полукилометре от лимана, с которого подымался гнилостный за-
пах разлагающихся в воде трав и камыша. Чтобы прийти сюда,
надо было пересечь двенадцать других улиц - он не выбирал
маршрута, он очнулся на улице Франсуа Вийона, и ни одна из
тех других двенадцати, пересеченных им, не оставила следа в
его памяти.
Улица была плохо освещена - только в конце ее, ближе к
лиману, над невысоким порталом светились лиловые слова "Те-
атр-гомо". Красное табло извещало, что свободных мест в те-
атре нет. Он стоял у распахнутых дверей, внушая себе, что
ждать бессмысленно, что надо повернуться и уйти. Он переми-
нался с ноги на ногу, но сделать действительный шаг, который
уводил бы его от театра, он все еще не мог.
Внезапно справа от него что-то щелкнуло и вслед за щелч-
ком резкий, как у робота, человеческий голос приказал ему
пройти в шестой ряд амфитеатра, центр - там будет приготов-
лено для него кресло. Потом тот же голос, но уже без прежней
резкости, сказал:
- Мы знаем вас и очень рады вам.
Он улыбнулся: двести лет назад попы встречали такими сло-
вами еретика, который вернулся к богу, а спустя сто лет в
клубе атеистов так встречали попа, который отказался от сво-
его бога.
Здесь запомнили его - прошлым летом он и пятеро других из
конструкторской группы "Телевидение фантомов" трижды появля-
лись на газетной полосе. Еженедельник "РТ" писал тогда, что
театр, смерть которого казалась неминуемой еще в XX веке,
теперь действительно доживает последние часы своей жизни.
Великой и прекрасной жизни, неизменно добавлял "РТ", который
твердо знал, что эпитеты, даже самые неумеренные, не вскру-
жат головы умирающему.
- Они помнят тебя, - снова донеслось извне, - и рады те-
бе.
Он прошел к своему креслу, напряженно прислушиваясь к
шуршащему звуку, возникавшему у него под ногами. Звук был
очень слаб и, кроме него самого, едва ли кто-нибудь слышал
этот звук, но он готов был остановиться всякий раз, когда
предстояло сделать следующий шаг. Уже сидя в кресле, он по-
нял, откуда шел страх: человек на сцене - человек в костюме
арлекина с белым, как толченый мел, лицом - отчаянно корчил-
ся, превозмогая чудовищную боль сердца и стыд перед людьми,
которые видят эти его муки; чудовищная боль сердца и стыд
перед людьми убивали человека, но никто не услышал его голо-
са.
Человек с белым, как толченый мел, лицом умер - мышцы его
одеревенели, он стоял прямой, как мумия, со сложенными на
животе руками; лицо, освобожденное от гримасы страдания, бы-
ло бесстрастно и напоминало о вечности, не подвластной вре-
мени, потому что она сама - время. Потом какая-то сила стала
уводить его с авансцены, но, странное дело, он не только не
уменьшался, как полагается всякому предмету, когда он удаля-
ется, а напротив, заметно увеличивался, так что, казалось,
еще полминуты, еще четверть минуты - он заслонит собою ог-
ромный экран в глубине сцены. Зрители, следуя за ним, безос-
тановочно подавались вперед, горячечно ожидая последнего
мгновения - когда человек на сцене закроет своим телом эк-
ран.
Едва человек стал удаляться, увлекая за собою сидевших в
зале людей, он тоже подчинился этой непонятной силе, но, по-
даваясь вперед, он все время чувствовал, что отстает от лю-
дей, что отставание это равно десятым долям секунды, которых
он вроде бы и замечать не должен, однако ощущение диссонанса
становилось все мучительнее и могло завершиться только одним
- катастрофой.
Миллисекунды отделяли его от катастрофы, но этих миллисе-
кунд, которые требовались ей, чтобы созреть сполна, уже не
было: на сцене погас свет - человек исчез. Люди откинулись
облегченно к спинкам кресел - он чувствовал, как расслабля-
ются их кисти на подлокотниках, как выпрямляются пальцы ног,
только что сведенные судорогой, как тело, внезапно ставшее
грузным, утопает в мякоти кресла.
Секунд через пятнадцать с рампы в дальнюю стену зала, по-
верх человеческих голов, ударили снопы света. В снопах иск-
рились, как микроскопические блестки серебра, бесчисленные
пылинки, и возникало отчетливое ощущение, что вот так же
клубились частицы, из которых был сотворен мир. Ощущение бы-
ло тревожно, но в тревоге этой не было ничего от страха -
напротив, хотелось, чтобы снопы не гасли, чтобы пылинки не
прекращали своего кружения, чтобы и в самом деле произошло
второе сотворение мира на глазах у человека.
Справа, из-за красной кирпичной стены, вышла девушка. На
ней был мужской пиджак с чужого плеча и брюки, закатанные до
колен. Она едва держалась на ногах, но, споткнувшись, тороп-
ливо закрывала лицо руками: люди могли увидеть ее слабость.
Потом, когда проходил первый испуг, дрожащие руки медленно
сползали с лица, и она оглядывалась - назад, по сторонам и
опять назад. Убедившись, что никого нет, она снова делала
несколько шагов вперед, но каждый следующий шаг давался ей с
неимоверным трудом, и, казалось, этот шаг - последний ее
шаг.
Он повторял каждый ее шаг и, повторяя его, не знал, хва-
тит ли у него сил для нового шага. И то, что силы все-таки
находились, не избавляло его от сомнений и страха, ибо са-
ми-то эти силы были от чуда, которое может прекратиться так
же, как появилось, - внезапно.
Добравшись до середины сцены - большого белого круга с
черным ядром, - девушка остановилась: чтобы сделать еще один
шаг, надо было поднять правую ногу и сохранить равновесие,
держась на одной ноге - левой. Она проделала это движение
мысленно и едва устояла. Тогда она склонилась вправо и попы-
талась поднять левую ногу, чтобы вынести ее вперед, держась
на одной правой.
Когда она склонилась, перенося центр тяжести своего тела
вправо, он почувствовал, что сил для равновесия у нее не
хватит, что еще мгновение - она рухнет, и тогда ей уже не
подняться. Он хотел крикнуть ей: не смей двигаться, ты рас-
шибешься насмерть! - но язык не слушался его, а шея, схва-
ченная судорогой, одеревенела.
"Я должен помочь ей, должен помочь, должен, должен!" -
звенящее кольцо прокручивалось в нем с растущей от цикла к
циклу скоростью, и он не мог - не мог и не хотел - прекра-
тить этого чудовищного вращения, которое изнуряло его и не
прибавляло сил ей.
Рядом с ним, в кресле, сидела девушка - она тоже чуть по-
далась вправо, но, когда наклон достиг четырех-пяти граду-
сов, она медленно, как штангист, выжимающий непомерный груз,
стала выпрямляться. Преодолевая неумолимую силу тяготения
одновременно с ней, он почувствовал облегчение - не физичес-
кое облегчение, потому что выпрямляться было по-прежнему
трудно, а душевное, в осознанном усилии воли, и это облегче-
ние шло слева, где сидела девушка.
Потом он почувствовал и физическое облегчение - уже не
только они вдвоем, уже все - и слева, и справа, и впереди, и
за ним - выпрямились, оберегая девушку от падения.
Она устояла. Она устояла, потому что ей помогли люди. Но
в глазах ее не было ни благодарности, ни даже просто тепло-
ты. Может, потому не было, что на теплоту и благодарность
требовались силы, которых у нее едва достало, чтобы удер-
жаться на ногах; а может, потому, что нелепо благодарить че-
ловека, когда он выполняет свой долг перед другим человеком.
Подул ветер - сначала с запада. Он был не очень холодный,
этот ветер с запада, но он принес влагу с Атлантического
океана, и девушка зябла, потому что влага оседала у нее на
лице, руках и ногах. Потом подул ветер с востока - сухой
степной ветер, остуженный долгими ночами поздней осени. Де-
вушка раскатала до пят брюки и подняла воротник пиджака. Не
сходя с места, она медленно стала поворачиваться, тревожно
вглядываясь в горизонт. Она не приставляла руку ко лбу:
солнца было мало и не приходилось оберегать глаза от его
слепящего света; она не наклонялась вперед, чтобы прибли-
зиться к предмету, который надо было увидеть, - она твердо
стояла босыми ногами на холодной осенней земле, и только
глаза, чуть прищуренные, выдавали ее напряжение.
Потом подул северный ветер и повалили хлопья снега, очень
красивого, пушистого снега. Дети - и не только дети - всегда
радуются этому первому снегу.
Девушка не радовалась, она съежилась, и в глазах ее была
теперь не тревога, которую можно скрыть, а ужас, который
преображает человека всего - с пят до головы. Первые хлопья
снега не падали на нее - они обтекали ее тело, скользя по
воздушной подушке, образованной шедшими от человека токами
теплого воздуха. Но подушка быстро опадала, края ее, сперва
четкие и строгие, как черный кант, окруженный белым, вдруг
задрожали, и дрожь эта, дважды приостановленная на секун-
ду-другую, уже не прерывалась.
Холод наступал на него со всех сторон, но больше всего
страдали ноги. Ноги и руки. Они коченели, боль от пальцев
подымалась к груди, и он чувствовал эту боль в сердце. Сна-
чала она возникала в виде отдельных пронзительных уколов, но
вскоре уколы прекратились, уступив место сплошной, распрост-
раняющейся во все стороны от сердца боли.
Дрожь одолела их - его и девушку в пиджаке с чужого плеча
- почти одновременно. Интервал был ничтожен: он равнялся
разнице во времени, которая понадобилась новому порыву вет-
ра, чтобы пройти расстояние от подмостков до амфитеатра. Де-
вушка, сидевшая рядом с ним, тоже дрожала, сжимая в кулак
окоченевшие пальцы. Руки ее покраснели, затем посинели и,
наконец, стали желто-белыми, как при обморожении.
А та, на сцене - в мужском пиджаке и брюках, с босыми но-
гами, - становилась все меньше, и никакой воздушной подушки,
образованной токами теплого воздуха от человеческого тела,
уже не было.
С юга полился мягкий, приглушенный сугробами, звон коло-
кольчиков. Колокольчики были синие, синева придавала им чис-
тоту южного утра, сменившего грозовую ночь. После бессонной
ночи отчаянно хотелось спать, сон прогнал холод, и ничего
сладостнее этого сна на свете не было.
Сон, сон, сон, сон, - монотонно названивали синие коло-
кольцы.
Снег, покрывая землю, поднялся до колен девушки. Она не
шелохнулась - тепло затопило ее тело и, чтобы сохранить его,
надо было оставаться неподвижной.
Маленькая девочка погрузила ноги в теплую воду, вода была
налита в ванну - девочке не хотелось выходить из ванны и
становиться босыми ногами на холодный пол. Но кто-то сильный
и добрый поднял ее, и она была рада ему, потому что он под-
нял ее для того, чтобы поставить на теплую землю, покрытую
синими цветами. Эта земля была в Стране Покоя, где всегда
тепло, всегда солнце.
Названивали синие колокольцы - он прислушивался к этому
звону, наполнявшему Страну Покоя, в которой они были теперь
вдвоем, но он не верил Стране Покоя, он помнил, что она из
сказки, выдуманной человеком в минуту слабости. Надо предуп-
редить ее, говорил он себе, надо объяснить, что верить здесь
ничему нельзя, потому что никакой Страны Покоя на самом деле
нет, потому что...
Он пытался вспомнить, почему именно нельзя, но мысль, ко-
торую он искал, вытеснялась другой: "Тебе хорошо, тебе
по-настоящему хорошо - так не все ли равно, почему? Тебе хо-
рошо, и ей хорошо - и это главное. Самое главное".
Но я должен предупредить ее, упорствовал он, я должен
объяснить ей, что верить здесь ничему нельзя, потому что ни-
какой Страны Покоя на самом деле нет, потому что...
- Не верь, - закричал он, - не верь, иначе - смерть!
Девушка вздрогнула, стряхнула снег с головы, провела
пальцами по лицу, растирая нос и веки. Теплой воды, теплой
земли и звона синих колокольцев не стало - опять наступал со
всех сторон холод, но теперь она не боялась его - теперь она
была рада ему, потому что холод этот был не из Страны Покоя,
а из настоящей жизни.
Снег падал по-прежнему крупными хлопьями, но уже не гус-
то, как накануне, - при желании сейчас можно было даже вести
счет хлопьям.
Он и в самом деле принялся считать хлопья, хотя и без то-
го было видно, что их становится все меньше, что падают они
все медленнее и, приблизившись к девушке, опять, как внача-
ле, когда была еще тепловая подушка, обтекают ее.
Он вспомнил о ее ногах и подумал, что их надо немедленно
растереть, чтобы спасти от обморожения. Наклонившись, он
поспешно разгреб снег вокруг ног, и почти одновременно с ним
наклонилась она, правой рукой отбрасывая снег, а левой -
растирая ноги от колена к щиколотке.
Тепло заливало его ноги, от колен к стопам, но пальцы
сводила судорожная боль, которая усиливалась по мере того,
как тепло приближалось к ним. Тогда она стала растирать
пальцы обеими руками, и спустя минуту он уже почувствовал
облегчение. Теперь он опасался только одного - что она пе-
рестанет растирать пальцы еще до полного исчезновения боли.
Действительно, она остановилась на мгновение, но, переведя
дыхание, принялась снова разминать и массировать пальцы и
уже не оставляла их, пока боль не прошла.
Поднявшись, она увидела, что снега нет. Не только в воз-
духе, но и на земле - у ее ног - нет снега. Он не удивился
этому, и девушка, которая сидела рядом с ним, тоже не удиви-
лась.
- В конце концов, - сказал он себе, - они правы: это было
бы нелепо - удивляться естественному течению вещей.
Подул ветер. С юга. Она повернулась лицом к ветру, опус-
тила воротник, расстегнула пиджак вверху и подставила грудь
току теплого воздуха. Потом она распахнула пиджак целиком и
подставила току теплого воздуха живот.
Черное ядро, на котором она стояла, укрывалось зеленой,
шершавой, с острыми игольчатыми вершинами, травой. Потом,
когда трава укрыла его полностью, черное ядро стало быстро
расти, наступая на белое поле. Сначала черные, как земля,
кольца беззвучно, с поразительной точностью, пригонялись од-
но к другому; но вскоре из ядра выбросилось к югу несколько
длинных зубцов. Зубцы были разные, однако те, что поменьше,
продвигались быстрее и дальних, наружных границ белого поля
они достигли одновременно с большими.
Черные зубцы, как свежераспаханные клинья чернозема,
стремительно прорастали травой, а белые просветы. между ними
съеживались на глазах, теснимые со всех сторон тучными зем-
лями.
Теперь пиджак был ей уже ни к чему - не только на юге,
откуда светило солнце и дул теплый ветер, но и на севере
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг