гнезда, сплетенного из
прутиков, птичьих перьев и звериных волос.
Партизаны с удивлением смотрят на девочку с железной рукой, разбившей о
пень скворешник. Сквозь шуршание капель слышится сдавленное рыдание Сони и
глухое урчание в животе Мешка. Сова тяжело поднимается с измученного тела
девочки, все еще держа в пальцах кровавый кусок проволоки. И тогда все
чувствуют ужасный смрад, такой смрад, будто по всему лесу лежат
разлагающиеся туши слонов.
Соня, лежащая на спине и потому обращенная глазами к небу, первой замечает
Его. Он высотой метров сто и звезда на его буденовке сияет, как на башне
кремля. Вдоль шеи Его черной лошади, стоящей по колено в ночных деревьях,
длинными языками пылает огненная грива. Соня видит огромные и посиневшие
босые ноги, опущенные в стремена и сотни человеческих черепов, украшающих
сбрую. Соня видит седло из кожи убитого ангела и выцветшую гимнастерку,
обожженную ударами молний. Она видит, как Он поднимает огненную саблю,
горящий тополь.
- Нет! - орет Соня, но удар секущего пламени уже обрушился через темные
кроны деревьев на мокрый берег, сметая все на своем пути. Стволы рушатся,
вершины их опадают, объятые хрустящим пламенем от негасимого жара
красноармейского клинка. Волна огня сметает несчастную Таню и проносит ее
по воздуху, как воспламенившегося от свечки мотылька. Она не успевает даже
крикнуть и исчезает бесследно, внезапно угаснув, будто клочок пустой
салютной ракеты.
Бешено взвыв, партизаны бросаются бежать, на ходу сдирая с себя одежду и
превращаясь в волков. Не бежит только Мешок, который слишком толст для
бегства, вместо этого он очаянно садит по уже выпрямившемуся в седле
красноармейцу из автомата. Пули алыми шипящими трассами тянутся в черную
высоту. Страж длинно замахивается как-то из-за спины, и следующий удар
огненной сабли, лишая мимоходом Мешка взвизгнувшей головы, сметает с
избушки часть крыши и проходит низко над рекой, задевая вихрем жаркого
пламени воду. Избушка вспыхивает, словно спичечный коробок, оставшийся
кусок крыши треща рушится внутрь, и от реки поднимается ввысь полоса
густого тумана. Стоящее на огненном фоне безглавое тело толстого партизана,
выбрасывающее шеей фонтан бурой крови навстречу струям дождя, как гусь,
которому только что отрубили голову, рассеивает последние патроны в небе,
где их уже никому не найти, и тяжело валится назад только когда автомат уже
злобно клацает зубом по пустоте.
Остальные оборотни, озираясь, несутся вдоль берега реки, но огромный
всадник медленной рысью нагоняет их, и они резко поворачивают и бросаются в
воду. В призрачном огне горящей избушки уже трудно идентифицировать их
полузвериные личности, остервенело ныряющие под воду в жажде достичь
другого берега. Лошадь стража с неконским хрипом осторожно ступает в воду
и, налегая всем телом, красноармеец однократно бьет саблей по воде. Река
вскипает, испаряясь на своем медленном ходу, захлебывающиеся волкодлаки
стремятся вглубь, но дохнут, так не достигнув желанной прохлады донного
ила, от хлынувшего им в глотки кипятка. Когда пар редеет, становятся видны
их раздувшиеся вываренные трупы, несомые течением на север.
Пока идет расправа, Соня, харкая затекающей в носоглотку кровью, ползет на
спине к пню, толкаясь ногами по мокрой земле. От боли в животе она почти
ничего не соображает, ею движет единственное желание: увидеть перед смертью
страшный талисман. Но когда черная статуя всадника закрывает над ней черное
небо, Соня прекращает ползти и тихо, без истерики, плачет от бессилия и
напрасности своей судьбы. Все с самого начала было напрасно. Ей никогда
было не одолеть Его.
Он смотрит с высоты на распростертую Соню. Его мертвое лицо не выражает
чувств. Сквозь слезы Соня видит, что Его иссиня-черная рука, держащая
поводья, проводит по гимнастерке, покрытой обугленными дырами от ударов
молний. И тогда Соня слышит в голове Его голос, хрипящий и глухой,
доносящийся отовсюду, словно говорит сама земля.
Ты пришла. Я долго ждал тебя.
Сердце Сони останавливается и кровь перестает течь в горло. Холодный
воздух, пропитанный водяной взвесью, легко входит ей в грудь.
На твоем теле тоже знаки огня. Пророчество исполнено.
Огненная сабля исчезает в адских ножнах. Глаза демона смотрят в глаза Сони,
и в них она видит бесконечное спокойствие, как в наполненном звездами
зимнем небе.
Теперь твоя очередь. Теперь ты должна хранить его.
Он начинает медленно растворятся в струях дождя. Грива Его лошади гаснет.
Через несколько минут Его уже нет, словно никогда и не было. Соня пропадает
в бесчувственную темноту, где мертвые птицы поют совсем непохожими на
птичьи голосами.
Она возвращается, когда еще ночь. Погашенная дождем избушка сочится в
темноте горьким дымом. Невдалеке видны обгоревшие деревья, некоторые стволы
еще таинственно тлеют. Отряхнув со спины налипшую землю, Соня одевается,
морщась от боли, которую причиняет ей одежда. Она видит место, где лежит
вылетевший из скворешника страшный талисман, отсвечивая в траве, как
гнилушка, но не торопится. Что-то возникло в ней, чего раньше она не знала.
Она думает что, может быть, снова была мертва. По-натоящему мертва, а не
так как после брошенного строителями в голову кирпича. По-настоящему
мертва, как в то далекое лето поинерского лагеря, когда вожатый Петр ударом
черной прибрежной скалы открыл ей ворота в ад.
Ах страшный Петр, его вьющиеся темные волосы и руки с длинными музыкальными
пальцами, его неразгаданный косящий взгляд, хрипловатый голос, слабый запах
табака от белой рубашки с коротким широким рукавом, его смеющиеся загорелые
друзья, вожатые соседних отрядов. Соня и ее подруга Даша пили с ними
темно-красное крымское вино, затягивались маленькими обкусанными
самокрутками с дурной травой, смотрели порнографические картинки и
отдавались вожатым в душной темноте корпуса для взрослых, где громко тикали
часы, отсчитывая время до утреннего горна. Пьяную Дашу всегда уносил на
руках в свою комнату Игорь, вожатый отряда "Заря", а Соня оставалась с
остальными и позволяла им делать с собой все, даже то, чего не было на
картинках. При этом взрослые доходили до бешенства и мучили Соню, уже не в
силах наслаждаться человеческим путем, а Соня думала, что так всегда
происходит в их страшном мире и послушно терпела, хотя нравился ей только
Петр, поцелуи которого сжигали Соню, как падающие с летнего неба звезды. Ей
нравилось, когда Петр, прижав ее к кровати так, что она не могла
пошевелиться, неистово и долго бил всем телом, время от времени целуя во
вспотевший от ночной жары лоб, и вместе с болью Соня чувствовала
сатанинскую силу, живущую в его недоразвитом теле, падала в полуобморок и
летела низко над небесными лугами, почти касаясь лицом легковесных пылающих
цветов.
А когда кончилась смена, Петр попросил Соню тайком от всех прогуляться с
ним на прощанье к берегу моря. Было прозрачное солнечное утро, они шли
босиком по гладкому от прибоя песку, и Соня знала, что Петр скажет ей
что-то очень важное, что может даже изменить всю ее жизнь. Прислонившись
спиной к изъеденному водой черному утесу, Петр долго курил, а Соня собирала
возле него ракушки, чтобы привезти маме домой. Наконец Петр велел Соне
подойти к нему. Она подошла, смахивая с лица волосы, наносимые бризом,
оставив собранные ракушки кучкой на песке. Он обнял ее и прижал к груди,
поцеловал в лоб, а потом, крепко взяв за волосы, со всей силы ударил
головой в утес. Он ударил ее еще раз, но этого Соня уже не запомнила, упав
после первого удара в траву, горящую вечным огнем.
Одевшись, Соня умывает в ледяной реке заплаканное лицо. Потом она
возвращается к пню и поднимает из травы страшный талисман. Он беззлобно
жжется в ее руке, сверкая рубиновой металлической поверхностью и тонким
золотым рисунком. Комсомольский Значок Зои Космодемьянской.
Теплый, мерцающий свет проникает в Соню, исцеляя еще живущую внутри нее
боль. Она прижимает значок к губам.
- Ты любишь меня, - ласково произносит Соня, дыша в золотой профиль. - Ты
любишь меня, Ленин. А я теперь комсомолка.
Приколов значок к рубашке на груди, Соня заходит в обугленную избушку, в
которую сыпется не сдерживаемый больше крышей дождь, ложится на лавку и,
закрыв перед дождем глаза, думает о Зое, темноволосой девушке из московской
школы номер 217, повешенной фашистами в деревне Петрищево, которая, идя на
партизанское задание, спрятала свой комсомольский значок в скворешнике,
прибитом на молодом лесном деревце. А может быть, вовсе не она туда его
положила, а скорбящие о веселой юной подруге хмурые партизаны. А может
быть, и значок этот принадлежал вовсе не ей, а появился позже в
каком-нибудь музее, подобно рассеянным по земле мощам святых, потому что
какая же героиня-комсомолка без значка. А может быть, и саму Зою не вешали,
жестоко пытав и насиловав, безвестные фашисты, говорившие на зверином
языке, а просто пропала она без вести на фронте, как бесконечные тысячи ей
подобных молодых комсомольцев. А может быть, ее вообще не было на свете, а
только во тьме времени существовала она, рожденная невесть как человеческой
фантазией, но от этого не менее красивая, страшная и святая. Да даже и не
сама она была важна, непорочная мученица, либо совсем не жившая, либо
умершая давно, а ее пылающий символ, вот этот рубиново-золотистый значок,
напитанный ее кровью, обреченной теперь гореть вечно, в независимости от
ушедшей в прошлое правды, была ли она настоящей или нет.
На рассвете Соня уснула, сделавшись совершенно невидимой в сгоревшем
домике, и гуляла во сне по сверкающим золотой росой ночным полям, шепчась с
босой Зоей, на шее которой виднелся темный след петли.
4. Второе лицо Маши.
И многие из народов и колен, и языков и племен будут смотреть на трупы их
три дня с половиною, и не позволят положить трупы их во гробы... Но после
трех дней с половиною вошел в них дух жизни от Бога, и они оба стали на
ноги свои; и великий страх напал на тех, которые смотрели на них.
Откр. 11.9, 11.11
Просыпается она в наступающих вечерних сумерках. Дождь перестал, но небо,
стиснувшее потрескавшийся рот перед давлением холодного ветра, по-прежнему
печально и пасмурно. Довольно далеко от рокового пня Соня находит железку,
заменявшую Тане руку, на которой еще сохранился кусок обгоревшей проволоки
с налипшими на него лоскутками ее плоти, похожими на черный плавленый сыр.
Улыбнувшись тому, что Тане теперь возвращена для пионерского салюта в
каменном лесу ее настоящая рука, Соня бросает железку с берега в близкую
свинцовую воду. Потом она долго идет против течения, но не находит моста,
нужного ей, чтобы перейти на другую сторону и продолжать путь на восток,
где стоит в поле дерево, а под ним ржавый трактор.
Уже темнеет, когда Соня выходит на лодочную станцию, огороженную
проволочным забором, где лежат штабелями неплавоспособные лодки,
перевернутые днищами вверх, и где обитают одичавшие собаки вместе с бывшим
сторожем лодочной станции Григорием, давно уволенным от нехватки денег на
зарплату, но продолжающим существовать на территории станции от отсутствия
какой-либо альтернативы. Первое время жадные хозяева наняли было другого
сторожа за вдвое меньшую плату, и Григорий боролся с пришельцем, ударяя по
ночам в пустые канистры из-под моторного топлива и завывая наподобие
большой подводной птицы. Пришелец был очень молод и боялся издаваемого
Григорием воя, но не уходил, а только пил водку, запираясь в сторожке на
засов и спускал собак. Увел его не страх, а нужда, потому что и ему денег
платить было неоткуда. Станцию закрыли на замок, и Григорий стал жить на
ней спокойно, хотя и без платы, ловя в реке рыбу и побираясь по соседним
поселкам на хлеб. Одежда его почти истлела, тело высохло, глаза впали, и
Григорий приобрел такой вид, что забредший в паскудное место человек из
монашеских шатунов принял его за нового подвижника и какое-то время жил с
ним в сторожке, внимая горланным крикам Григория и преданно кормя учителя
пирогами с горохом. Но с наступлением холодов монах не вынес тяготы
станционного существования и исчез, оставив под лавкой грязный носок и
худую книжицу с заповедями неизвестных святых.
К тому дню, когда Соня постучалась в ворота станции, Григорий уже неделю
ничего не ел и в еде больше не нуждался. Не нуждался он и в движении, сидя
в темной каморке станции на ободранном кресле и ожидая прихода смерти.
Смерть Григорий расценивал как обычное продолжение жизни, но такое, где ни
еды ни питья человеку больше не надо, так что он свободно может встать и
пойти по ветрящимся осенним дорогам вдаль, обходить свет. Для долгой ходьбы
Григорий изготовил себе уже палку, потому что ноги сами могли не пойти, и
теперь внимательно вслушивался в происходящее, не доверяя ослабевшему
зрению, чтобы сразу определить наступление смерти и не мучиться больше
глупым ожиданием.
Увидев Соню, Григорий сразу понимает, что это пришла святая девочка
Прасковья Пальчикова, которая ходит повсюду пешком и выставляет себя
скотским людям на поругание, пытаясь устыдить их своей чистотой. Она
рождена из земли и отец ее - Бог, представляющийся Григорию большим
стыдливым мужиком с немытой бородой, узловатыми ступнями и бездонным
взглядом больших ясных глаз. Григорий знает, что Бог пьет водку, заедая ее
квашеной капустой и хлебом, а больше ничего не ест по своей природной
простоте. Когда же люди поступают по-скотски, Бог стыдится и вздыхает,
старательно думая большой лохматой головой, как поправить дело.
Григорий радуется приходу Сони и решает не пускать ее на станцию, дабы
постыдится своей отшельнической черствости. Девочка, наверное, голодна и
продрогла, кожа ее так тонка, что просвечивают кровеносные сосуды. В слабой
надежде, что жалостливый человек пустит погреться и даст немного еды, она
стучит заиндевевшим кулачком в ржавые ворота. Григорий смотрит на нее через
окошко, сильно стыдясь, и чистота Параскевы, брошенной Отцом в
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг